Векослав Калеб - Прелесть пыли
— Я бы не сказал, что мы привыкли к приятным неожиданностям, — тихо сказал мальчик.
Довольно долго они шагали молча, а когда вышли к другой вершине, желанной картины не увидели. От подножия вершины каменное море простиралось к третьему холму, который обещал гораздо больше первого.
— Видишь ли, — сказал Голый, имея в виду последнее село, — не всегда цель оказывается такой, какой она представляется в мечтах. Бьюсь об заклад, что с того холма мы увидим село.
— Я бы не сказал, что мы привыкли на пути встречать радости.
— В этом источник нашей мудрости.
— Я бы предпочел такому утешению миску картошки.
— Что ж, ты начал кое с чем соглашаться.
Но мальчик счел за благо приберечь силы для каменистой дороги и ничего не ответил.
Они спустились с холма и принялись скакать по камням, которыми был усеян их новый путь. Пришлось петлять больше обычного, чтоб держаться ближе к равнине; склоны холма поднимались круто вверх.
— Еще немного, — сказал Голый.
Летнее солнце пело прямо над головой. Небесный шар сверкал в синем просторе. Ярким пламенем горел в прозрачном воздухе. От камней поднималось дрожащее марево. Все вокруг освещалось таким неверным и трепетным светом, что непонятно было, куда ставить ноги.
Голый то и дело спотыкался, но пулемет с плеча не снимал. Мальчик больше привык к горам: он весь подобрался, сжался, как сухая губка. Но тот и другой еле волочили ноги.
— Еще немного, — сказал Голый, одолев очередной подъем.
Связывала их и держала вместе лишь тонкая нить сознания и инстинкт самосохранения.
Где-то далеко раздалась мощная артиллерийская канонада. Задрожала под ногами земля, ветер донес сильный отзвук далекой пальбы. Винтовочных выстрелов не было слышно. Не останавливаясь, Голый показал пальцем в ту сторону, где гремела канонада.
— Еще немного, — сказал мальчик.
* * *На последнем перевале их встретили величественные скалы. Серые громады поднимались высоко в небо сами по себе, а им казалось, что они нарочно не поддаются их ногам. То и дело бойцы без слов присаживались отдохнуть. Оба боялись того, что должны были увидеть; страх боролся с надеждой.
С последнего привала Голый молча поднялся и, одной рукой придерживая пулемет, а другой цепляясь за камни, пошел на штурм последнего десятка метров.
За ним с тяжелым сердцем двинулся мальчик.
«Ничего хорошего нам не увидеть», — думал он, пытаясь обмануть надежду и сделать возможную радость неожиданной.
Миновав последнее нагромождение камней, они равнодушным взглядом окинули высокое плоскогорье. Они стояли чуть выше него, взор уходил вдаль всего на километр-два.
Впереди лежали лесистые взгорья, направо — неширокая долина и шоссе.
Они не почувствовали ни радости, ни разочарования. Не зная, что подумать и что сказать, они просто зашагали вниз по пологому склону, держась зарослей кустов, которые тянулись от самой вершины.
Пройдя несколько десятков метров, Голый остановился и начал внимательно вглядываться в шоссе у подножия холма, от которого отходила долина. Мальчик, щурясь от напряжения, уставился в ту же сторону. И тот и другой протерли глаза.
Да, так и есть. Вдоль шоссе, в долине и на склоне горы копошились солдаты.
— М-да… Итальянцы, — процедил Голый.
Ближе к другому краю долины виднелись грузовики и танки.
— Итальянцы, — окончательно решил он.
Он отошел за густой куст и сел. Мальчик опустился рядом, поставив винтовку между колен, словно надумал обосноваться здесь надолго. Голый последовал его примеру и примостил пулемет так, чтоб меньше ощущать его тяжесть. Веки налились свинцом.
— Итальянцы, — повторил Голый.
Отсюда они хорошо видели горы, холмы, ущелья, теснины. Далеко раскинулись неведомые горные просторы, а ноги были такие слабые…
Прилетела стайка птиц. Закружилась в воздухе, щебет огласил рощицу.
Голый жадно глядел на горы. Мало-помалу на душе у него посветлело, и он тихо заговорил:
— Друзья верные, горы милые, не говорите о грусти-печали, солнце улыбается, рокочет небо синее, река поет мне песни, качает меня море. А смотри-ка! — Он поднял фляжку. — У нас еще есть вода. Держи. Мальчик нагнул фляжку, забулькала вода.
— Вода! Чудесная штука! Как это мы ее сберегли! Удивительное дело! Хватит по хорошему глотку каждому.
Мальчик вернул фляжку товарищу. Вытер рукавом рот. Довольно и шумно вздохнул.
— Хороша водичка! — сказал он.
— Сколько на земле чудес и красоты. Вода! Ведь это сама жизнь! Нет жизни без воды.
