Алим Кешоков - Долина белых ягнят
— Бедняжка! — смеялась Апчара.
— Я думал — у меня ботинки, у него хакурт, вот обратная дорога и обеспечена. Ботинок нет, на одном хакурте поехали. Спешили, гнали лошадей, по семьдесят-восемьдесят километров в день делали. Оставалось еще с треть пути, когда ни хакурта не стало, ни денег. Питались чем попало, разводили огонь, пекли кукурузные початки. От такой еды даже животы расстроились. Нарчо, тот уже не мог сидеть в седле…
Айтек попробовал повторить старый трюк. Но председатель колхоза ни в какого «товарища майора» не поверил и ни кусочка хлеба не дал. Он прекрасно понял, что посетители его разыгрывают и «Н-ской части», которой командует «товарищ майор», не существует. А уж как «адъютант» старался!.. Но старый солдат был непреклонен. «Ишь, чего захотели — обдурить ветерана двух войн. Попросили бы по-честному, я бы, может, и дал, а теперь проваливайте, пока не сообщил куда следует». В другом селе председателем оказалась женщина, высокая, худая, неулыбчивая. Она тоже не слишком поверила в рассказ Айтека, а, скорее всего, просто пожалела путников и велела выдать им буханку хлеба, кусок сала и стакан меда. Ни Айтек, ни Нарчо сала не ели, но Айтек ухитрился по дорого поменять его на хлеб и сметану.
— А что за земляка ты там встретил? Доти Матович говорил… — Апчара заинтересовалась «земляком», потому что подумала: не из тех ли он, кто сражался вместе с ней на реке Сал.
— Его зовут Каскул, — коротко ответил Айтек.
— А фамилия?
— Тоже, кажется, Каскул.
— Ты ошибаешься. Так бывало только в старину, когда крепостные не имели фамилий. «Каскул князя Батира», и всё.
— И серьезно говорю: Каскул, и всё. Анна Александровна звала его Костей. Константином. На русский лад.
— «Земляк», значит, знаком со свинаркой… — Апчара не могла не удовлетворить природное женское любопытство. Чутье подсказывало ей, что там какие-то сложные отношения.
— Каскул жил у нее, пока его не назначили заведующим отделением и не услали в степи. Если у них что и было поначалу, то, по-моему, потом все разладилось. Их поссорил поросенок. Хозяйка держала в хате поросенка…
— Ясно, — рассмеялся Доти Матович, — а мусульманин поставил ультиматум: или поросенок, или я.
— Ну да. Она не согласилась пожертвовать поросенком, и он его просто выгнал из хаты… Нет, вообще-то он к ней заходит. И мальчонку подкармливает. Между прочим, Шару он предложил. Кстати, мать Шары, знаменитая Дуга, когда-то, я слышал, участвовала в труднейшем кроссе и удостоилась первого приза. Она не чисто кабардинской породы, в ней есть доля английской крови. По копытам видно.
— Если так, это значится в племенной книге завода. Важная деталь.
— Рассказывают, Шара даже спасла пятерых всадников. Мела метель, и они заблудились в горах. Двадцать километров, говорят, вела людей и привела прямо к конеферме. Умница.
— И правда умница. А Анне Александровне я сегодня же пошлю официальный вызов, опишу условия жизни и работы. Она заранее должна знать, куда и на что едет.
— Вот это по-деловому, — одобрил Апчару Доти Матович.
— Может, и «земляку» послать вызов? Пусть едут вдвоем. Мы ему тоже найдем дело. Как ты думаешь, А и те к?
— «Земляку»? — Айтек растерялся, не зная, что ответить. — Ему, пожалуй, не надо. У него свои планы. Придет срок, и он объявится в наших местах. — Айтек не мог больше ничего сказать о Каскуле. Такой был уговор с Баховым, уже ожидавшим появления «земляка».
Апчара наконец укатила в своей бидарке.
6. РАБОЧЕ-КРЕСТЬЯНСКИЙ СХОД
Кураца предложила назвать собрание сходом, да еще и рабоче-крестьянским. Созывался сход на территории кирпично-черепичного завода, хотя рабочие не составляли и десятой части от общего числа аульчан. Мальчишки-вестовые, разосланные по домам, так и приглашали жителей — «на рабоче-крестьянский сход».
Осенний день был солнечным, теплым, хотя и с золотисто-зеленых склонов гор ясно виднелось плотное кольцо тумана, далеко, в низовьях Терека, опоясавшего предгорье. В любую минуту туман мог подняться вместе с ветром, затянуть небо над аулом, запустить свои длинные руки в ущелье. Колхозники шли на кирпичный завод нехотя, считая, что колхозные дела надо решать у себя дома, не посвящая в них рабочих. Некоторые, правда, думали иначе: какие рабочие эти кирпичники? Зад в глине, перед в дегте. Приусадебные участки у них не меньше, чем у колхозников, и живности дай бог каждому. Рабочие тоже насторожились: почему их вмешивают в дела аула, когда у них свой завком, да и директор не подчинен председателю колхоза?
