Векослав Калеб - Прелесть пыли
Лесистый склон привел их к глубокому и холодному ущелью. Они оказались на самом его краю. И, лишь усилием воли преодолев искушение воспользоваться удобным спуском, все шли на той же высоте и даже понемногу забирали выше, стремясь добраться до вершины и оттуда взглянуть на долину надежды.
Солнце быстро поднималось и припекало все жарче. Скоро они уже насытились солнечным теплом; их мучили жара и жажда.
— Фляжка пустая, — пресек Голый возможные надежды.
— К северу идем. Теперь вода будет чаще попадаться, — произнес мальчик спокойным, будничным тоном.
— Конечно, — обрадованно подхватил Голый. Наперекор голоду мальчик поправлялся. Преодолена была та граница, когда желудок, сделав свое дело, требует новой пищи; телом овладевала дремота, и им больше хотелось спать, чем есть. Спали на ходу.
Однако это не мешало им быть начеку и сохранять известную осторожность.
У подножия склона партизаны увидели тропу и спустились на нее. И тут же, чуть выше над тропой, обнаружили человека, лежащего на боку. Они сразу поняли, как он сюда попал. Застывшая поза, худоба — все это они видели и раньше на дорогах, по которым шли больные тифом партизаны. Жужжали мухи. Они почувствовали тяжелый запах тления и прошли мимо, не глядя на мертвеца. Но через несколько минут натолкнулись на второго. Человек сидел за буком, с бесконечной усталостью склонив голову на колени. Немного поодаль навзничь лежал третий, закинув голову, словно отдавал себя солнцу.
Голый свернул с тропы вверх. Скоро они вышли к перевалу, взобрались на него и увидели долину. Стали спускаться, не тратя времени на поиски более удобной дороги.
На склоне рос густой кустарник, перевитый терновником. Партизаны насилу продирались сквозь него. Немного ниже началось болото. По противоположному склону поднимался лес, и сквозь деревья виднелась лента шоссе. Там стоял солдат. Спустя немного времени по шоссе прошли грузовики и танки.
Партизаны видели все, что происходит на дороге, в каких-нибудь двухстах — трехстах метрах выше них, но оба хранили молчание. По чаще они шли спокойно, словно их никто не мог заметить. Путь преградил поток.
— Вода, — сказал Голый и взялся за фляжку.
Поток бежал среди зарослей, высоко над ним было шоссе. В воду смотрелись гибкие вербы, над водой кружила птичья стая, кажется — синицы.
Партизаны припали к воде и потянули ее, как голуби, Они несколько раз принимались пить, пытаясь обнаружить в воде свойства, которые сами же ей приписывали.
Мальчик оторвался первым, сел у ствола дерева и улыбнулся слегка разочарованно:
— Вода.
Голый трезво отмахнулся.
— Богатая земля, — сказал он и, опустив фляжку в воду, наполнил ее. Но тут же вылил воду. — На другом берегу наполню. Здесь воды по колено. Холодная. Придется прыгать.
И как был, с пулеметом за спиной, прыгнул и перелетел на другой берег, в кусты. Мальчик поднялся и тоже прыгнул, но до берега не дотянул и угодил в воду. Он быстро выбрался из ручья, и оба поспешно углубились в чащу: часовой на шоссе мог услышать плеск воды.
Они отошли подальше, и Голый, прячась в кустах, опустил в воду фляжку.
— Шоссе будем переходить немедленно, — сказал он. — Бесит меня эта красота под стражей, да к тому же без вертела и вкусных запахов. Надо переходить шоссе.
— Отдохнем еще чуточку перед боем, — попросил мальчик.
— Никакого боя! — И Голый ринулся в чащу, к шоссе.
Подъем предстоял невысокий, метров в двадцать — тридцать, зато крутой. Взбирались медленно, шаг за шагом, отчасти из осторожности, отчасти из-за усталости: остатки сил надо было приберечь на случай боя. Увидев сквозь заросли часового, остановились.
Снова проехала машина, за ней три мотоцикла; прошел взвод солдат. Двигались немцы, часовой был хорват.
Изредка с северо-востока доносились орудийные залпы и взрывы бомб. Время от времени взрывы раздавались и ближе. Но они говорили о случайных стычках — словно бы противники потеряли друг друга. Создавалось впечатление, будто неприятельские войска рассеяны и блуждают по опустелому краю. Да и часовой на посту не проявлял особого рвения.
Участок часового был длиной метров в сто. Партизаны находились в сорока метрах от правого рубежа. Как только, пропустив колонну машин, часовой двинулся направо, партизаны спокойно пошли вперед. В мгновение ока они оказались на другой стороне шоссе, взобрались на насыпь и скрылись в зарослях, на том и завершив свой подвиг.
— Оставим память о себе? — спросил мальчик.
