Иван Стариков - Судьба офицера. Книга 1 - Ярость
— Чтобы не приходила ко мне с этим! Все! Поняла?
— Поняла.
— А сейчас мне некогда заниматься твоими делами.
— Но если обстоятельства сложатся…
— Никакие обстоятельства не должны повлиять. Что еще за размягченность? Иди занимайся своими делами. Мы, к сожалению, на войне!
Женя вышла из землянки раскрасневшаяся, со слезами на глазах. Оленич было кинулся к ней, но она предостерегающим жестом остановила его.
— Женя! — негромко позвал он ее.
На миг она подняла лицо, глянула на него хмуро из-под кубанки и скрылась в кустах. В это время Тимошка позвал его к капитану.
Истомин встретил пришедших командиров молча, стоя возле снарядных ящиков, поставленных один на один и заменявших ему стол. В хорошо отглаженном обмундировании, чисто выбритый, подтянутый и бодрый, словно недавно пробудившийся от сладкого сна, хотя Оленич хорошо знал, что капитан в эту ночь и не прилег. Все это подчеркивало ответственность и значительность момента.
— Товарищи командиры! Долго вас не задержу: по предварительным данным, против нас примерно до роты автоматчиков и около дивизиона танков. Плюс румынские горные стрелки. Сколько их — пока нам неизвестно. Ждем разведку. Наша с вами главная задача: не пропустить противника через реку. И хотя водный рубеж не представляет серьезной преграды для немцев, но мы с вами — серьезная для них проблема. Сквозь нашу оборону враг не пройдет. Он сможет только переступить через наши трупы. Но мы этого не допустим. Мы с лейтенантом Оленичем будем все время на передовой. В случае выхода из строя командира обороны, его обязанности переходят к майору Полухину. Первым заместителем остается командир пулеметчиков. Все. Оленичу остаться.
Все ушли быстро и молча. Истомин развернул карту и пригласил Оленича посмотреть.
— Дивизия и отдельный кавполк пока стоят за железной дорогой. Если мы не сдержим противника, они вынуждены будут вступить в бой, перейдя железнодорожную линию. Это значит или наш позор, или наша гибель. Если мы выдержим натиск врага, тогда, после того как пройдет бронепоезд на свои позиции за Тереком, дивизия и полк отойдут на подготовленные позиции в районе Майского и Котляровской.
— А мы? — невольно спросил Оленич.
— Что — мы? Раз мы удержим этот рубеж, значит, выполним задачу.
— Потом?..
— Лейтенант! — раздраженно повысил голос Истомин, но вдруг, немного успокоившись, промолвил с досадой: — Что вы, в самом деле! Как дети! То она тут домогалась, куда и как раненых девать, сколько будет длиться бой и когда подадут зеленую ракету… То ты вот о том же!
— Павел Иванович, неужели бронепоезд пройдет чуть ли не по нашим тылам и не поддержит нас огнем?
— Да смотри же на карту, черт тебя подери! Андрей, удивляюсь тебе! Как ты не можешь сообразить, какая задача у бронепоезда? Куда он направляется?
— За Терек.
— Какая задача войск, стоящих по ту сторону Терека?
Оленич заметил, как резко выпятились тугие желваки на скулах под гладко выбритой кожей побледневшего лица капитана, как горько сверкнули его небольшие глаза. Неожиданный блеск кольнул в сердце Андрея: какое страдание должен испытывать этот «железный» человек, чтобы не суметь скрыть свою боль! Да, за Тереком расположились заградительные отряды, и к ним торопился бронепоезд. «И мы должны стоять насмерть, чтобы он прошел и взял нас на прицел?» — мелькнула обидная мысль.
— Закручинился, лейтенант? — овладев собою, почти весело спросил Истомин. — Не теряй бодрости. Ты же не сомневаешься в правильности поставленной перед нами задачи?
— Никаких сомнений, Павел Иванович! — бодро, в тон капитану, воскликнул Андрей. — Главное — бить врага.
13
Иными глазами взглянул Оленич вокруг и поразился: земля, что была за спиною — своя, надежная, — вдруг показалась враждебной, точно предавшей его, как предало в первый день войны небо, которым он восхищался. Всматриваясь в суровые лица бойцов взвода Кострова, куда пришел вместе с Истоминым, вдруг ощутил в себе щемящую нежность и любовь к почти незнакомым солдатам и в то же время вину и стыд перед ними оттого, что знал об их обреченности, но вынужден таиться. Его душевное состояние было таким мучительным, что, казалось, преодолеть его невозможно. И лишь твердый, резковатый голос капитана вносил равновесие и успокоение в его смятенную душу.
