Александр Розен - Полк продолжает путь
— Иван Алексеевич Нерчин тоже участник Сталинградской обороны, — продолжал Кудрявцев. — В тысяча девятьсот сорок втором году он был тяжело ранен.
— Разрешите, я уточню, — сказал майор. — Я служил в роте лейтенанта Трофимова. Ранение — десятого октября тысяча девятьсот сорок второго года… На Продольной улице. Неизвестная мне сандружинница переправила меня в госпиталь на левый берег…
Сказав это, майор встал, привычным движением поправив гимнастерку. Полина Михайловна тоже встала. В комнате теперь было так тихо, что маленькая Лиза подбежала к матери и испуганно уткнулась лицом в ее платье. Наконец Кудрявцев услышал голос Полины Михайловны и обрадовался ему. Но голос ее был не прежний — легкий и немного протяжный, а другой — строгий и сдержанный.
— Это могла быть и я, — сказала Полина Михайловна, крепко обнимая Лизу за плечи, — но это могла быть и не я… Нас было несколько. Мы многих вынесли из боя и переправили в тыл. Я не могла всех запомнить. Вы не обижайтесь, но это было невозможно.
— Понимаю, — сказал майор.
— Помню, одного везла на катере, он все что-то говорил, говорил. Снова нас бомбили… А в госпитале он пришел в себя и сказал мне: «Спасибо»… Потом я о нем справлялась, и мне сказали, что он умер.
— Может быть, ошиблись? — спросил Нерчин.
— Может быть…
— Постойте, — сказал Кудрявцев. — Не все, но кое-что можно восстановить в памяти. Вы, товарищ майор, наверное помните события, которые предшествовали вашему ранению. Ну, например, где, в каком месте Продольной улицы шли в это время бои?
— Бои шли в самом конце Продольной, — послушно ответил майор. — Почти у самой Волги. В наших руках оставался только один дом, угловой с набережной.
— Знаю, знаю, — сказала Минаева. — В этом доме в первом этаже был промтоварный магазин.
— Подождите, Полина Михайловна, вы потом скажете. Продолжайте, товарищ майор.
— Верно, — сказал Нерчин. — Там был магазин. Я хорошо помню вывеску, ее сорвало, но она так все время и валялась на земле.
— Зеленая вывеска, и белыми буквами написано…
— Полина Михайловна!..
— Хорошо, хорошо, я больше не буду…
— Противник долгое время не бомбил этот дом, потому что тут все были перемешаны — и немцы и мы. А уж потом озверел и бросил три бомбы подряд.
— В этот день вы и были ранены? — спросил Кудрявцев.
— Да.
— Полина Михайловна! — снова спросил Кудрявцев. — Вы в этот день были там, на Продольной?
— Да, — сказала Минаева. — Да, да. Когда бросили бомбы, я была там. Лизанька, — сказала она, видимо боясь, что дочь может испугаться ее волнения. — Лизанька, возьми картинки и пойди в кухню. Иди, иди… Возьми там пирога…
Нерчин быстро собрал картинки, разбросанные по стульям, и Лиза, взяв их, побежала в кухню.
— Когда упали бомбы, меня не ранило, а только оглушило, — продолжал Нерчин. — Я слышал, что говорили, будто бы командир отделения ранен, но я не был ранен. И когда немцы ворвались в дом, я слышал их разговор. Потом наши отбили дом. Ну, в общем, все то, что от него осталось. Голова у меня шумела, но я все помню. Кто-то мне дал водки, и я совсем пришел в себя. Потом поднялся, смотрю — артиллеристы ставят орудие на прямую. Я собрал своих, говорю: «После подготовки — за мной!» Орудие дало несколько выстрелов, хорошо, знаете, так: по цели; я уже хотел командовать, ну, а тут мина. А дальше ничего не помню…
— Дальше я… Я все это помню… — с силой сказала Минаева и, обернувшись к Кудрявцеву, спросила: — Вы помните, что́ я вам рассказывала?
— Да, — сказал Кудрявцев, — и я захватил записи с собой. Тут все с ваших слов записано. — Он вынул тетрадь, разлинованную по-бухгалтерски, и прочел: — «В октябре месяце наш отряд вместе с новым пополнением прибыл в Сталинград. Меня, как более опытную, сразу же послали на Продольную улицу. Когда я туда попала, думала: «Отсюда мне не выбраться…» На моих глазах бомбили угловой дом… Я все-таки хотела туда пойти, но мне сказали: нельзя, там немцы. Потом немцев выбили. Тут еще наши артиллеристы подкатили пушку. Я снова хотела пойти, но немцы стали бить из минометов. Лежу в воронке, пережидаю. Когда немцы перестали стрелять, вижу, возле пушки лежит наш боец, и слышу разговор. Один боец говорит: «Что ты, он еще дышит». Я подползла: живой… Когда я его тащила, чувствовала, что он за меня держится… Притащила в блиндаж. Там на берегу были блиндажи понаделаны, в скале. Сделали перевязку, и врач сказал: он очень плох, отправляйте его на левый берег. Это был мой первый раненый в Сталинграде…»
— Так, значит, это были вы… — тихо сказал Нерчин.
