Избранные романы. Компиляция. Книги 1-16 (СИ) - Кронин Арчибальд Джозеф
Милорды, когда на карту поставлена человеческая жизнь, нет места речам, воздействующим не на ум, а на чувства присяжных, речам, которые не озаряют людей ясным светом логики, а возбуждают в них буйные чувства: ужас, гнев, отвращение, жажду мести. Подобные речи иной раз сопровождаются еще более возмутительной комедией, когда ученый муж берет в руки орудие убийства, швыряет его на пол, словно бы даже наносит роковой удар; и эта мелодрама превращает торжественную арену, где вершится правосудие, в дешевый балаган. Я считаю, что речь, произнесенная обвинителем Риза Мэтри, и то, как она была произнесена, подрывают основы нашего правосудия, и полагаю, что суд не замедлит согласиться со мной.
Грэхэм сделал передышку, и Пол, весь напрягшись от волнения, бросил быстрый взгляд на Спротта. Обычно красное лицо сэра Мэтью было смертельно-бледным, губы плотно сжаты. О чем он думал? Об унижении, которому его сейчас подвергли? О нежданно рухнувшей карьере? О разлетевшейся в прах мечте отвоевать себе место на политическом поприще?
– Более того, я считаю, – продолжил Грэхэм, – что председатель суда, напутствуя присяжных, дал им неправильные указания, его заключительная речь была неточной, несовершенной, бестолковой. Как бы вторя обвинителю, он высказал ряд неблагоприятных суждений о характере обвиняемого и не привлек внимания присяжных к тем серьезнейшим упущениям, которые имели место при установлении личности преступника. Что касается полиции, то, хотя ее действия были определены убежденностью в своей правоте, несомненно, что и она при установлении личности преступника пренебрегла важными уликами. И совершенно ясно, что те данные, которыми она располагала и которые были благоприятны для апеллянта, но не были известны ему и его адвокатам, были намеренно скрыты, что, разумеется, нанесло ему огромный ущерб.
И, вытянув правую руку – единственный жест, который он позволил себе за весь этот день, – Грэхэм повернулся к судьям.
– Милорды, Мэтри не совершал этого убийства. Изучение и анализ материалов процесса привели нас к бесспорному выводу, что он невиновен, что он пал жертвой страшной ошибки правосудия. Перед вами свидетельница Бёрт, которая сама обвинила себя в клятвопреступлении и, будучи извлечена из трясины лжи, недвусмысленно показала, кто был подлинным преступником.
Милорды, я не принадлежу к полиции, и в мои обязанности не входит привлекать виновного к суду, но я располагаю достаточно вескими доказательствами, позволяющими мне назвать этого человека. Пусть те, кому надлежит этим заниматься, найдут его, и последняя тень сомнения рассеется. Милорды, всеми священными канонами правосудия заклинаю вас исправить страшную несправедливость, признать вину прокурора и объявить всему свету о невиновности Риза Мэтри.
Грэхэм сел среди глубокой тишины, которую вдруг разорвала буря аплодисментов. Только угроза очистить зал от публики положила конец овации. В глазах Пола стояли слезы: он никогда еще не слышал ничего более волнующего, чем речь Грэхэма. Растроганный, он перевел взгляд со спокойного лица молодого адвоката на своего отца. Тот сидел смущенный, растерянный; он, видимо, не мог понять, как та же публика, которая пятнадцать лет назад всячески поносила его, теперь может столь оглушительно его приветствовать.
Когда порядок был наконец восстановлен, генеральный прокурор после долгого совещания с коллегами нехотя поднялся, чтобы произнести речь. Хотя держался он спокойно и с достоинством, весь его вид говорил о том, что ему не по душе стоящая перед ним задача, но… делать нечего. Его речь, размеренная и сдержанная, длилась меньше часа. В противоположность горячей и мастерски построенной речи Грэхэма это была, быть может намеренно, бесстрастная речь. Как только он сел, лорд – главный судья тотчас объявил перерыв.
В четыре часа суд возобновил заседание. Все затаили дыхание, когда, величественный и непроницаемый, поднялся лорд – главный судья и стал держать речь. Пока он говорил, сердце Пола стучало как бешеное. Он взглянул на отца: тот слушал с каким-то болезненным возбуждением.
– До сведения министра внутренних дел доведено, – объявил судья, – что суду стали известны новые обстоятельства, которые позволяют считать ранее вынесенный приговор неправильным.