— Не стоит, — сказал Голый, — может, он мирный человек. Мобилизованный. И ничего так не хочет, как домой вернуться. Может, он нам еще в какой беде пригодится. Лучше, когда такие караул несут…
Они снова начали подниматься в гору, которая шла вверх от самого шоссе; они очень устали. Карабкались по крутому склону медленно, ежеминутно останавливались и отдыхали, прислонившись к стволам деревьев.
Во время одной из передышек мальчик сказал:
— Теперь мы идем к Посавине?
— Да.
— А далеко до нее?
— Самолетом или поездом — нет.
— Там равнина. Дороги прямые. Везде ровно. Пшеница зеленеет. А скоро уже пожелтеет. Золотистые колосья, золотистое море, я читал…
— Вот пойдем со мной в Банью, увидишь и пшеницу, и кукурузу, и каштаны, и картошку…
— И каштаны?
— Ну да, в лесу.
— Вот это чудо!
— Что — чудо?
— Каштаны — и в лесу?!
— Можешь рвать сколько угодно.
— И картошка есть?
— Что тебе далась картошка? Тебе бы все смеяться, а картошка — настоящее благо. С ней голода не знаешь. С картошкой всегда сыт. А у вас в Далмации нет картошки?
— Почему же? Есть, у кого есть.
— А ты ведь сам-то с моря?
— Из Сплита.
— Обязательно надо посмотреть твои края.
— В чем же дело? Это не трудно.
— Как сказать.
— Кончится война, приезжай.
— Приеду, честное слово, приеду. Давно я думаю, как выглядит море? Какая там вода? А вот никак до него не доберусь. Это у меня страшный пробел. До сих пор не видеть моря!
— А я равнины не видел. Славонии не видел.
— Гляди-ка! Кто бы мог подумать!
— А теперь мы идем в Славонию.
— Ну, идем-то мы не в саму Славонию, до Славонии еще далеко. Но в Банью можешь попасть совершенно свободно.
— Славония, богатый край.
Они тихо беседовали, привалившись к буку.
— Слушай, — сказал Голый, — давай попробуем раздобыть съестного. — Он вытащил из внутреннего кармана кожуха нож, наклонился и стал вырезать кусочки коры. Соскреб с нее мякоть и протянул мальчику горсть коричневого месива, а потом опрокинул в рот свою долю.
Они долго жевали терпкую деревянистую массу, воображая, что едят нечто гораздо более съедобное.
— Погоди, — сказал Голый. — Смотри — крестьянин.
На противоположной стороне ложбины по тропке не спеша поднимался от шоссе крестьянин, уверенный, что его никто не видит. На спине он нес вязанку хвороста.
— Где крестьянин, там и село, — сказал Голый.
Мальчик выплюнул кору.
— Неплохо, — сказал он.
— Лезем наверх. Село, по всей видимости, ближе к вершине. И мне совершенно безразлично, кто в селе. Проберемся к какому-нибудь домишку на отшибе.
Они двинулись по крутому склону, заросшему буками. Поначалу поднимались чуть ли не бегом, потом умерили свой пыл и зашагали ровнее, сберегая силы.
— Чем не моторизованная колонна, — сказал Голый.
Солнце загораживала гора. Они шли в прохладной тени. Лишь верхушкам деревьев перепадало немного солнечного тепла. Вокруг стволов, возле корней росла какая-то трава с широкими зелеными листьями, гладкими и скользкими — такая трава растет обычно в заброшенных холодных погребах.
Словно по ступенькам, взобрались на вершину. Тут их встретило горячее солнце. Сразу стало жарко — они были чувствительны ко всяким переменам, особенно к переменам температуры.
Прямо перед ними, на склоне холма, под его лесистой вершиной, раскинулось село.
— Вот оно, — сказал мальчик.
— Как в сказке, — сказал Голый.
— Краше не бывает, — сказал мальчик.
По обеим сторонам дороги тянулись бревенчатые дома. Одни стояли поодаль от дороги, другие — совсем на отшибе. Между ними шли дощатые или живые ограды, заборы. За околицей над селом виднелись узкие крутые полоски полей.
— Пойдем верхом, — сказал Голый, — чтоб не попасть под огонь на открытом месте. — Сказал он это нарочно — хотел подготовить мальчика к возможным неожиданностям. — Пойдем вон к тому домику наверху. — И он показал рукой на гору. — Он на вид гостеприимнее остальных; вон к тому, что один среди полей.
Этот дом стоял выше других, к тому же как раз мимо него лежал их путь. Около дома никого не было. У других домов, стоявших пониже, изредка появлялись люди: из дверей выбегали дети, женщины. В огороде возле одного из домов над грядками нагнулся дед. На гумне играло трое ребятишек, а над ними, на лужке, паслось несколько овец.
