Алим Кешоков - Долина белых ягнят
— Да-да, вы правы. Был у нас Шолох, он, как ребенок, любил, чтобы его ласкали, хвалили.
Апчара пошла к лошадям и стала внимательно их рассматривать, зная, что половина — из Нацдивизии. Она унеслась мыслями в Сальские степи, где из окопов, зарывшись в землю, стреляли люди, готовившиеся к лихим кавалерийским атакам. Они отбивали атаки танков и мотопехоты, а их лошади в это время стояли в балках, садах, под деревьями и гибли от бомб и снарядов или, порвав вожжи, испуганно убегали в степь… Внезапно Апчара остановилась, как вкопанная, возле гнедой кобылицы, всматривалась в ее глаза, в очертания изящной головы, в какие-то еле уловимые черты, что отличают лошадей друг от друга. Убедившись, что она не ошибается, девушка вскрикнула в восторге:
— Она! Клянусь памятью отца, она! Доти Матович, иди сюда! — Апчара, не отрывая глаз, смотрела на дремавшую кобылицу.
— Что «она»? Нашла знакомую?
— Это лошадь Альбияна!
Доти Матович со знанием дела возразил:
— Ошибаешься. У твоего брата верховой лошади не могло быть. Минометчикам не полагалось…
— Да я знаю. Но он верхом и не ездил. Лошадь запрягали в повозку, где лежали минометы.
— Вот это могло быть.
Апчара прикрыла глаза: «Я же помнила ее кличку. Альбиян ездил на этой лошади в штаб полка, Даночку по аулу катал, приезжая. Как же ее звали?..» Даночка говорила: «Покатай меня на…»
— Вспомнила! Клянусь, вспомнила! Шара…
Услышав свою кличку, гнедая кобылица как бы очнулась, повернула голову, взглянула на Апчару и снова погрузилась в сон. По лебединой шее, точеным ногам легко было узнать кабардинскую породу, хотя от нелегкой жизни у кобылы отвисло брюхо, прогнулась спина и потрескались копыта. В больших, выразительных глазах вместо кротости теперь светилась усталость.
— Шара! Шара! Ко мне! — Апчаре очень хотелось, чтобы кобылица оживилась по-настоящему, узнала ее.
Гнедая вскинула голову, повернулась к Апчаре, замахала хвостом — дескать, подойди сама, у меня нога болит. Слово «Шара» что-то пробудило в глубинах ее лошадиной души. Это было видно по глазам. Опущенные уши стали торчком.
— Шара! — Доти осторожно приблизился к лошади, — Устала, бедная, полтыщи верст прошла. Еще и на подножном корму…
Шара не двинулась с места, но позволила Доти Матовичу обхватить ее за шею, похлопать по холке. Тогда и Апчара кинулась к лошади:
— Шара, милая, не узнаешь меня? Я ж тебя не раз угощала сахаром! — Она прижалась щекой к бархатной морде, нежно гладила животное. Шара старалась мягкими губами коснуться ее рук, расширив ноздри, вдыхала человеческий запах. — Если бы мама знала!..
На шее лошади встретились руки Доти и Апчары; Апчара вздрогнула и замерла, не шевелясь, не отнимая руки.
— Лошадь — самое доброе животное на свете. Она несет людям счастье, согласна? — Голос Доти прервался от волнения.
— Согласна.
— И Шара принесет счастье.
Апчара и понимала и не понимала, о чем говорит Доти Матович. На какой-то миг ей захотелось, чтобы слова комиссара оказались пророческими. Она подумала: «Сейчас отдам ему свой подарок. Он подтвердит, что и я думаю о том же…»
— Привезла тебе недоуздок. От отца остался. Ты не знаешь: прежде чем купить коня, надо обзавестись уздечкой. Наденешь мой подарок на Шару? — Апчара, освободив руку, принялась чистить платочком глаза лошади. Шара мотала головой, считая такие нежности излишними.
— Конечно, надену. Шаре я отведу лучшее место в конюшне. Ты будешь приезжать к ней?
— Обязательно буду.
Смущенная Апчара избегала взгляда Доти. Ей вспомнилось застолье в доме Оришевых, то, как смотрел на нее Кошроков. В тот вечер Апчара начала кое о чем догадываться и даже хотела рассказать матери о своих догадках, но потом решила, что все это — плод ее воображения. У мужчин после возлияния всегда туманятся глаза. Относиться к нему серьезно не надо. Доти Матович — вдовец, да и жених он не первой молодости: разница между ними в тридцать лет. Апчаре стало грустно: о Локотоше второй год ни слуху ни духу. Она напрасно ждет его. Локотош прислал два ласковых письма, Апчара в ответ написала целых пять. Но больше писем от капитана не было.
Доти Матович вместе с Апчарой двинулся было к конюшне, где в поте лица трудится Айтек. Это он пригласил на конзавод лучших плотников, они строгали, пилили, вбивали столбы, ладили кормушки и ящики. Но Апчара вспомнила про подарок. Ее бидарка с понурой лошаденкой стояла у ворот и ожидании хозяйки. Апчара вытащила из-под войлока отцовский недоуздок, протянула его Доти Матовичу.
