Ладислав Мнячко - Смерть зовется Энгельхен
А Тарас тащил из средней машины главную добычу — маленького человечка с широкими красными лампасами: генерала.
— Генерал! — Тут я понял, почему был взволнован Николай.
Генерал был грузный, маленького роста, лицо у него было круглое, шея бычья.
— Aber, meine Herrn! Meine Herrn![5] — растерянно повторял он.
— Die Partisanen… Die Partisanen…[6] — с ужасом бормотал полковник, которого вел Гришка.
— Не партизаны, а бандиты, понятно? — поправил Гришка и в подтверждение своих слов ткнул полковника под ребро.
Мы кружили около автомашин, точно шершни.
— Ich bin ein deutscher General![7] — возмущенно протестовал смешной человечек, которого вел Тарас.
Генерал — это звучит внушительно, но как он жалок теперь со своим рыцарским крестом на груди! И вдруг генерал увидел Марту, которая приближалась к нему. Она шла медленно, не говоря ни слова, губы ее были сжаты, в руке пистолет. Я видел, как генерал побледнел, чего-то страшно испугался, губы его затряслись. А Марта закричала:
— Николай! Генерал — мой!
И кинулась к нему.
— Kennst du mich, du, Schwein? Узнаешь меня? Узнаешь меня, свинья? Свинья! Свинья!
Мы словно окаменели. Никто, кажется, никто, кроме меня, не понимал, что тут происходит. Митька не успел помешать ей; она дважды выстрелила. Генерал схватился за живот, скорчился, повалился наземь, лицо его было искажено от боли, но еще больше от страха. А Марта все била его по голове, топтала ногами, истерически выкрикивая:
— Зверь, зверь! Гнусный зверь!
С бритого черепа слетела генеральская фуражка. Никто из нас не шевельнулся, чтобы прекратить это страшное зрелище, никто не произнес ни слова. Первым опомнился Фред.
— Она с ума сошла!.. Она сумасшедшая… — зашептал он мне. — Пора кончать!
Его слова привели меня в чувство. Я бросился к Марте.
— Что ты делаешь, Марта?
Она еще раз ударила немца, еще и еще, прежде чем до нее долетели мои слова. Потом остановилась, взглянула на меня. Глаза у нее помутились, она даже не узнавала меня, но вдруг вскрикнула:
— Володя!
И бросилась на землю рядом с генералом, который уже отходил, у нее вырвался нечеловеческий крик, руки ее судорожно зарылись в еще мерзлую землю. Я с трудом оторвал ее от земли и увел в сторону. В глазах у нее не было больше ненависти, в них осталось только горе, столько горя, что и скалы не выдержали бы.
— Ты посмотри, Володя, как он меня… плетью… — она подняла на спине блузу — вся кожа была в красных полосах. — Он зверь, зверь…
Кто-то крикнул:
— Пора кончать!
Я успел еще взглянуть на полковников и майоров. Они стояли на краю дороги, окруженные партизанами, уничтоженные зрелищем, которое разыгралось только что у них перед глазами. Из автомобилей они выходили еще полные собственного достоинства, важные, теперь они жались друг к другу, боязливо оглядывались, губы их были сжаты, в глазах стоял нечеловеческий страх. Тарас дал по ним первую очередь, после него выстрелили и остальные. Поняли они, что здесь происходило? Да, поняли…
Я — нет. Я не понял. Я знал уже все, но это противоречило здравому смыслу. У меня в руках билась женщина, ее всю трясло, она плакала. Женщина это? Человек? Разве все это возможно? Разве в человеческих возможностях, в человеческих силах вынести это? Должно все это быть? И так ли надо мстить? Николай почувствовал необходимость сказать что-нибудь партизанам, которые стояли нахмуренные, сбившись в кучку. Они еще не совсем пришли в себя.
— Марта, товарищи, работает на самом тяжелом участке конспиративной работы. Среди немцев.
Он не имел права говорить это. За разглашение тайны полагалась смертная казнь. И сам Николай довел это до нашего сведения. Но теперь он должен был сказать. Иначе нельзя было.
Потом пришлось поспешить. Мы очистили машины. Гришка вытащил из генеральского «мерседеса» портфель, пистолеты, автоматы, патроны, гранаты… Полковники и майоры были вооружены полностью, но вряд ли они пользовались своим оружием — по-видимому, все они принадлежали к тыловым частям. Николай на этот раз запретил снимать с немцев сапоги, никто не посмел и притронуться к их личным вещам, только награды приказано было взять. Петер не мог оторваться от продырявленного вездехода, он полными восторга глазами оглядывал его со всех сторон, что-то говорил Николаю.
— Нет, — прикрикнул Николай. — Сжечь!
