Векослав Калеб - Прелесть пыли
— Неплохо живут, — пробормотал он. — Однако надо испортить им настроение. Иногда я готов кое о чем забыть. Забыл бы и сейчас, но не имею права. Так-то вот.
И он нажал на спусковой крючок. Пулемет сердито затарахтел. Даже Голый не ожидал от него такой свирепости. Он уже поотвык от норова своего дружка.
Расстреляв патронов тридцать, он взвалил пулемет на плечи и побежал вверх.
Ночь уснула. Тишина сгустилась. Только звенели подбитые железом сапоги Голого.
Мальчик ждал неподалеку.
— Выше, выше. Сейчас они нам ответят.
Они побежали вперед, спотыкаясь в темноте о камни и корни, продираясь сквозь заросли кустов, ударяясь лбом о стволы деревьев.
Сначала дали несколько выстрелов часовые, а немного погодя долину огласила отчаянная пальба. Слышались не только винтовочные выстрелы и пулеметные очереди, но также взрывы ручных гранат, мин и даже орудийные залпы. Нельзя было понять, куда направлен огонь, во всяком случае, до партизан не долетела ни одна пуля.
— Да, — заметил Голый, — не растерялись вояки.
— Точно рыбы на сковородке, — подхватил мальчик. — Пусть жарятся, пусть, — сказал Голый, хотя не совсем понял, о чем думал мальчик.
— Обороняются, обороняются, — сказал мальчик. — Страх глушат.
— Что делают! Тонны две боеприпасов просадят. Они убедились, что огонь направлен не на них, и пошли медленнее, тщательно выбирая путь во мраке ночи.
А огонь в долине бушевал все сильнее. Вспыхивали от взрывов окрестные горы. Особенно усердствовали пулеметы. Они торжествующе стучали, словно косили живую силу противника. Пулеметчики были явно довольны. Разрывы мин разносились мощными, гулкими, беспорядочными аккордами.
— Небольшой стратегический маневр, — сказал Голый. — Неплохо вышло, — добавил он удовлетворенно. — Завтра шум и расход боеприпасов они обоснуют дивными словами; «Массированные силы партизан в составе трех бригад атаковали части нашей дивизии «Виттория», стоящие лагерем в селе Црндак в такой-то и такой-то долине. Благодаря исключительной находчивости полковника Мерла наши части в едином порыве ответили сильным огнем и принудили противника к паническому бегству. Неприятель бежал, понеся большой ущерб в живой силе. Наши потери: один убитый и двое раненых».
Голый воодушевился. Забыл об усталости и голоде.
Мальчику не хотелось разговаривать. Он был болен и ждал только момента, когда товарищ наконец доберется до мысли об отдыхе. Он даже верил, что тот может вытащить из кармана кожуха что-нибудь съестное. Но эта надежда едва теплилась.
Еще целый час в долине продолжалась отчаянная пальба. И, видимо, она подгоняла Голого, не позволяла ему останавливаться. Ему казалось, что, шагая, он подогревает эту стрельбу. В конце концов пулеметы замолкли, после чего раздалось лишь несколько взрывов тяжелых мин.
— Теперь можно передохнуть, — сказал Голый.
Он видел, что мальчик еле передвигает ноги, да и сам устал до смерти.
Нащупав за одним из дубов свободное от камней местечко, они тотчас повалились на землю.
Оба долго переводили дух. Отдышались, поглядели в небо, как бы проверяя ночные покровы. В ясной синеве трепетно и страстно сияли крупные звезды. Искрились в прозрачном воздухе. Небо разверзлось глубокой бездной — много воздуха, мало тепла.
— Надо было стянуть из грузовика хоть одеяло, — сказал Голый. — Прозевали удобный случай.
— Легче бы ночь прошла. По правде говоря, не очень-то она теплая.
— Да, жаль, — сказал Голый.
— Прижмись ко мне, — сказал мальчик. — Я, по-моему, сегодня гораздо здоровей; тепло вернулось ко мне.
— Встреться нам медведь или волк, я бы обязательно попросил их уступить квартиру на одну ночь. Только на одну…
— А может, лучше было бы прихватить штаны, — сказал мальчик. — Как мы могли забыть?!
— Боюсь, что не нашли бы чистых.
Мальчик засмеялся тихо, но весело.
— Ну, раз мы начали смеяться, все будет хорошо. Где-то здесь, в этих горах, должно быть село. Непременно.
— Село?
— Может, мы завтра набредем на село, которое нам нужно, там весело горит очаг, греется молоко и пыхтит кукурузная каша. Как ты думаешь?
— Село, — неопределенно протянул мальчик.
— Село, — подтвердил Голый. — Настоящее, земное село.
— И, прижавшись друг к другу, они начали дружно стучать зубами.
— Спать, спать, — произнес Голый, старательно обходя мысль об ужине.
