Жозеф Кессель - Экипаж
Он внезапно ощутил, насколько неосязаемо то полотно, из которого скроены все те умолчания, до сих пор казавшиеся ему подлыми. Его сердце наполнилось величайшим презрением, осознанием горькой грусти жизни, а он тем временем многословно, в бешенстве и опьянении от отвращения, которое сам к себе испытывал, описывал Мори достоинства его жены и ее любовь к нему.
Когда он закончил, внимательный взгляд Клода казался несколько удивленным.
– Она так меня любит? – спросил он.
– Я же вам говорю, – воскликнул Эрбийон.
Резкость его интонации задела Мори. Он ощутил, что слова стажера не принесли ему ни малейшей радости, которую он был вправе ожидать от них, и Жан догадался, что Клод не особенно ему верит.
Они бы не сумели точно определить природу своих ощущений, однако многие часы совместных полетов не зря наделили их тайной способностью взаимопроникновения.
Почти бессознательно Мори пробормотал:
– Вы ничего от меня не скрываете?
Эрбийоном овладело отчаянное желание выложить все начистоту. Но было поздно: уверенность в том, что он не в состоянии заговорить, засела в нем слишком прочно.
– Неужели ваша болезненная подозрительность распространяется теперь и на меня? – спросил он с натянутой улыбкой.
Никакой другой довод не возымел бы ни малейшего эффекта. Однако о честности Эрбийона и о его дружбе Клод имел такое высокое мнение, что к нему вновь вернулась полная открытость.
– А теперь, – сказал он с уважением, – расскажите мне о вашей подруге.
Жан вскочил. Раньше он умел обрисовать абстрактный и пустой образ Элен Мори. Однако соединить его с образом Денизы, для него еще таким живым, жарким от предательства и сладострастия, было выше его сил.
– Извините меня, я действительно страшно устал.
Он быстро вышел, и Мори внезапно стало очень холодно.
Глава III
– Еще один прибор! – воскликнул Эрбийон.
Мишель, который был младше него и следил за порядком на столе, не ответив, продолжал расставлять бокалы для шампанского.
– У нас высокий гость? – спросил Эрбийон.
– Я ничего не знаю. Это приказ капитана.
– Тогда давай пока выпьем по стаканчику.
Они выпили, и Мишель спросил:
– Тебе бы, конечно, хотелось узнать, по какому поводу все эти приготовления?
– Да ты ведь сам не знаешь.
– Не совсем так, только Тели запретил мне говорить.
– Сюрприз?
– Для некоторых.
На пороге появилась робкая фигура, с южным акцентом поприветствовала молодых людей. Это был Виранс.
– Капитан вызвал меня, – произнес он.
– Вы обедаете вместе с нами, – ответил Мишель.
Эрбийон и пилот посмотрели на него с одинаковым удивлением: унтер-офицеры всегда едят в отдельной столовой. Тем временем Мишель преспокойно продолжал:
– Капитан посоветовал мне увеличить порции. Похоже, старина, у вас неслабый желудок.
Вошедший в этот момент Тели услышал последнюю фразу.
– Не трогайте этого парня! – воскликнул он. – Виранс краснеет, как девица. Налейте-ка нам портвейна в большие стаканы. Эрбийон заплатит.
– Сегодня с утра, господин капитан, от тебя так и веет таинственностью, – сказал молодой человек.
В ответ Тели только крепко сжал ему плечо. Комната понемногу наполнялась людьми, и Жану показалось, что все лица, кроме Клода, выглядят заговорщически радостно.
– Давайте кадриль люкс, – воскликнул Тели.
Пока ботинки и сабо в бурлескном ритме молотили по доскам, Эрбийон подумал о том танце, которым встретили его. Половина из плясавших тогда уже погибли. Он отметил этот факт без грусти; наоборот, мысль об этом заставила его еще жаднее ощутить веселье, оживившее все тела, и поскольку Марбо, изнемогая от усталости, взмолился о пощаде, он потребовал сменить такт.
Затем все приступили к еде. Этот час они любили больше всего. Здоровые аппетиты, блестящие зубы, звучные шутки, – они приносили с грозящего гибелью неба голод по пище и смеху, суровую дружбу, желание жить в окружении тепла, которого за этим столом хватало в избытке; они сидели вокруг него плечом к плечу, поглощали пищу и одновременно что-то выкрикивали.
Капитан усадил Виранса рядом с собой, а Эрбийона – возле Мори, теперь самого старшего по возрасту пилота. В погребке эскадрильи хранилось несколько отборных сортов вин. Тели приказал принести из всех по очереди.
– Кто же это, интересно, угощает? – спросил Жан.
– Пей! – только это он и услышал в ответ.
