Владислав Смирнов - Ростов под тенью свастики
В. АНДРЮЩЕНКО. Железная дорога, которая находилась недалеко, была для нас чем-то вроде особой «газеты» — мы там новости узнавали: что везут, куда. Сначала наши поезда шли, потом немецкие покатили. Везли технику, войска. Попадались госпитали на колесах. Там был подъем, и паровозы в сторону Воронежа тянули очень медленно. Сидят солдаты в теплушках, свесив ноги. А мы тряпочным мячом, набитым травой, играли в футбол…
В. ГАЛУСТЯН. Когда немцы были уже в городе, но мы об этом еще не знали, вдруг заходят к нам во двор два советских командира. Я кинулась им навстречу, у меня же отец тоже офицер. И кричу: «Мама, мама, наши командиры!» Первая мысль у меня была, куда их спрятать. А это оказались два словака. У них форма очень похожа на нашу. И петлицы были такие же, это меня и сбило с толку. Я сразу же вернулась. А они позвали тетю Полю, она как раз жила у калитки: «Хозяйка! Хозяйка!» И попросили воды умыться.
А тетя Поля во всех необычных случаях жизни звала свою маму. Они очень дружили, хотя жили в разных концах огромного двора — он тянулся на целый квартал. Мама подошла, а она и говорит: «Тут вот немцы зашли, просят воды. Ты принеси». А они и говорят: «Мы не немцы, мы — словаки. Гитлер — капут. Сталин — капут. Мы — ваши люди, мы все друзья». А мама тогда и спрашивает: «Что же вы себя чуть ли не нашими считаете, а почему же тогда Красной Армии не сдадитесь?». Они: «Мы ваших догнать никак не можем!». И захохотали.
В. СЕМИНА-КОНОНЫХИНА. Позже на нашей улице стал размещаться обоз. Не лошади, а слоны какие-то. Немцы развернули наш штакетник, ввели лошадей в наш сад. И привязали к деревьям. Лошади сожрали все ветки, остались только стволы. Потом мама все выкорчевывала. Немцы входят в комнаты, что-то носят, устраиваются. Заборы разгородили. Цветники все затоптали.
Был среди них один маленький, мухомортненький. Приглянулся ему мой брат. Даст то конфетку, то монпасье. Пытался его на руки брать, но Женька ершился. А был один гад. Мы его так и звали. Крупный, очки большие, ходил в трусах. Многие ходили так. У него были сильные мускулистые ноги. Он ходил по огороду, ничего не разбирая, особенно любил топать по помидорам. Мял их с удовольствием, все только хрустело. А мать приговаривала: «Чтоб у тебя ноги отсохли».
В. ГАЛУСТЯН. Немцы вывесили приказ об отправке в Германию на работы всех молодых и здоровых людей. И я и мама попадали по возрасту под этот приказ. Маму спасла врач, а мне удалось избежать угона совершенно неожиданно. У нас во дворе появилась некая женщина, мы ее раньше никогда не видели. Она перед самым приходом немцев заняла одну из пустых комнат эвакуированных и объявила, что создает балетную студию при немецком кляинис-театре, малом театре, который будет работать только для немцев. Он будет располагаться в здании музкомедии. Так как я маме заранее сказала, что уйду в партизаны или еще куда-нибудь, но в Германию не поеду. И если бы у меня хотя был бы намек на связь с партизанами, я бы ушла к ним. А я в школе училась балету. А та женщина обещала: кто будет заниматься в студии, освобождается от отправки в Германию. Она собрала с каждой девушки плату за прием в студию: по нескольку кусков мыла, несколько килограммов крупы, постное масло — тогда продукты еще были в достатке. И я тоже пошла туда.
В. АНДРЮЩЕНКО. Мальчишки лазили везде и главным образом собирали оружие. У всех его было полно. У меня был ручной пулемет Дегтярева, карабин, несколько пистолетов, гранаты, толовые шашки. Шашки напоминали куски хозяйственного мыла и по размерам и по цвету. В середине была дырочка, куда вставлялся детонатор и шнур, еще у меня была удивительная вещь что-то вроде шпаги или жезла. Я потом отнес эту вещицу нашим бойцам.
В. СЕМИНА-КОНОНЫХИНА. Виталий, который во время оккупации был в Ростове, а потом его угнали в Германию, рассказывал. Он жил с матерью, Верой Федоровной, в доме отца на углу Кировского и Большой Садовой. И отец, и отчим были на фронте. И вот они с мальчишками оборудовали под крышей целый «чердачный мир». Прятали там патроны. Напротив жил его друг по прозвищу Хомик. Виталий о нем и многом другом, что они пережили, рассказал в своей повести «Ласточка-звездочка».
В. ГАЛУСТЯН. У нас на квартире должен был стоять румынский офицер, но потом к нам поселили румынских солдат. Но тот офицер иногда к нам заглядывал и относился к нам довольно доброжелательно. Обычно его что-то интересовало: «Здравствуйте, добрая пани, — обращался он к маме. — Где можно купить у вас чай, чтобы отправить своей семье? Мне нужно много чая». Тогда все знали, кто чем торгует. Мама направляла его к соседке Пелагее Егоровне Карпушкиной. Там он покупал чай и другие продукты.