Собрание должно было состояться около заводской трубы в сорок метров высотой. Гитлеровцы потратили не одну сотню снарядов и мин, чтобы уничтожить трубу, служившую наблюдательным пунктом для наших корректировщиков артогня. От бомб вокруг трубы остались воронки. Одна бомба даже угодила в кольцевую печь. Пробоину удалось заделать. Труднее было восстановить пресс для изготовления кирпичей. На трубу то и дело взбирались мальчишки, чем приводили в ужас женщин и стариков. Хабиба пришла не одна, привела с собой подруг — еще не осушивших вдовьих слез Данизат, старую, согбенную Хадижу, молчаливую Каральхан, недавно похоронившую свою чахоточную дочь. Мисост, муж Каральхан, отбывал наказание за то, что «носил немецкой кобыле хвост»: восстанавливал молибдено-вольфрамовый комбинат в горах.
Народу собралось очень много; старожилы аула Машуко не помнили столь представительного собрания. И что удивительно — люди сошлись очень быстро. В прежние времена, бывало, оповестят колхозников об общем собрании, — они и тянутся по одному, являются кто к полудню, кто вечером; дескать, доили коров, ездили в лес, в город на базар. Теперь же словно и дел ни у кого никаких, все точно сидят и ждут, когда их позовут. Стосковались люди по нормальной жизни, когда все дела обсуждали вместе, вместе решали общие проблемы.
У основания трубы лежала часть разбитой глиномешалки. Она заменяла стол для президиума, то есть для Курацы и Апчары. Обе не заставили себя ждать. Лица у женщин озабоченные, губы сжаты, словно на слабые их плечи свалилась гора. Апчара глазами поискала мать. Все-таки как-то больше уверенности, когда Хабиба рядом. Мать не побоится, отстоит дочь, если на ту будут нападать…
Митинг открыла Кураца.
— Рабочие и крестьяне аула Машуко! — громким голосом взывала к толпе, будто перед ней, затаив дыхание, стояли по меньшей мере жители всего района. После этих слов в горле у оратора запершило, пришлось долго откашливаться. Слова, приготовленные заранее, разлетались, как стая птиц, в которую кинули черную папаху. Кураца вспомнила, как Хабиба начинает речь, когда хочет говорить о чем-нибудь важном: «Сегодня нашими устами говорит бог, а после бога…» — Кто же «после бога»? — мучительно думала она. И вдруг спасительное слово пришло. — Нашими устами сегодня говорит война, говорит фронт, который мы подпираем плечом. Он — наш владыка, он подчинил себе наши помыслы и действия и требует от каждого исполнения своего гражданского и человеческого долга. Мы подчиняемся ему и знаем, почему это делаем. Сегодняшний митинг тоже созван по велению войны. Спасибо всем, кто пришел сюда. Митинг объявляю открытым. Слово имеет Апчара Казанокова, председатель колхоза «Псыпо». — С этими словами Кураца отступила назад.
Апчара вытерла платком и без того сухие пунцовые губы, глянула куда-то вдаль; глаза, впившиеся в нее, не смутили девушку. Она заметила: колхозники встали особняком, рабочие сгрудились у сушилки. Колхозники, наверное, думают, что завод у них в гостях…
— Пусть никто не сомневается, — начала Апчара, — в том, что за голод, холод, лишения мы будем вознаграждены победой над врагом, встречей с отцами, братьями… Но сейчас мы еще переживаем трудное время. Рабочие и крестьяне аула Машуко, я обращаюсь к вам с просьбой, потому что без вас мы с Курацей не можем вытянуть план хлебозаготовок. Мы собрали урожай целиком. Все сдано в закрома государства. Но остается сдать еще чуть-чуть. А «чуть-чуть» — это всегда самое трудное. Во время скачек в заезде обойти соперника на полкорпуса, на голову куда сложнее, чем вихрем промчаться целый круг. Нам бы сделать еще два-три шага, продвинуться «на полкорпуса», и мы бы достигли цели. Доложить о выполнении плана — все равно что войску рапортовать о взятии города. Резервов у нас с Курацей нет. Остается только одно — сдать в счет плана часть урожая, собранного с приусадебных участков. План мы вам не устанавливаем. Кто сколько сможет, столько и даст. Кто во что оценивает победу… Кому победа дорога — даст больше, кто думает на чужом горбу перейти поток к берегу радости, найдет сто причин отказать. Если у кого-то нет зерна, пусть приносит мясо, молочные продукты. В пересчете — это тоже зерно.
