Вадим Собко - Избранные произведения в 2-х томах. Том 2
Но нет на свете неодолимых крепостей. Вот и этот «КВ» угодил где-то под авиационную бомбу или башней своей встретил тяжёлый снаряд и запылал факелом чёрного смрадного дыма.
Парни-танкисты, наверное, погибли, но память о них не пропала. Перед атакой водитель машины подошёл к лобовой броне и мелом, аккуратно, не спеша, написал: «За Родину, за Сталина!» Весь экипаж собственноручно расписался под этими словами.
Разбили танк немецкие пушки, а слова «…за Сталина!» и неразборчивые, уже обгорелые подписи остались. Погибли парни, а их последняя воля живёт, и какая бы судьба потом не постигла саму надпись, эти посмертные слова вечны. Брось в мартен, замажь краской, объяви ложью, обманом, они всё равно будут жить, потому что написаны были в последнюю минуту перед атакой, когда каждый смотрит смерти в глаза, — тогда нет места лжи. Сказать неправду в такую минуту невозможно.
Для Шамрая эта надпись стала приветом из далёкой, недосягаемой, как мечта, жизни. Он сидел на мульде, полной лома, закрыв глаза, весь уйдя в свои мысли.
Кто-то толкнул его в плечо. Шамрай оглянулся. Сталевар Якоб Шильд стоял рядом.
— Иди к мартену, мастер приказал, — сказал он. — Одного подручного у меня не хватает.
Шамрай хотел подняться, но пошатнулся и снова сел на мульду.
— Что с тобой?
— Ничего, просто очень устал. Бомба там была…
— Знаю, — сказал Шильд. — И всё-таки иди поскорей к мартену.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
После работы гестаповец Бертольд Фальке велел пленным остаться в цехе. Часа два они ждали, стоя перед дверьми кабинета начальника мартеновского цеха. Двери были массивные, крепкие, и до слуха Шамрая долетали не слова, а напряжённый сердитый гул — Фальке допрашивал немцев. Они входили туда по одному и выходили одуревшие, с испуганными глазами, а пленные всё стояли и стояли, ожидая своей очереди. Наконец, где-то на исходе третьего часа, после того как мастер Шварцбах чуть ли не на карачках выполз из кабинета, клетчатым платком вытирая вспотевшее лицо, приказали войти Шамраю.
Он переступил порог, закрыл за собой дверь, окинул взглядом комнату. Голые стены, деревянный стол. У одной стены полки, заставленные толстыми томами подшитых документов. На другой стене большой портрет Гитлера. На столе — чёрный телефон. Железное, покрашенное белой краской кресло.
Фальке сидел за столом, другой гестаповец стоял, подпирая стену сутулой, почти горбатой спиной.
Роман Шамрай не чувствовал за собой никакой вины, но всё-таки переступил порог со страхом. По справедливости Бертольд Фальке должен бы быть ему благодарен за то, что он отнёс бомбу. Как же! Дождёшься!
— Как тебя зовут? — спросил Фальке. Шамрай ответил. Рука эсэсовца выводила на бумаге длинные замысловатые строчки. Гестаповец владел удивительным уменьем писать, не глядя на бумагу. Глаза его, не отрываясь, смотрели в лицо Шамраю. И хотя он давно знал всё о нём, вопросы его сыпались один за другим:
— Где попал в плен?
— Когда это произошло?
— В каких лагерях перебывал?
— Сколько времени работаешь в Айсдорфе?
Роман ответил. Но беспокоил его почему-то не Фальке, а другой гестаповец, который молча стоял, подперев плечом стену.
— А теперь, — отодвигая в сторону блокнот, сказал Фальке, — расскажи, кто подложил бомбу и хотел взорвать мартен.
— Я этого не знаю.
— А если подумать?
— Я увидел бомбу, наверноег позднее всех, уже за воротами цеха.
— Откуда она взялась?
— Не знаю.
— Снимай пиджак, — приказал Фальке.
Шамрай послушно снял старый пиджак с повязкой «КС» на рукаве. Рубашки под ним не было. Только воротник от гимнастёрки с рубиновыми кубиками на петлицах.
Немец, стоявший у стены, сделал шаг и, словно фокусник, вынул откуда-то из-за спины тяжёлый плетёный хлыст.
— Если ты не скажешь, откуда взялась бомба, получишь сто горячих. Для одного человека это больше чем достаточно.
Уже столько ударов повидала худая спина Шамрая, что физическая боль его не страшила. Когда тебя начинают бить, нужно как можно скорее лишиться чувств. Это проверенное средство.
— Я ничего не знаю о бомбе. Её, видно, привезли.
— Кто привёз?
Шамраю хотелось крикнуть: «Вы прекрасно знаете, что мне ничего не известно об этой проклятой бомбе! Не дураки же вы в самом деле? Или, может, вам просто захотелось меня убить? Тогда делайте это скорее, а не тяните за душу».
