Аурел Михале - Тревожные ночи
— А неплохо бы! — обрадовался отец. — Печатник — это замечательная профессия! — добавил он немного погодя с тем уважением, которое обычно питают простые люди к печатному слову. — Работать в типографии, делать книги, журналы… это кое-что значит!
Но мне даже одним глазком не пришлось взглянуть на типографию. Когда мама снова пошла стирать к тому человеку, который обещал меня устроить, она не осмелилась напомнить ему обо мне, так как от прислуги узнала, что недавно типография была уничтожена при Налете англо-американской авиации… Однако через несколько дней мама вернулась домой опять с новой вестью.
— Георге, ты ведь неплохо считаешь, а?
Мы с отцом в недоумении уставились на нее.
— Так вот, я договорилась, чтобы тебя взяли приказчиком в магазин! Как ты на это смотришь? — обратилась она к отцу.
— Не подойдет! — воспротивился отец. — Это не ремесло. Быть торговцем — все равно, что быть жуликом, воровать у других, у таких же, как мы сами.
И в другие дни, возвратившись домой, мама часто объявляла, что нашла для меня работу. То она собиралась сделать из меня рабочего по изготовлению свечей, то иконописца, то колбасника. Не знаю, где и как выискивала она эти занятия. Порой мне казалось, что это просто плоды ее фантазии. Отец же мечтал, чтобы я стал электриком, водопроводчиком, токарем по металлу или еще кем-нибудь в этом роде.
— Ремесла эти почище, — говорил он, — да и поденежнее.
А еще через некоторое время отец начал обивать пороги в трамвайном обществе. Он задумал сделать из меня трамвайщика. Но я был слишком мал, и даже через три — четыре года вряд ли мне доверили бы трамвай.
Так случилось, что весной тысяча девятьсот сорок четвертого года я все еще сидел дома и бездельничал. А дела в нашей семье к лету стали из рук вон плохи. Жизнь вздорожала, фронт приблизился к городу, а английские и американские самолеты каждую ночь причиняли все новые и новые разрушения.
Маме тоже становилось все труднее найти себе работу: ее клиенты, состоятельные господа, боясь бомбардировок, удирали из Бухареста. На деньги, которые приносил отец, с каждым днем мы могли купить все меньше и меньше продуктов. Надо было и мне браться за какое-нибудь дело. Вот тогда-то отец скрепя сердце взял наконец меня с собой в Железнодорожные мастерские. Когда я вошел в котельный цех, то сразу понял, почему отец так не хотел, чтобы я здесь работал. Цех показался мне каким-то невероятным чудовищем. Именно так я представлял себе ад. Вокруг бешено грохотали клепальные молотки, железо котлов оглушительно и резко звенело под ударами кувалд. Мощные краны проносили над головой огромные паровозные котлы, а воздух был насыщен густым дымом и копотью, изредка пронизываемыми огненными струями сварочных аппаратов.
— Я привел сынишку, господин Стере! — обратился отец к мастеру, который сидел в застекленной будке. — Вот он!
И отец подтолкнул меня вперед.
Мастер пристально посмотрел на меня сквозь стекло, потом несколько раз смерил внимательным взглядом и, недовольно поморщившись, крикнул, стараясь перекричать шум в цехе:
— Маловат он, Мариникэ… Что ты с ним у котла будешь делать?
— По годам он подходит, господин Стере, — соврал отец, — пятнадцать минуло! Правда, худенький он, но ничего, силенка в нем есть. А в свое время подрастет!
Мастер с сомнением покачал головой, но ничего не ответил. Отец взял меня за руку и поспешно потащил в глубь цеха. В этот день я только смотрел, как работает отец. Через какой-нибудь час его уже нельзя было узнать: все лицо, кроме губ и белков глаз, покрылось сажей и копотью. По лбу, щекам и костлявой, едва прикрытой рваной засаленной спецовкой груди катились струйки пота. А когда к обеду он, усталый и грязный, вышел из котла, в котором несколько часов подряд стучал кувалдой, мне стало мучительно жаль его. Только теперь я понял, с каким трудом зарабатывается каждый кусок кислого, крошащегося, как земля, хлеба, испеченного из ячменя и отрубей. Я понял, что должен тоже что-то приносить в дом или хотя бы оправдывать свой пай хлеба. И я остался работать с отцом в мастерских.
В обед пришла мать с узелком, в котором была большая кастрюля с фасолевой похлебкой, кусок мамалыги и несколько головок лука. Усевшись во дворе, в тени заводской стены, мы с аппетитом принялись за еду. Хотя моя работа в мастерских была отцу не по душе, он все же радовался, что меня приняли в ученики. Мать также была довольна и, как всегда, в своих мыслях о будущем уносилась далеко вперед.
