Карел Птачник - Год рождения 1921
Гастон не отвечал на эти упреки. Он упрямо отворачивался и тихо, безутешно плакал.
На другой день к Гонзику пришли товарищи. Когда он объяснил им, что произошло с Гастоном, они сразу притихли.
— Мы сейчас работаем в штольнях, — рассказывал Мирек, вытирая платком слезящиеся глаза. — Пыль и осколки так и летят в глаза. Дали нам отбойные молотки и буры, долбим скалу. Работа неплохая, только сперва мы совсем оглохли от этих молотков, суставы на руках ныли, словно их кто-то вывернул.
Карел молча сидел на постели Гонзика и снисходительно усмехался.
— Отправить бы вас в забой, деточки, — сказал он. — Тогда бы вы узнали, почем фунт лиха.
— А мы работаем на Шанценберге, — сказал Пепик, — сверлим дыры, закладываем взрывчатку, сверху глиняные пыжи, уминаем их длинными палками. Потом приходит подрывной мастер — важный-преважный! — подключает провода и батарею, а мы выходим с красными флажками на улицу — предупреждать людей.
— Я при каждом взрыве думаю: хорошо бы таким же манером на воздух взлетела вся Германия! — фантазировал Мирек. — Эх, ребята, если бы мне сказали, что можно заложить такой заряд, я бы добровольно взялся за это дело и работал как вол.
В палату быстро вошел доктор. Увидя, что у Гонзика гости, он слегка замялся, потом сказал: «Ганс, немедля зайди ко мне», — и снова убежал.
Гонзик торопливо оделся.
— Вы меня подождите, ребята.
Доктор стоял около радиоприемника, глаза его сияли.
— Der Kampf um Stalingrad ist zu Ende[33], — встретил он Гонзика словами диктора, — Паулюс сдался.
В приемнике слышался голос, тихо говоривший что-то по-немецки, но это не был обычный нагловатый тон берлинского диктора. Гонзик выразительно поглядел на доктора.
— Да, — кивнул тот и улыбнулся. — Это Москва.
Они склонились над приемником, потом, радостно улыбаясь, уселись друг против друга в кожаные кресла. Но Гонзику не сиделось, он принялся шагать по комнате, взволнованно потирая руки. Доктор насмешливо следил за ним, потом повторил ему сообщение московского радио. За три месяца зимнего наступления русские разгромили 112 немецких дивизий.. Немцы потеряли 7000 танков, 4000 самолетов, 17 000 орудий, 300 тысяч человек пленными. Поход в Россию обошелся Германии в сто тысяч мертвецов. Гонзик резко остановился около доктора.
— А мы здесь, в Германии, сидим сложа руки и ждем, пока нас освободят! Неужели мы ничего не можем сделать? Помочь тому, чтобы скорей кончилась эта чудовищная война?
Доктор улыбнулся.
— Каждый из нас может чем-нибудь помочь, — сказал он. — Пока наши руки не скованы в буквальном смысле, мы можем сопротивляться. И наносить удары.
— Но как? — беспокойно спросил. Гонзик, ероша свои густые волосы. — И с чего начать?
У входной, двери раздались три коротких звонка. Доктор взглянул на часы, потом на Гонзика, спокойно встал, вышел и переднюю и вернулся с высоким плечистым человеком в поношенном синем пальто. Старый шарф закутывал шею гостя, на ногах были тяжелые сапоги, на голове — засаленная кепка с поломанным козырьком.
— Это Ганс, — сказал доктор, показав на Гонзика. — А он тоже Ганс, — доктор сделал жест в сторону человека в кепке. — Ганс Крапке, пиротехник фирмы Босвау и Кнауер. Знакомьтесь.
Гонзик протянул Крапке руку, тот крепко пожал ее и бросил свою кепку на кресло.
— Доктор рассказывал, мне о вас, — сказал он и сел. — Как ваше здоровье?
Гонзик улыбнулся.
— Доктор говорит, что хорошо. Можно ему верить?
— Безусловно, — усмехнулся Крапке.
— Мы как раз говорили о Сталинграде, — сказал доктор Гансу Крапке, предлагая ему сигарету. — Гонзик считает, что неправильно было бы ждать сложа руки, пока русские разгромят нацистов. Он считает, что надо что-то предпринять. Так ты сказал, Ганс?
Гонзик вопросительно взглянул на Крапке, потом на доктора. Крапке усмехнулся, блеснув здоровыми, ослепительно-белыми зубами.
— Вы действительно так сказали?
Гонзик нахмурился.
— Сказал, — упрямо подтвердил он. — Можете донести на меня.
Доктор тоже весело улыбнулся, а Гонзик насупился еще больше.
— Не знаю, что здесь смешного? — сердито заметил он. — И не знаю, зачем ты твердишь об этом?
Лицо доктора стало серьезным.
— Извини, — сказал он. — Я совсем не собираюсь смеяться над тобой. А Крапке тебя не выдаст. Он наш человек, потому я и заговорил при нем напрямик. Ты сказал, что хотел бы помочь. Так поговори с ним об этом.