— На счастье тебе.
— Спасибо. Прекрасный недоуздок. Позументы! Теперь таких не найдешь.
— Память об отце.
— Ты расстаешься с семенной реликвией?
— У тебя целей будет.
— Я сберегу. Это ведь и память о тебе.
Слова «память о тебе» окончательно убедили Апчару в том, что она все придумала. Доти Матович готов в любой момент расстаться с ней. Она ему — никто. Померещилось ей какое-то особое отношение комиссара, какие-то чувства… Она и сама не знала, зачем ей это отношение, эти чувства, нужны ли, но в душу закрались печаль и даже обида. Захотелось поскорее сесть в бидарку, уехать к Кураце, поделиться с подругой тем, что так нежданно всколыхнуло девичье сердце.
— Айтек! — крикнул Кошроков. Он с досадой думал, что совсем не те слова говорил девушке. Но страх, скованность, да и простодушие, наивность Апчары замкнули ему уста. — Айтек! Где ты там?
— Я здесь, Доти Матович!
Отряхиваясь от опилок, Айтек спешил к директору.
— Айтек, знаешь, ты привел на завод добрую знакомую нашей гостьи.
— Как знакомую?
— Вон там стоит кобылица, которую запрягал Альбиян. Представляешь себе? Апчара узнала ее. И лошадь в конце концов узнала Апчару, потянулась к ней. А ведь сколько времени прошло!
— Ее кличка — Шара, — Апчара снова оживилась. — Вон та, хроменькая. Это точно она.
— Тогда ее надо поместить в музей. Или на пьедестал почета, — шутил Айтек.
— В музей мы ее, пожалуй, не отдадим, — улыбнулся и Доти Матович и протянул Айтеку недоуздок. — Это для Шары. Апчара привезла в подарок: ценный дар, от всей души, понял?
— Я рад, что мы с Нарчо помогли Апчаре встретиться с лошадью брата. А знаешь, Апчара, у нас к тебе есть деловой разговор. И дело для нас серьезное. Нарчо может подтвердить.
— Что ты имеешь в виду?
— Мы тебе свинарку нашли, настоящую. Она со специальным образованием. Немцы наступали, из Харьковской области колхозный скот эвакуировала. Но фашисты все-таки ее настигли. Всю оккупацию она пережила в Ростовской области. Мы у нее на квартире стояли. Женщина хорошая, толковая. Мы хотели сразу взять ее с собой, но она отказалась. «Если нужна, — говорит, — буду, позовите письмом, телеграммой. Поезда ходят. Сегодня села — завтра на месте».
— Мне как раз опытная свинарка до зарезу нужна. Спасибо и тебе, и Нарчо превеликое. А куда ей писать?
Айтек страшно обрадовался:
— Вот ее адрес. Она и вправду готовая заведующая свинофермой. Зоотехник: как-никак, молодая, работящая. И человек отличный.
— Специалист — это все. Пошлю ей официальный вызов. И ты напиши: пусть не раздумывает.
— Она сама говорила: «Мне бы крышу над головой да кусок хлеба. Остальное приложится».
— Мы ее в колхоз примем, дадим дом с участком. В ауле есть свободные. — Апчара достала из сумки карандаш, блокнот. Записала адрес, фамилию Анны Александровны. — Приедет — ребенка определим в детсад. На свиноферме у нас дела идут неплохо. Откармливаем хряков, потом сдадим государству. Племенных, конечно, оставим… Очень нужен зоотехник. Не дай бог, занесут ящур, пропадет ферма.
Доти Матович похвалил своих:
— Мои гвардейцы мыслят масштабно. Находчивые, смекалистые. Айтек — парень хоть куда! В случае чего знаю: есть замена у меня. Готовый директор конзавода… — Кошроков вконец смутил пария похвалами. — Ты и представить себе не можешь, как они с Нарчо добывали продукты по пути домой. Это же надо сообразить! Выхода у них действительно не было… Но и авантюристы же, самые настоящие!
— Что поделаешь, Доти Матович. Голод заставит, и камень будешь обгладывать. Между прочим, это все из-за Нарчо. Не сберег он «НЗ». Хозяйка его разжалобила, он все и отдал. Говорит: «У нее дом спалили». Они теперь с Анной почти что родные.
— Какой, «НЗ»? — не поняла Апчара.
Айтек рассказал о дойной козе, за которую Нарчо отдал все свои деньги и в придачу — ботинки Айтека. Это и был их главный неприкосновенный, запас. Но Айтек понимал Нарчо. Паренек жалостливый, да и очень понравилась ему Анна, Он вспомнил, как Нарчо угощал хозяйку и как она чуть не задохнулась, взяв в рот хакурта.
— Бедняжка! — смеялась Апчара.
