Избранные романы. Компиляция. Книги 1-16 (СИ) - Кронин Арчибальд Джозеф

– Левшой, – повторил Грэхэм, сделав особое ударение на этом слове, и сурово посмотрел на свидетельницу. – Вы ясно и четко помните эти его слова?

– Вполне ясно. – Губы вдовы слегка дрогнули, и с трогательным достоинством она продолжила: – Доктор Тьюк был мне хорошим мужем, сэр. И я чту его память. Неужели вы думаете, я стану приписывать ему слова, в которых не уверена?

– Нет, я этого не думаю. Я просто хотел, чтобы и суду было ясно, насколько вы убеждены в достоверности своих показаний.

Словно почувствовав вызов в этих словах, а также во взгляде, который бросал на него Грэхэм, генеральный прокурор раздраженно заявил:

– Я не понимаю, какой смысл так долго допрашивать эту свидетельницу. У меня лично вопросов к ней пока нет.

– В таком случае вы свободны, миссис Тьюк. Очень вам благодарен. А теперь я попрошу следующего свидетеля защиты.

По знаку мистера Грэхэма старушка сошла с возвышения, и на него поднялся профессор Валентайн.

Это был низенький нагловатый человек лет пятидесяти в слегка поношенном фраке с атласными лацканами, в высоком белом воротничке и черном галстуке. У него было бледное, болезненное лицо, высокий лоб и копна черных волос, которые он носил очень длинными, что придавало ему сходство с второразрядным импресарио. После присяги он встал в позу – одна рука на бедре, другая на ограждении свидетельского места, откинул голову и, казалось, приготовился ко всякого рода неожиданностям.

– Мистер Валентайн, – мягко начал Грэхэм, – насколько мне известно, вы разбираетесь в почерках?

– Я дипломированный профессор графологии, – с достоинством заявил Валентайн. – И вообще, думается, смело могу сказать, что я широко известен как эксперт.

– Прекрасно. Помнится, вы заявили на суде, что записка, в которой покойной назначалось свидание и которая была найдена у нее на квартире, была написана Ризом Мэтри?

– Да, сэр… Я был специально вызван для этой цели прокурором.

– Я убежден, что вы полностью отдавали себе отчет в весомости и важности вашего мнения и, очевидно, были абсолютно уверены в том, что оно правильно?

– Да, сэр. У меня большой опыт в установлении подлинности серьезнейших государственных и частных документов.

– В таком случае, может быть, вы сообщите нам, мистер… прошу прощения: профессор Валентайн, как вы пришли к такой уверенности?

– Путем рассмотрения указанного документа сквозь лупу, сэр, и заснятия на пленку с последующим увеличением элементов каллиграфии, которые я сравнил с почерком арестованного на открытке, по собственному его признанию написанной им. Мои познания в этой области позволили мне в результате произведенных исследований прийти к твердому убеждению, что записка была также написана Мэтри, но только измененным почерком.

– Что значит – измененным почерком?

– Он его изменил очень простым и распространенным способом, а именно: держа перо в левой руке.

– Вот как! Значит, записка, в которой назначалось свидание, была написана левой рукой?

– Несомненно. И написана заключенным Мэтри.

– И написана Мэтри. – Грэхэм мягко улыбнулся. – Такая убежденность весьма успокаивает. Я недостаточно подготовлен, профессор, чтобы постичь тайны вашего искусства. Однако крупные авторитеты в этой области утверждают, что не всегда можно безоговорочно доверять доказательствам, основанным на дедукции и теоретических выкладках. Вы, возможно, слышали о деле Адольфа Бека? – (Профессор надменно промолчал.) – На этом процессе, профессор, довольно известный эксперт по почерку под присягой показал, что определенные письма были написаны человеком по фамилии Адольф Бек, и на основании этих показаний Бек был приговорен к пяти годам каторжных работ. А после того как Бек полностью отбыл свой срок, со всей очевидностью было установлено, что он не писал этих писем, что он совершенно невиновен и что эксперт-графолог совершил страшную ошибку, из-за которой ни в чем не повинный человек был обречен пять лет выносить жесточайшие страдания.