Человек в кресле снова весело осклабился.
— Помощники нам нужны. Нужен каждый, кто ненавидит нацизм и Гитлера. Что бы вы могли сделать для нас?
Гонзик смутился и покраснел.
— Что угодно… — неуверенно сказал он. — Вернее… я не знаю, что вам нужно… Оружия у нас нет, одни голые руки. Ими мы и можем помочь.
— Оружие очень нужно и нам, — сказал Крапке. — Немного у нас есть, но для всех его не хватит. Могли бы вы раздобыть оружие?
Гонзик с минуту стоял молча.
— Вы меня просто ошарашили. Впрочем, вы правы, долгие околичности ни к чему. Но с оружием дело не так-то просто. Где его взять?
Крапке внимательно поглядел на него.
— При вашей роте — пятнадцать солдат.
Гонзик медленно покачал головой, потом озабоченно наморщил лоб. Через минуту он поднял взгляд на Крапке.
— Я думаю, что это удастся.
Крапке подал ему руку.
— Благодарить тебя не буду.
Гонзик вспомнил, что в палате его ждут товарищи и поспешил к себе. Ребята уже собирались уходить.
— Испортился ты, — проворчал Мирек. — Товарищи пришли к тебе в гости, а ты якшаешься с каким-то нацистом.
Гонзик покосился на спящего Гастона.
— Ребята, — сказал он. — Битва за Сталинград кончена. Немцев разгромили.
Карел тихо свистнул и взволнованно помял пальцами заросший подбородок.
— Черт подери, вот это здорово! Немцы сообщили?
— Нет, не они. Они еще помолчат несколько дней. Москва.
Пепик вытянул губы и поднял брови.
— Это, конечно, очень отрадно, но для нас освобождение придет с запада. Не думаешь же ты, что Сталинград определит исход войны? Что русские начнут наступление и пробьются в Германию? В такую-то даль!
— Именно так я и думаю, — твердо сказал Гонзик.
— И да спасет тебя вера твоя, — отозвался Пепик, нахлобучивая кепку.
Мирек на минуту онемел от удивления.
— О господи! — взволнованно произнес он. — Впервые за всю войну немцы биты!
— Во второй раз, — поправил его Гонзик. — Впервые это было под Москвой.
— И как только Адольф скажет об этом народу? — рассуждал Мирек, выходя вслед за Пепиком. — Ведь он обещал, что Сталинград будет взят.
— Вот он и взят! — улыбнулся Гонзик и, слегка сжав Карелу руку, задержал его в дверях. — Пошли мне сюда Кованду или зайди завтра сам, — прошептал он. — Сегодня я не могу… — Он кивнул на Мирека и Пепика.
Карел подмигнул: понимаю, мол, и Гонзик проводил товарищей до выхода.
— Мы еще придем к тебе, — пообещал Мирек. — Но лучше скорей возвращайся ты сам. Не хватает тебя в нашей комнате.
Вечером Гонзик опять сидел у доктора. Тот читал, а Гонзик играл на пианино и слушал радио. Говорили они очень мало.
— Если я тебя спрошу, что вы замышляете, ты мне скажешь? — спросил Гонзик.
Доктор снисходительно улыбнулся.
— Нет, не скажу.
— А почему?
— Каждый из нас знает совсем маленький участок подполья и лишь нескольких ближайших товарищей. Это не потому, что мы не верим друг другу, а в интересах безопасности нашего дела.
Гонзик вошел в палату тихо, чтобы не разбудить Гастона. Раздеваясь в темноте у своей постели, он услышал слабый приглушенный хрип. Гонзик бросился к выключателю и зажег свет. Гастон лежал на полу, с петлей на шее, сделанной из кожаного пояса, другой конец которого был привязан к изголовью кровати. Глаза у него вылезли из орбит.
Гонзик быстро приподнял товарища, посадил на постели, освободил из петли, отшвырнул пояс на пол и сел рядом, потный от волнения и усталости. Через минуту Гастон вздохнул, сознание вернулось к нему.
Стиснув зубы, они смотрели друг на друга, как заклятые враги, оба громко дышали и не находили слов, чтобы выразить свои мысли. У Гонзика кружилась голова, кровь сильно пульсировала в заживающей ране. Он оперся о спинку кровати и сжал руками перевязанную голову.
— Почему ты не дал мне умереть! — после бесконечной паузы сказал Гастон и раскашлялся. — Сейчас я бы уже развязался со всем.
Гонзик долго не отвечал и, сжав кулаки, не сводил с Гастона возмущенного взгляда. Потом он заговорил, и голос его звучал так глухо и отчужденно, что Гастон не узнал его.
— Жалею, что этого не сделал. Очень жалею, что не дал умереть трусу… Впрочем, еще не поздно, — добавил он после паузы. — Можешь попытаться снова, я обещаю тебе, что и пальцем не пошевелю, чтобы спасти тебя. — Он соскочил с постели, поднял пояс и швырнул его Гастону. — А если этот порвется, я дам тебе свой.