Конечно, Петер с большим удовольствием ездил бы выполнять индивидуальные задания на немецкой автомашине, это льстило бы его тщеславию, это было бы ему по душе.
— Автомобили облить бензином и сжечь! — приказал Николай.
— Постой-ка, — перебил его Гришка. — Что делать с генералом?
Николай нахмурился. Дело в том, что на теле генерала остались следы Мартиных ботинок, лицо его было исцарапано ее ногтями. Немцы без труда узнали бы, что тут произошло и что это было не обычное нападение.
— Его в машину. Сжечь в машине. Остальные трупы полить бензином и тоже сжечь!
Прошло всего несколько минут, и все, что осталось от немцев и после них, пылало ярким пламенем. В машине, куда мы с большим трудом втащили мертвого генерала, взорвалось несколько гранат. Их, как видно, не заметили те, кто очищал машины от оружия. Едва не произошло несчастья, но Николай теперь ничего не скажет.
Я вернулся к Марте. Она стояла там, где я ее оставил, стояла совсем прямо и не отрываясь смотрела на костер, который горел на дороге. Она была точно загипнотизирована и не заметила, что я взял ее за руку, не слышала, что я ей говорил. Она все смотрела на машину, в которой горел генерал. Жестокая. Бесчувственная. Страшная. Меня охватил озноб.
— Марта! — крикнул я. — Опомнись!
Опомнилась. Сразу же вернулась к действительности. Покорная, беззащитная…
— Теперь ты знаешь, Володя…
— Оставь, Марта. Мы об этом поговорим. Когда война кончится…
Вдруг она вырвала у меня руку.
— Ради бога, мне нужно идти. Мне надо быть в Злине еще до полудня.
— Как же ты можешь быть в Злине до полудня?
— Меня ждет Василь. Прощай, Володя…
Она скрылась в лесу.
Прежде чем я успел придумать какие-то слова в утешение, утешать уже было некого. И Николай заторопился.
— Отходи! Лесом.
Мы двинулись за ним. Он взял направление на север, в Бескидские леса. Как можно дальше от этого места. Как можно дальше от Плоштины. Николай остановился, подождал меня, положил руку мне на плечо.
— Марта работает у Вильчика. Она агент гестапо. Отвечает за идейную чистоту нацистских офицеров. Сегодня ты сам видел, как она это делает. Эх, черт…
Я слышал уже, что Вильчик был начальником особой воинской части — «Sicherheitsdienst»[8]. После покушения на Гитлера надзор над армией поручили частям СС, которыми руководил Гиммлер. Да, сегодня я кое-что увидел, остальное легко можно представить.
Но разве так можно? Разве это справедливо? Не переходит ли это границы дозволенного? Разве и у нас «тотальная война»? Разве и мы имеем право использовать все средства?
— Очень дорогой ценой достается это, Николай.
— Да ты не философствуй, потом обо всем поразмыслим. Я тебя о другом спрашиваю.
Разве он о чем-нибудь спрашивал меня? Насколько мне известно — не спрашивал. А может быть, спрашивал?
— Не твое это дело, Николай, — огрызнулся я. — Так далеко твои обязанности командира не заходят.
— И в самом деле… В самом деле, это твое дело.
— Ну конечно же, не оставлю я ее, осел ты! Неужели уж я, по-твоему, такая мелочь?
— Ладно, Володя, — улыбнулся он.
Его «ладно» обладает тысячью оттенков. Это был тысяча первый. В эту минуту я его очень любил.
Вечером, далеко от того места, где мы напали на немцев, далеко от Плоштины, в глубоком лесу, около небольшого костра, мы обсуждали то, что произошло утром.
— Мы допустили ошибку, Володя. Немецкие генералы — это не наше дело. Это раздразнит их. Возможно, придется покинуть Плоштину…
Я кивнул. Чем скорее, тем лучше.
— Это была ошибка, Володя… Но я не сукин сын, иначе нельзя было. Ты понимаешь меня, Володя?
Я кивнул. Понимаю.
— Бывают разные ошибки, Николай. Ты поступил правильно…
Очень скоро нам пришлось убедиться, насколько правильно мы поступили.
К костру подошел Петер. Тут же лежал генеральский портфель, я даже не знаю, как он сюда попал, у кого он был все время пути. Взгляд Петера остановился на этом портфеле. Портфель был очень красивый, из мягкого сафьяна, отделанный позолотой, с хитрым замком. Генеральский портфель очень понравился Петеру.
— Что с этим делать, Николай? — спросил он с деланным равнодушием.
— А тебе хочется?
У Петера глаза заблестели.
— Ну что ж, бери, только вот ключей нет.
— Ерунда! — засмеялся Петер.
Он взял портфель, достал из кармана какую-то проволоку, поковырял замок — замок щелкнул.