Валентайн с оскорбленным видом отбросил назад волосы:

– Я не имел никакого отношения к делу Бека.

– Конечно нет, профессор. Вы имели отношение к делу Мэтри, а как раз это дело нас сейчас и интересует. Итак, ваша экспертиза устанавливает три положения: во-первых, что записка была написана левой рукой; во-вторых, что почерк был изменен; в-третьих, что ее написал Мэтри. Не можете ли вы сказать нам, какие из этих трех положений основаны на фактах, а какие – на умозаключениях?

Профессор сейчас, казалось, утратил все свое самообладание.

– Даже новичок, сэр, – раздраженно отвечал он, – может по наклону и конфигурации букв сказать, что записка написана измененным почерком и левой рукой. Третье положение требует, однако, больших технических познаний в этой области… можно даже сказать: интуиции… наличия своеобразного шестого чувства, которое позволяет эксперту опознать тот или иной почерк среди многих других.

– Благодарю вас, профессор, – спокойно произнес Грэхэм. – Именно это я и хотел узнать. Короче говоря, знания позволяют вам утверждать, что записка была написана измененным почерком и левой рукой. А интуиция говорит вам, что ее написал Мэтри. Только и всего.

Профессор, донельзя взбешенный, открыл было рот, намереваясь что-то сказать, но счел за благо промолчать и покинул свидетельское место.

– Милорды, – обратился к судьям мистер Грэхэм, – с вашего разрешения я вызываю доктора Добсона, полицейского хирурга.

И снова генеральный прокурор, несмотря на свой внушительный вес, стремительно вскочил на ноги:

– Милорды, я протестую! Мы собрались не для того, чтобы пересматривать дело. Полицейский хирург был выслушан на первом суде. Вторичный опрос свидетеля недопустим!

– Если, как вы сами сказали, – спокойно перебил его Грэхэм, – свидетель не может сообщить нам новых фактов.

Наступила минута напряженного молчания – две воли схлестнулись в единоборстве, которое нарушил голос лорда – главного судьи:

– А вы для этого желаете вызвать хирурга?

– Да, если позволит Ваша честь.

Судья кивнул, и через переполненный зал стал быстро пробираться живой, темноволосый, атлетического сложения человек в синем костюме, с приятным, мужественным лицом; спокойно, словно это было для него привычным занятием, он поднялся на свидетельское место.

– Доктор Добсон, – начал Грэхэм, пуская в ход все свое обаяние, – вы слышали здесь об умозаключениях, к которым пришел доктор Тьюк касательно ран, нанесенных покойной. Его вдова очень четко и ясно изложила их суду. Что вы об этом думаете?

– Ерунда!

Он произнес это без тени презрения, с обезоруживающей улыбкой, и на галерее для публики захихикали. Хотя смех тотчас утих, Мэтри стиснул зубы и злобно посмотрел на весельчаков.

– Ерунда, доктор? Не слишком ли это сильное выражение?

– Вы спросили, что я об этом думаю. Я ответил.

Пол затаил дыхание. Вызов полицейского хирурга казался ему бессмыслицей: едва ли Грэхэму удастся чего-нибудь добиться от этого самоуверенного, твердо стоящего на своем свидетеля. Но молодой адвокат, нимало не горячась и не смущаясь, продолжал:

– По-видимому, вы вообще против теоретизирования.

– Если я вижу женщину, у которой перерезано горло так, что голова почти отделена от тела, я не нахожу нужным пускаться в теоретические изыскания.

– Ясно. Вы просто приходите к выводу, что орудием убийства была бритва.

– Я ни разу не упомянул о бритве.

– Но решающую роль в обвинении сыграла бритва как орудие убийства.

– Это уже меня не касается.

– Вернемся в таком случае к тому, что вас касается. Отбросив в сторону всякие теории, к какому выводу вы пришли касательно орудия, которым было совершено убийство?

– Я пришел к выводу, что раны были нанесены чрезвычайно острым орудием. – Хирург начал злиться, что было вполне понятно, хотя и напрасно.

Грэхэм слегка улыбнулся:

– Следовательно, как и утверждал доктор Тьюк, убийца вполне мог воспользоваться тонким острым инструментом вроде, скажем, скальпеля.