— Теперь, когда и ты будешь что-то зарабатывать, — говорила она, — нам будет легче… Может быть, я даже смогу бросить работу и сидеть дома, буду готовить вам еду и приносить сюда…
Мне стало невмоготу слушать эти несбыточные мечтания мамы, и я расплакался. Мама тревожно взглянула на меня.
— А знаешь ли ты, когда я получу первую получку? — воскликнул я всхлипывая. — Сначала мне придется поработать учеником, потом подмастерьем, и только потом я стану настоящим рабочим. Вот и подсчитай, сколько лет уйдет на это.
Однако мои слова не смутили маму. Она лишь ласково погладила меня по щеке и опять заговорила о жизни, которая ожидала нас в будущем. И я еще раз убедился в том, что в житейских делах она настоящий ребенок. И может, только эта надежда на будущую счастливую жизнь, в которую она искренне верила, давала ей силы ежедневно по двенадцать часов гнуть спину над корытом с бельем.
— К тому времени наша жизнь и в самом деле, может быть, изменится, — задумчиво проговорил отец.
«Как она может измениться? — подумал я. — Разве только случится какое-нибудь чудо».
— Да, изменится! — уже решительно повторил отец, словно отвечая на мои мысли. — Так дальше продолжаться не может!
С этого дня я стал ежедневно ходить с отцом в Железнодорожные мастерские. Однако это продолжалось недолго. Через неделю, примерно в середине июля, отец внезапно исчез… И вот как это случилось. Однажды утром бригада, в которой работал отец, приняла только что привезенный для ремонта паровозный котел. Отец залез внутрь порыжевшего от ржавчины котла, чтобы осмотреть повреждения, а я подавал ему инструменты. Вдруг в дверях, ведущих в слесарную, появился молодой рабочий с встревоженным лицом. Он быстро огляделся вокруг, потом подлетел ко мне и спросил, где мой отец. Я показал ему на котел. Рабочий просунул голову внутрь котла и что-то шепнул отцу на ухо. Тот быстро вылез, отдал мне инструмент и отвел меня в сторону:
— Георге, я, видишь ли, сегодня вечером не приду домой… а может быть, и завтра тоже.
Он уже собирался уйти, когда в дверях котельной показались трое хорошо одетых мужчин. Тогда отец незаметно проскользнул между котлами и выскочил через двери в слесарную. Не знаю, как ему удалось скрыться. Может быть, его где-нибудь спрятали рабочие. Но вскоре в дверях слесарной, куда только что выбежал отец, показался еще один господин. Он внимательно посмотрел по сторонам и кому-то кивнул. Я понял, что он обращался к тем троим. Один из них тоже еле заметно наклонил голову. На нем был белый костюм, надвинутая на глаза соломенная шляпа с широкими полями и темные очки, вроде тех, которые носят от солнца. В правой руке он держал сверкающую, покрытую черным лаком тросточку. Некоторое время он неподвижно стоял в дверях, скучающим взглядом осматривая цех, словно его здесь ничто не интересовало. А может быть, его немного напугал стоявший вокруг грохот и клубы смрадного дыма… Потом он сделал знак тросточкой одному из господ, чтобы тот остался в дверях, а сам в сопровождении третьего господина стал медленно, ступенька за ступенькой, спускаться по небольшой металлической лестнице, ведущей в цех.
— Шпики! — пробурчал какой-то рабочий, стоявший около меня. Котельщики, с нескрываемым презрением посмотрев на прибывших господ, снова принялись за работу. А я стоял, не спуская глаз с полицейских, продолжая держать в руках отцовским инструмент. От страха у меня перехватило дыхание. «Что им нужно от отца? — недоумевал я. — Если бы он что-нибудь украл, мы бы жили не так. В чем же он виноват?» Я пришел в себя, лишь когда один из рабочих молча потянул меня за рукав к своему котлу. Шпики спокойно, с безразличным видом, словно не замечая нас, прошли мимо. Потом они тем же размеренным шагом обошли весь цех и снова вернулись к нам. Господин в белом костюме закурил сигарету, задумчиво пуская колечки дыма, которые легким облачком окутывали его лицо. Мы не видели его спрятанных за темными очками глаз, но чувствовали на себе их злобный подстерегающий взгляд. Господин стоял не двигаясь, пока не докурил сигарету. Отбросив окурок в сторону, он вытащил из кармана карточку табельного учета, повертел ее в руках и, укоризненно покачав головой, протянул следовавшему за ним господину. Тот тоже с обескураженным видом взглянул на карточку. Теперь мне было ясно, что они действительно ищут моего отца. Не задерживаясь, шпики направились в слесарную, куда окрылен отец.