* * *И на этот раз птицы огласили рассвет. А бойцы просыпались медленно, надеясь, что солнце даст им тепло, которым их обделила ночь.
— В дорогу, — сказал Голый, как только занялась заря. Он приподнялся на локте и стал оглядывать незнакомый край. Ночью все представлялось иным. Тогда ему мерещились горные массивы, высокие стены домов, скалы — теперь все выглядело гораздо мельче. Лишь там и сям высились ели или купы буков. Гора поднималась вверх, незаметно разветвляясь и опускаясь в ущелья, но дорога была сносная — не слишком крутая, не слишком каменистая, не слишком открытая, словом — ничего.
Селением даже не пахло. А за этой горой, как венец всех желаний, выглядывала другая вершина. Между ними могло лежать целое царство.
— Рано встанешь, больше наработаешь, — сказал Голый. — Берем быка за рога!
Мальчик сел, бессмысленно глядя в землю. Никакого интереса к предстоящему дню он не испытывал, привязанности к горам и дорогам тоже не выказывал.
Голый сидел, обняв колени. Ночь была не слишком теплая! У него еще и сейчас зуб на зуб не попадал.
— Кто рано встает, — заметил он, — рано и ложится.
Мальчик вскочил на ноги, перекинул винтовку через плечо.
— Пошли, — сказал он.
Голый немедленно последовал его примеру.
— Как интендант, объявляю завтрак оконченным, — сказал он, повесил на себя пулемет и двинулся за мальчиком.
Шли медленно. Осваивали новую дорогу. Справа в ущелье спускался лес, слева полого поднималась терраса; заросли кустов заслоняли горизонт.
Мальчик шел впереди. Его развалившиеся башмаки тупо и безжизненно стучали по камням, ступая по земле с какой-то болезненной неуверенностью. Голому хотелось придать шагам мальчика твердость, а ногам в башмаках — силу. Его даже немного раздражали эти итальянские ботиночки.
— Ведь совсем недавно вышли в дорогу…
— Какую дорогу?
— Да нашу!
— Какую нашу?
— Да эту, которой идем.
— Мы идем по камням да лесам, а не по дороге.
— Разве это не дорога? Такой дороги еще свет не видывал. И я почитаю ее, как никакую другую на земле. Поверь, это чудесная дорога. Подожди, пусти меня вперед, я утопчу ее своими ногами — они малость здоровее твоих.
Сапоги Голого затянули свою уже знакомую мальчику песню. Она тоже раздражала мальчика. Наводила на него тоску. Всегда одна и та же — голодная, усталая, глухая, бездушная. Мальчику казалось, что эта песня мешает ему, что это голос судьбы — глупой, никчемной судьбы. И он все сильнее ненавидел ее.
— Можно подумать, что ты знаешь, куда мы идем, — сказал мальчик.
— Знаю.
— Хорошо, скажи тогда, куда мы придем сегодня?
— В село и будем там обедать.
— Это шепнул тебе ночью святой Яков, спустившись по лестнице?
— Нет, другой, получше.
— Кто же это?
— Село всегда впереди, оно всегда нас ждет. Ждет дивное село, а может, и город ждет. И это правда, этого у меня никто из головы не вышибет. Имей это в виду.
Мальчик дал волю своему раздражению.
— Ха-ха-ха… Это мне известно.
— Ну вот!
— Только этим не проживешь. Ты мне кусок хлеба дай.
— Ладно, дам.
Дремлет земля, судьбе покорная, дремлет на праздниках и на пирах, и ищет разума, в глубь глядя черную, а там — лишь сердца истлевшего прах, — закончил Голый.
Мальчик заморгал, успокоился и снова устремил неподвижный взгляд прямо перед собой. На лице его опять появились морщины. Подавшись всем телом вперед, он почти автоматически выбрасывал ноги. Голый теперь вышагивал в своих огромных сапожищах рядом, каждую минуту поправляя пулемет и перекидывая его с плеча на плечо.
Мальчику не хватало воздуху. Голому тоже. То и дело они распрямляли плечи и дышали, как рыбы, выкинутые из воды. Желудок сжался. В нем была такая пустота, что она заглатывала не только весь воздух, но, казалось, и грудную клетку, и плечи. Они отчаянно напрягали мышцы спины, стараясь держаться прямо. Их одолевал сон, хотя они только что встали. Земля немилосердно тянула к себе, в глазах мельтешило, и время от времени то одного, то другого вдруг заносило в сторону.
Наконец они зашагали совсем автоматически, и им стало легче. Так, почти засыпая на ходу, они шли довольно долго. Солнце поднималось и грело все сильнее. Ласково веял теплый ветер. Зеленели деревья, щебетали птицы, синело небо, над вершиной белело облачко, в буйной радости поднималась трава. От всей этой яркой пестроты кружилась голова, и вот они уже не шагали, а плыли по безбрежной пучине жизни.