В это время в комнату вбежала Лиза с большим куском пирога в руках.
— Мама, мамочка! — Голос ее показался Кудрявцеву удивительно звонким. — Пирог очень вкусный! Мама, почему ты плачешь? Не плачь, мамочка, — говорила Лиза, гладя руки Полины Михайловны и сердито глядя на Кудрявцева и Нерчина.
— Я не плачу, — сказала Полина Михайловна. Слезы градом катились у нее из глаз. — Глупая девочка — это от радости. Вы знаете, товарищ майор, я так рада, что вы живы, так рада!
Майор подошел к ней.
— Я жив, жив — сказал он. — Спасибо вам, Полина Михайловна. И не будем больше об этом.
Полина Михайловна вытерла слезы.
— Дайте же на вас взглянуть, — сказала она неожиданно весело. — Как же вы хорошо поправились. Полный такой, представительный. Майор! Настоящий майор, — сказала она с восхищением.
Все ей нравилось в Нерчине — и его полноватое свежее лицо, и румянец, и походка, и золотые погоны. Это был ее раненый. Он был жив и стал такой, какой он есть, благодаря ей.
Раздался звонок, Полина Михайловна и Лиза пошли открывать дверь; было слышно, как мужской голос сказал: «Здравствуй, Полюшка, здравствуй, Лизанька», потом Полина Михайловна стала о чем-то говорить быстрым шепотом — вероятно, рассказывала мужу о своих необычных гостях. Наконец хозяева вошли в комнату.
— Здравствуйте, товарищи, здравствуйте, — сказал Минаев, пожимая руки Кудрявцеву и Нерчину. — Очень рад, что все так хорошо получилось. Жена мне уже обо всем поведала. Прекрасно, прекрасно!.. Такой случай отметить надо.
— Пирог готов, — сказала Полина Михайловна, — чуть-чуть подгорел, но с корочкой даже лучше. Есть баночка крабов…
— Что твой пирог, что крабы, — говорил Минаев, подходя к буфету. — Без беленькой не отметишь.
— Это верно, — сказал майор серьезно, — у меня так прямо горло пересохло.
Минаева накрыла на стол, принесла пирог, поставила рюмки. Павел Васильевич налил вина.
— Ну, как говорится, — со свиданьицем…
Все выпили, и Нерчин сказал:
— Жаль, нет моей Тамары. Вот была бы рада. Сегодня же ей обо всем напишу.
— А далеко вы от наших мест? — спросил Минаев.
— Далеко, — сказал Нерчин. — На самой границе.
— Так, так… Значит, в случае чего…
— Оставь, Павлуша, — сердито сказала Минаева.
— А что, Полина Михайловна, — вступился Нерчин, — военный человек для того и нужен, чтобы в случае чего ответить ударом на удар.
— Правильно, товарищ майор, мы, старые солдаты, так это дело и понимаем. Только вот товарищ Кудрявцев меня обошел. Полину Михайловну допрашивал, а меня обошел. Что, не правда? — смеясь, спросил он Кудрявцева.
— Разве вы тоже в Сталинграде воевали? Я этого не знал, — сказал Кудрявцев.
— Было… Служил.
— Вы сами сталинградец?
— Такой же, как и моя Полина Михайловна. Только она черноземная тамбовчанка, а я из Читы. Ну, где бы нам встретиться? Не иначе как на Волге, в октябре сорок второго.
— Это правда, — сказала Полина Михайловна. — Мы с ним на одном катере сюда прибыли. У вас же записано: «С пополнением». Ну вот он, — Полина Михайловна показала на мужа, — и его товарищи-сибиряки и есть пополнение.
— Да, да, было… — повторил Минаев, — переправляемся на катере, а Волга горит, горит… Глазам своим не верим — река горит! Спрашиваем командира: «Товарищ командир, как это понять?» Это, отвечает, фашисты нефтебаки подожгли. Нефть плывет по реке…
— Виноват… — перебил Кудрявцев, — вы прибыли в Сталинград в тот день, когда немцы подожгли нефтебаки?
— Утром прибыли, — сказала Полина Михайловна.
— Ну, хорошо, пусть утром, но ведь нефтебаки… Ничего не понимаю…
— А так понимать надо, — сказал Минаев, — что еще на сталинградскую землю не вступили, а уже боевое крещение приняли.
— Да я не о том… Я к тому, что… — начал Кудрявцев и вдруг резко оборвал себя.
Минаев продолжал рассказывать о своей встрече с будущей женой, но Кудрявцев уже не слушал его.
«Что же это получается, — думал Кудрявцев. — Нефтебаки немцы подожгли 16 октября. Нерчин был ранен и увезен в тыл 10 октября. Значит, когда Полина Минаева впервые вступила на сталинградскую землю и была направлена на Продольную улицу, то Нерчин в это время… Нет, не может быть… Но нефтебаки немцы подожгли все-таки 16 октября…»