Но ничего этого он не сказал. Чувство самосохранения оказалось сильнее. Он не имел права ни сердиться, ни обижаться. Пленный может только покорно сгибать спину, ложась под плети.
— Кто привёз? — шипело над ухом у Шамрая.
— Не знаю.
Ремённый витой хлыст со свистом разрезал воздух. Один раз, другой, третий. Спину обожгло огнём. Роман покачнулся.
— Хорошо, — сказал Фальке. — Ещё девяносто семь поцелуев получишь позже. Расскажи мне всё, как было.
— Я работал на шихтовом дворе, возле копра. Машинист подал команду всем выйти. Я вышел. Потом из цеха выехал паровоз и вагон. За ними вышли вы и мастер Шварцбах. Вы приказали нам влезть в вагон. Я влез и увидел бомбу.
Фальке прищурил глаза. Сильные стёкла очков делали его взгляд сосредоточенным и цепким. Потом вдруг безразлично спросил:
— Когда ты вышел за ворота, краны в цехе ещё работали?
— Не знаю, я был за воротами.
— А если лучше подумать? — опять как бы нехотя спросил Фальке.
— Не знаю, я не видел.
Это кажущееся безразличие эсэсовца насторожило Шамрая. Интересно, в чём дело?
— Так, пойдём дальше. Расскажи мне точно, что ты увидел на платформе?
— Бомбу.
— Как она лежала?
— Поперёк и чуть наискось. Прикрыта обрезками листового железа, с одного бока, и обгорелой танковой гусеницей — с другого.
— Верно. У тебя хорошая память. А теперь скажи мне, что ты ещё увидел на платформе?
Вот, оказывается, где собака зарыта! Фальке недаром задавал свои глупые вопросы. Ему нужно было подойти к этому, самому главному.
— Обыкновенный железный лом.
— У тебя хорошая память, перечисли какой.
— После того как я увидел бомбу, трудно было заметить что-нибудь другое. Кажется, там лежал обгорелый корпус танкетки, остатки чугунной решётки, штампованные обрезки железа, разрезанные автогеном бочки,
— А ещё?
— Больше ничего.
— А если подумать?
Если подумать, то перед глазами сразу появляется круглая голова памятника с выпуклым огромным лбом. Ошибиться было невозможно. Только у одного человека на свете был такой лоб.
Отлитый из чугуна, он казался ещё выразительней. Ошибиться Шамрай не мог! Гитлеровцы где-то на Украине, или, может, в Белоруссии, или даже под Сталинградом сняли с постамента памятник Ленину и привезли сюда на переплавку.
Кто-то, видно, донёс об этом Фальке. Ясно, почему так беспокоится гестаповец!
Вот для чего весь этот допрос. Конечно, бомба, подкинутая в лом, не пугала Фальке. Бомба — мелочь, загадка с памятником страшит его куда больше.
Ну что ж, от Шамрая он не услышит ни одного слова.
Стёкла очков Фальке впились в лицо пленного, как острые когти хищной птицы. Что почувствовал гестаповец — волнение, смятение, страх?
— Там не было ничего достойного внимания. Я смотрел на бомбу.
— Ещё два поцелуя!
Снова свистнула плётка, но Шамрай уже не чувствовал боли.
— Ещё два! Скажи! Что ты видел в вагоне?
— Бомбу.
— Ещё два!
— Убейте меня, — сказал Шамрай, — но я не знаю, что ещё говорить.
Голос его прозвучал спокойно. Голос смертельно измученного, равнодушного ко всему человека. Он привык к мысли о смерти, страха она не вызывала.
— Можешь надеть пиджак.
Шамрай оделся, дрожащими пальцами поправил потемневший воротник старой гимнастёрки. Прикосновение к эмалевым кубикам всегда успокаивало его, но на этот раз не принесло облегчения.
— Я помогу тебе вспомнить, — проговорил Фальке. — Среди лома был кусок чугуна странной формы. Возможно, это обломок какой-то скульптуры, а мажет, другая бомба. Если вспомнишь, получишь дополнительный паёк — хлеб, сахар, мармелад. А не вспомнишь…
— Я спрошу у ребят…
— Не смей! Вспоминай сам. Если расскажешь кому-нибудь о нашей беседе — виселица. Ясно?
— Ясно.
— Пошёл прочь отсюда.
Шамрай ещё долго стоял в коридоре, будто приходил в себя после порки, — ждал, пока Фальке допросит второго пленного. Ударов хлыста не было слышно, лишь один раз донёсся сквозь дубовые, плотно прикрытые двери приглушённый дикий вопль.
Наконец пленный вышел. К бараку они вернулись без конвоя. В очереди за ужином Шамрай спросил:
— Чего от тебя хотели?
— Непонятно. Вроде кто-то прятался среди лома. Кто там может прятаться? А тебя о чём спрашивали?