— Я знал людей, которые никогда не пили воду.
— Никакое питье без воды не обходится, но на свете много и других радостей. — Голый запрокинул фляжку. — Эх! Теперь во мне на две лошадиных силы больше.
— Да, во всяком случае, не телячьих, — заметил мальчик.
— Ничуть не жалею, честное слово. Ничуть.
— Я тоже.
Мальчик насторожился. Он не нуждался в утешении. Не в первый раз приходилось ему затягивать пояс и собирать последние силы. Сейчас же и голода настоящего пока не было и, если бы не болезнь, сильно подорвавшая его силы, он бы еще показал себя. Временами силы все-таки оставляли его. Часто он хватал ртом воздух, словно его выворачивало наизнанку, вытягивал шею, как утопающий. В такие минуты он закрывал глаза — жизнь теплилась слабым язычком пламени. И все равно он знал, что выдержит и что все это пройдет. Смерть он в расчет не принимал, хотя и не исключал ее вовсе; он ощущал ее за своей спиной как неизбежную спутницу. А может, это был сон. Смерть и сон в его сознании мешались.
И товарищу его было не намного легче. Просто в свои двадцать пять лет он был сильнее физически. И, чувствуя себя защитником мальчика, считал своим долгом оберегать его.
Сейчас он заговорил безмятежным тоном:
— Пойдем поверху до спуска в долину. Может, на той стороне найдется более подходящее место для перехода. Нам бы только до тех гор добраться, а там легче будет. В этом горном раю есть села на удивление! Не стану обещать тебе картошку или что-нибудь в этом роде, но куском кукурузной лепешки мы там всегда разживемся. Снабжение беру на себя. Так что на этот счет можешь больше не беспокоиться.
Он встал, вскинул пулемет на спину и зацокал сапогами по камням.
Мальчик повернул за ним голову, но не поднялся. Лицо его сморщилось — вот-вот заплачет.
— Весна, — произнес Голый, не оборачиваясь. — В такую пору нельзя грустить.
Мальчик сморщился еще сильнее. Через силу поднялся. С трудом сделал первый шаг и, шатаясь, двинулся за товарищем.
— И часа не пройдет, как примем решение. А это неплохо, если учесть, что воюем мы третий год.
Мальчик зашагал бодрее.
Голый пошел вперед.
Они старались идти так, чтобы их не заметили из долины. Прятались за камни и кусты. Переползали через каменные завалы, продирались в зарослях терновника, прыгали с камня на камень.
— Пройдем вот еще немного… — сказал Голый.
— Да, еще немного! — согласился мальчик.
— До вершины рукой подать. Оттуда мы сможем определить позицию, — сказал Голый.
— Ну да, позицию, — повторил мальчик.
— Подумаем об атаке и тому подобном, — продолжал Голый совсем тихо.
— Атака, атака! — стиснув зубы, бормотал мальчик, перелезая на четвереньках через глыбы камней.
Еще одна прогалина. Еще несколько скал, и вот они у самой вершины. Медленно, щадя силы, стараясь сохранить дыхание, они поднимались, вытягивая шеи к вершине.
Внизу, прямо под собой, в просветах меж скал они увидели узкую долину, шоссе, солдат. Съехав правыми колесами в кювет, стояли грузовики. За каждым был прицеп с небольшим орудием. В конце колонны два танка устремили жерла пушек к скалам на юге. Солдаты группами и поодиночке сновали по шоссе. В двух местах дымили полевые кухни. Дым поднимался вверх. Ветра не было. Ничто не нарушало тишины. Голоса до вершины не доходили. Слышался только ровный глухой гул.
Партизаны прижались к скале и внимательно наблюдали за долиной, за вражескими войсками.
Скала была гладкая и округлая. Вокруг лежали острые обломки камней, среди них пробивалась хилая трава, росли кусты и кое-где даже виднелась земля.
Голый растянулся в кустах. Пулемет поместил рядом так, чтоб его легко было привести в боевую готовность. Мальчик расположился с другой стороны скалы на траве и мелких камнях. Солнце грело их распростертые тела. Бесшумно веял легкий ветерок.
— Картошку варят, — тихо сказал Голый.
— Гуляш, — отозвался мальчик.
— Картошку, картошку, — раздумчиво повторил Голый. — О мясе я уж и не говорю.
Дымились полевые кухни. Голубоватый дым поднимался прямо вверх, потом поворачивал к востоку, медленно плыл широким облаком к горам и таял около вершин.
Солнце стояло над долиной. Тишина накрыла ее недвижной паутиной. В глазах рябило, и мало-помалу все приобрело призрачный вид. Они все меньше верили глазам. По телу разлились слабость и приятная истома. Отяжелевшие веки падали сами собой. В конце концов оба заснули, уронив голову на руки.