Последовала долгая пауза. Пол едва дышал.
– В соответствии с этим нам сообщено, что министр внутренних дел тотчас же обратился к его величеству с рекомендацией даровать полное помилование.
Тут началось столпотворение: в воздух полетели шляпы, раздались неистовые крики «ура». Данн и Макивой улыбаются, пожимают руки друг другу, Найджелу Грэхэму, Полу. Какие-то люди похлопывают Пола по спине. А вот и старик Прасти, прерывисто дыша, обнимает его. Элла Флеминг и мать стоят, прижавшись друг к другу, растерянные, все еще не оправившиеся от пережитого стыда. Пастор сидит, закрыв глаза. Похоже, он молится. У Дейла лицо еще более неподвижное, чем всегда. Спротт, потрясенный, протискивается к выходу. На галерее какой-то невысокий человечек отчаянно жестикулирует… Неужели это Марк Булия?
Пол повернулся и стремительно пошел туда, где среди этой сутолоки сидел, сгорбившись, еще не вполне понимая, что произошло, сломанный жизнью человек, которого теперь уже никто больше не станет называть убийцей.
Глава 19
Пол вернулся в «Виндзор». Они победили, и вся юридическая фразеология законников, все торжественные манеры судей, вся холодная отчужденность царившей в суде атмосферы не могли притушить радости этой победы. Однако нервы Пола были по-прежнему напряжены, все вокруг представилось ему еще смутным и нереальным, а будущее – расплывчатым и туманным.
В коридоре ему попались на глаза чемоданы Эллы – сплошь в наклейках, а в приоткрытую дверь он заметил свою мать, которая укладывала вещи у себя в номере. Это в какой-то мере подготовило его к тому, что предстоит. В гостиной он увидел Эллу – она сидела в перчатках и шляпе, лицо у нее было задорное; в прошлом это бы значило, что она приняла решение за них обоих.
Все колебания Пола закончились. Он налил воды из графина, все время чувствуя на себе взгляд Эллы.
– Ну вот и все.
– Надеюсь. – Она сидела очень прямо, опустив уголки рта, и сейчас вызывающе вскинула голову. – Нельзя сказать, чтобы это быстро закончилось.
– Я знаю, что все это было не слишком приятно, Элла, – заметил он. – Но мы должны были через это пройти.
– Ах вот как, должны! Ты так думаешь. А я нет. Я считаю, что вся твоя затея ни к чему. Никому это не нужно. А все по твоей милости. Ты начал эту историю. Ты на ее завершении настаивал. Вопреки всем. И чего ты добился? Ничего. Ровным счетом ничего.
– Да разве выиграть такое дело – это ничего?
– А что это дало? Ты слышал, как они все повернули. Они горой стоят друг за друга, эти адвокатишки. Каких-то денег удастся добиться разве что через парламент. Да если и удастся, ты-то их все равно не получишь.
Он вспыхнул от возмущения, но заставил себя спокойно, без злобы ответить ей:
– Меня не интересуют деньги. Я никогда о них не думал. Я хотел добиться оправдания отца. И добился.
– Добился на свою голову. Раз уж ты так печешься о его репутации, лучше было бы оставить его, где он был. А сейчас он показал себя во всей красе – мерзкий старый пропойца!
– Элла! Но ведь таким его сделала тюрьма… Не всегда же он был таким.
– Но сейчас-то он такой! И с меня всего этого предостаточно. Конечно, плохо было, когда он сидел в тюрьме. Но по крайней мере, он был далеко. Никто его никогда не видел, никто ничего не знал о нем. А теперь… Как он вел себя в суде! Поэтому и судьи относились к нам так, точно мы грязь у них под ногами. В жизни я не испытывала большего позора и унижения: ведь теперь все приличные люди знают, что я, пусть отдаленно, связана с таким человеком. Я тебе прямо скажу: если бы не ты, я бы давно собрала вещи и уехала.
Пол видел, что она не в состоянии уразуметь всего значения произошедшего. Она не думала ни о страданиях, которые он претерпел, ни о борьбе, которую выдержал. Она принимала в расчет лишь то, что нанесен удар столь милому ее сердцу аристократизму, ее тщеславию и чувству собственного достоинства. И потому осыпала его жалобами и упреками, тем более мелочными, что она считала их вполне справедливыми. Как он мог быть настолько глуп, чтобы увлечься ее хорошеньким личиком, которому болезненная религиозность придавала возвышенное выражение?!