Однажды он встретил маму, она шла на базар, хотела продать скатерть. Он спросил: «Сколько стоит? Мама: 4800 рублей». Он дал ей больше и сказал: «Отправлю домой в Румынию». Маме тогда показалось, что он хотел ей помочь.
Е. КРАСИЛЬНИКОВА. Молодых женщин забирали на работу в Германию. Мне тогда был 31 год. И я также попадала в эти списки. А жила я во вторую оккупацию одна, дочь Веру, ей было 12 лет отправила к тетке на Маныч, за 110 километров от Ростова.
Уполномоченный нашего дома, это была женщина, собирала сведения о жильцах. Она и поставила мне штамп на свидетельство дочери, что та умерла. А тех, у кого были дети, в Германию не угоняли. А как я докажу, что Вера жива — не повезу же я ее в Ростов.
И вот я получила свидетельство и вынуждена была идти на биржу труда, а там и угона в Германию жди. Биржа находилась в здании банка на углу Энгельса и Соколова. Вход был с Соколова, но там была еще одна дверь, которая выходила на улицу Социалистическую. Идти от нашего дома у Кировского сквера не больше десяти-пятнадцати минут, и о чем только я не думала по дороге: и о судьбе, и о боге, и о доме, и о своей Вере. Вся жизнь моя перевернулась.
А регистрироваться нужно было обязательно. Захожу. В большом зале стоит несколько столов. И нужно было переходить от одного к другому. Людей много. Я прошла один стол, что-то мне написали на бумажке, т. е. документ уже отметили. Смотрю коридор. Я потихоньку — туда. Это как раз был выход на Социалистическую. А у меня в квартале оттуда жила подруга. Я к ней побежала. Мне показалось, что я бежала целую вечность. Думая: лишь бы никто не окликнул, не остановил… Три дня, не вставая, я лежала у нее на полу. Пронесло.
Как только немцев вышибли из города, я пошла пешком в деревню и привела Веру. У нее до сих пор на свидетельстве о рождении стоит штамп о ее смерти.
Е. ДЖИЧОЕВА. Иногда мы с мамой ходили гулять по городу. И вот как-то попали в Кировский сквер. Памятник Кирову лежал на земле, его поднятая рука была устремлена в небо — он лежал на спине. И в глазницах стояла дождевая вода, а казалось, он плакал…
В. ЛЕМЕШЕВ. Отца выдали дворовые, его забрали в тюрьму и потом там расстреляли, хотя он был инвалидом. Мама ушла на менку и пришла только через два месяца. Нужно было жить самому, так началась моя самостоятельная жизнь. Мы с моими закадычными друзьями Ваней Селигениным, Володей Чеботаревым ходили на промыслы. Началось у нас добывание еды, и мы везде шастали в ее поисках. У нас, ребят, была коммуна, община. Все вместе добывали и ели вместе. Дома нас никто не ждал. В глубине нашего двора, а это были дома энергетиков на Семашко, была будка. Это был наш штаб. Из рогаток убивали воробьев. Иной раз и голубь перепадал. На штыках их жарили. Варили кашу. Получался роскошный харч. Нас спасала находчивость. У нас были гранаты и толовые шашки, и мы ходили подальше на реку, за Заречную, глушить рыбу. Правда, несколько ребят из-за неосторожности погибло, покалечилось. Взрывчатка — вещь не для детей. Но учились, жизнь заставляла. Когда пришла мама, ее на работу из-за ареста отца не брали, ни на какую — даже уборщицей. Я все научился делать своими руками. В столярке кое-что соображал. Электродело рано узнал — от отца. И тоже, как и он, мечтал стать электриком. Любил рисовать, лепить — все это пригодилось. Делал ножики, коптилки. Как-то прикатил с друзьями рулон бумаги. И стали сшивать тетрадки. А мне-то всего девять лет!
А. КАРАПЕТЯН. Мы, мальчишки, помогали женщинам возить вещи на менку: в Александровку, до Багаевки. Собирается их 10–15, и мы, тачечники. Вот эпизод. Премся по пыльной дороге. Скачут навстречу два немца на лошадях — цок, цок… Останавливаются, смотрят на женщин. А те надевали косынки по самые глаза, размазывали лица, чтобы пострашнее выглядеть да постарее. Немец выбрал одну — и в хату. Писк, крик. Он ее изнасиловал, а второй рядом стоит с нами, караулит вроде. Она вышла, обтрусилась. Женщины ее пожалели. Поплакала она, и мы дальше двинулись.
Ш. ЧАГАЕВ. На нашей улице было 18 парней и мальчишек разного возраста, от семи лет и до шестнадцати. Была там такая знаменитая фамилия — Зуевы, два брата. Они всеми верховодили, были настоящими лидерами. Но были очень шкодливы, хулиганисты — держали всю улицу в своих руках.