Во всеобщем гомоне опорожнялись стаканы; питье разжигало веселье, а Эрбийону казалось, что все взгляды с налетом насмешливой нежности были обращены на него, Клода и Виранса. Это его интриговало, поскольку он предположил, что Тели за свой счет затеял какую-то невероятную шутку; однако крики, вино и эта радость, еще более экзальтированная, чем обычно, не давали ему ни времени, ни возможности углубиться в разгадывание.
Когда бокалы наполнились пенистым шампанским, гвалт моментально стих; все взгляды устремились на капитана, который, встав со своего места, вызвал:
– Мори, Эрбийон, Виранс, подойдите ко мне с бокалами в руках.
Они повиновались.
– Чокнемся, – сказал Тели.
Поставив на стол свой опустевший бокал, он достал из кармана три листка бумаги, наугад взял один из них и прочел:
«Выписка из приказа по армии: Эрбийон Жан Пьер, офицер-стажер, наблюдатель в эскадрилье № 39, 15 марта, под шквальным огнем противовоздушных батарей, успешно завершил сложное регулирование. 26-го, совместно с пилотом, сбил «драхен». 2 апреля, атакованный двумя самолетами, отбил нападение и выполнил свою миссию».
Едва Тели закончил, как Марбо провозгласил:
– А мы все грянем дружеское ура, чтобы эта хибара задрожала.
Пока звенели стаканы, капитан неловко прикреплял крест на куртку Эрбийона. Он сильно уколол его в грудь, и Жан вдруг подумал:
«Чтобы его заслужить, я никогда не испытывал такой боли».
«Теперь Тели читал приказ на имя Виранса, а офицер-стажер вернулся на свое место. В каком-то оцепенении он наблюдал за тем, как товарищи чокаются с ним своими бокалами. Машинально ответил на поздравления, ощущая при этом свою оторванность от группы окружавших его друзей и непривычное одиночество.
Итак, вот оно, то, о чем он мечтал, как о чудесном вознаграждении! То, что он с мистическим восторгом рассматривал на формах других людей! Тели, его начальник и товарищ, которым он восхищался, наградил его своей собственной рукой, а он не испытывал никакой гордости, даже ни малейшего волнения. А может быть, это чувство удивления сбивало радость, хотя должно было бы, наоборот, ее увеличить?
Однако стоило ему честно взглянуть на эту ситуацию, как он понял, в чем причина его поразительного безразличия: он вовсе не заслуживал этого креста или, по крайней мере, не совершил ничего из ряда вон выходящего, чтобы его получить. Он вспомнил слова приказа. Разумеется, они говорили о реальных событиях, но они подразумевали какое-то сверхусилие, яркое воплощение отваги, до которой и дело-то не дошло. Когда он все это взвесил, у него возникло чувство, будто он сплутовал.
Разумеется, он закончил регулирование в то время, как черные хлопья сжимали его так плотно, что ему показалось, будто он может их поймать, однако они выглядели настолько безобидными, что совершенно его не встревожили. Да, они с Мори подпалили привязной аэростат, но на небе не было ни единого самолета противника, так что это стало лишь упражнением по стрельбе в мишень. Да, он был обстрелян двумя немецкими истребителями, но удивительно неумело, а затем безо всякой причины вышедшими из битвы, предоставив ему отличную возможность беспрепятственно завершить разведку.
В таких вот обстоятельствах им посчастливилось не подпасть под влияние страха, не стать добычей взрывов и пуль, но ведь на всей широчайшей линии фронта каждый из его товарищей при каждом вылете делал то же самое. Так, может быть, следует награждать всех, причем ежедневно? В чем состояла его особенная заслуга, исключительность его поступка? Он окинул взволнованным взглядом близкие ему лица, пытаясь найти в них объяснение, но обнаружил лишь спокойное уважение.
В этот момент со своей наградой вернулся Клод. Жан увидел на его отражавшем все внутренние переживания лице то же равнодушное выражение. Он подумал: «Этот-то уж смог бы мне объяснить».
Еще ни разу со времени своего возвращения он не ощущал себя таким близким Клоду и столь же неспособным ему довериться. Почувствовав этот смутный порыв, Мори ощутил надежду, что необъяснимая натянутость в их отношениях, с каждым днем все возраставшая, наконец рассеется в этот час, когда на виду у всей эскадрильи их экипажу вручались свидетельства проявленной ими доблести.
– Этот крест, – сказал он вполголоса, – дорог мне только потому, что вручен одновременно с вашим.
Прежде чем молодой человек смог ответить, Тели воскликнул:
– Мори, Эрбийон, и вам не стыдно? Вы забыли чокнуться. А к тому же у нас принято, чтобы те, кто получают пальмовую ветвь вместе, расцеловали друг друга!