Истомин говорил предельно откровенно:
— С этого часа никто из нас не может распоряжаться собой. Мы все подчинены одному приказу: устоять. Выстоять — значит не пропустить врага. Мы — щит нашего полка, нашей дивизии. Там, в нашем тылу, части собираются в огромную ударную силу. Они готовятся к решительному наступлению на захватчиков. Нужно время, и это время мы дадим нашим товарищам по оружию. Помните, у нас нет возможности отступить даже на один шаг. И мы не уйдем отсюда. Даже если все погибнем. Родина смотрит в этот день на нас.
— Стрелковый взвод не сойдет с этого рубежа! — твердо ответил старшина Костров.
— Правильно думаете, товарищ старшина. Как вооружен взвод?
— Два ручных пулемета. Но ни одного автомата. Справа, на стыке взводов, нас поддерживает противотанковое ружье, слева — станковый пулемет.
— Есть необстрелянные бойцы?
— Есть маленько, — замялся старшина. — Четверо еще не были в бою.
— Помогите им, чтобы не растерялись от первых выстрелов.
— К каждому прикреплен бывалый солдат.
— Хорошо, старшина. Где-то должен быть подросток.
— Паренек в батальоне майора Полухина, на левом фланге. Боевой мальчишка.
— А это кто у вас? Тоже мальчишка?
Возле куста, покраснев, поднялся небольшого росточка солдатик, худенькое личико зарделось, он часто заморгал.
— Товарищ капитан, это санинструктор ефрейтор Сватко! — доложил старшина.
— Девчонка? — спросил недоуменно Истомин.
— Так точно, товарищ командир! Ефрейтор Сватко! — звонко отчеканила девушка, стараясь подняться на носках сапог.
— Ну, зачем же так кричать, ефрейтор? Немцев перепугаете.
Солдаты засмеялись. Пулеметчик сержант Райков не удержался:
— Она, товарищ капитан, отрабатывает голос: как ефрейтор стремится стать генералом.
Снова пронесся смех, но сдержанный, приглушенный. Улыбнулся и капитан. Оленич видел, как девушка гордо подняла голову, даже шапка-ушанка упала и ветерок растрепал коротко подстриженные темные волосы. Она обиженно посмотрела на насмешника:
— Я… Я тебя не возьму в адъютанты!
Теперь уже все смеялись, а Истомин сказал:
— Молодец, ефрейтор! Хвалю. Страшно ожидать боя?
— Не знаю, товарищ капитан.
— Будет страшно. Выдержите?
— Разве я хуже этого сержанта-насмешника?
— Я верю вам, ефрейтор. Служите.
— Есть! Разрешите идти?
Когда девушка исчезла в кустарнике, Истомин сказал старшине Кострову:
— Совсем еще девочка!
К окопу, в котором стояли Истомин, Оленич, Костров, подполз испуганный боец. Он даже не разглядел старших командиров, а обратился прямо к старшине:
— Товарищ старшина…
— Отставить, рядовой Горшков! Обращаться к старшему.
Солдат еще более растерянно пробормотал:
— Там… там…
— Отставить, рядовой Горшков, — жестко повторил Костров. — Обращайтесь к капитану.
И солдат вдруг успокоился и довольно ровным голосом проговорил, обращаясь к Истомину:
— Товарищ капитан, разрешите обратиться к старшине.
— Разрешаю.
— Товарищ старшина, у реки замечены фашисты. Слышен разговор не по-нашему.
Истомин спросил:
— Где именно? Покажи. Укажи ориентиры.
— Вон, видите, высокая береза на опушке леса? Возле сада. Я стоял на наблюдательном пункте и слышал немецкий разговор и звон пустых ведер. Может, они собираются за водою к реке?
— Возможно. Продолжайте наблюдение.
— Можно в них стрелять?
— Ни в коем случае! Теперь нам нужно так залечь, чтобы нас не заметил сам бог. По всей видимости, немцы не предполагают, что мы здесь. И это отлично. Передать по всей цепи: не стрелять, соблюдать полную маскировку.
Костров полушепотом сказал:
— Передать по цепи: без команды не стрелять.
— Без команды не стрелять!
— Не стрелять!
И все невольно прислушались к тишине, но слух улавливал лишь тихий плеск воды, переливающейся через валуны и камни. Вода искрилась от разгоравшейся зари, и розовые и красные оттенки вспыхивали и гасли. Оленич всматривался в кромку сада и в кусты. На опушке леса он заметил какие-то движущиеся тени. «Присматриваются», — подумал он и сказал об этом Истомину. Но капитан промолвил, что фрицы не полезут до наступления полного дня, и ушел вдоль обороны.
Было уже совсем светло, когда из сада вышло трое гитлеровцев. Они беззаботно разговаривали, помахивали котелками, автоматы небрежно висели у них на груди. Они шли к реке.
