Анатолий Недбайло - В гвардейской семье
А я уже высматриваю, где она притаилась. Так и есть: северо-западнее станции, на опушке леса.
Разворачиваюсь вправо — и сразу же устремляюсь на батарею. В прицеле — поднятые кверху стволы, выплескивающие огонь. Выпускаю четыре реактивных снаряда, и четыре сизые струйки потянулись от
самолета. Позицию окутывает дым.
Набираю высоту. Наша группа продолжает обрабатывать цель. В воздухе разрывов уже меньше. Значит, мои эрэсы сделали свое дело. Но где-то еще притаились зенитки. Ищу их. А что это? «Коробочки»?
Точно: танки! Успели выгрузиться... Вот бы ударить!..
У меня в запасе еще четыре реактивных снаряда и почти полный боекомплект снарядов и патронов.
Пикирую. Поймал в прицел один из наиболее заметных в группе танков, пускаю эрэсы, затем нажимаю
гашетки пушек и пулеметов. Огонь, дым.
Беру штурвал на себя. «Ильюшин» резко задирает нос. Подрагивает от перегрузки. «Ползет» вверх.
Вижу, как слева от меня проносится огненная струя. Это бьют «эрликоны»!.. Не успел отвести машину, как по ней словно град забарабанил. В лицо брызнула вода. Защищая глаза, опустил очки. Не помогает.
Вода, распыляясь, все брызжет и брызжет, заливает очки. Рукавом протираю их. Замечаю по прибору, что
скорость падает. А до земли метров триста... [69]
Прислушиваюсь к «сердцу» самолета: мотор работает ровно. Дотяну «домой» или нет?..
Осматриваюсь. Наших нигде нет — ни штурмовиков, ни истребителей прикрытия. На душе стало
тревожно: группа ушла, и мы с Малюком остались одни. Тем временем высота продолжает падать, а до
линии фронта надо лететь еще минут шесть или семь. «Продержись еще немного, родной!» — мысленно
обращаюсь к своему «ильюше». Но высотомер уже показывает двести метров, сто пятьдесят... Не
дотянуть! Мотор перегрелся. В кабине пахнет гарью, у меня слезятся глаза, першит в горле. Высота уже
сто метров. Выход один — садиться, немедленно садиться! Неужели — плен? Нет, только не это. Если
встретимся с фашистами — буду драться до последнего. Пытаюсь связаться с Малюком по СПУ. Но он не
отвечает: внутренняя связь повреждена. Как быть? А что если сесть в поле и попытаться наладить мотор?
Но я ничего впереди не вижу — бронестекло забрызгано водой. Кое-что удается увидеть сквозь боковые
«щечки» фонаря. Рассчитываю посадку. Самолет едва держится в воздухе и вот-вот сорвется и упадет...
Неимоверными усилиями выравниваю штурмовик. Приземлился. Машина по инерции пробежала
несколько сот метров, запрыгала по пахоте и остановилась невдалеке от лесочка.
Я мигом выскочил из кабины. Вокруг — ни души. Из-под турели высунул голову Малюк. Хотел что-то
спросить, но махнул рукой: и так, мол, все ясно. Спешу к мотору, открываю нижний люк бронекапота —
в лицо брызнули горячие капли. Ищу пробоину. Вот она! Бронебойный снаряд насквозь прошил
трехмиллиметровой толщины капот, осколок рассек диоритовую трубку, по которой подводилась вода от
радиатора к мотору. В подобных случаях, особенно в той ситуации, в которой мы с Малюком оказались, надо наложить бандаж на поврежденную трубку. Так учил Ляховский. Вспомнил, что в кабине висит
аптечка, а за ней — резиновая прокладка. Подойдет! Крикнул Малюку, чтобы снял эту прокладку и
нашел какой-нибудь трос подлиннее. Стрелок вмиг сделал все, что нужно.
— А теперь — за пулемет! Пока буду занят ремонтом — смотри в оба!.. [70]
До крови сбил пальцы, пока снял струбцину. Чувствую: кто-то наблюдает за мной. Поднимаю голову: двое ребят вышли из леска и остановились в нерешительности.
— Стой, кто такие?
— Свои мы, дядечку, свои!
Услышав знакомую, родную речь, я улыбнулся. Ребята подошли ближе.
— Може, чим допомогты вам?
— Немцы далеко?
— Тут их нема. Воны аж у сусидним сели, — мальчишки уже стояли рядом со мной. — А вас що, пидбылы? — полюбопытствовал младший.
— Да, подбили. Теперь нужна вода. Ведра четыре. Принесете?
— А мы зараз збигаемо до ставка.
— Только побыстрее!..
И ребята что есть духу помчались к лесу. .
— Командир, вижу вдали пыль над дорогой... Уже различаю: немцы! На мотоцикле! — доложил Малюк.
— Без паники, Антон, — отвечаю и удивляюсь своему спокойному тону. — Готовься дать им бой: подпусти поближе, целься лучше.
Через минуту заклокотала длинная пулеметная очередь.
— Готовы! Лежат все трое! — весело сообщил Малюк.
— Отлично, Антон! Молодец! — обрадовался я и уже спокойно продолжал «бинтовать» трубку, туго
затягивая бандаж тросом. Вот, кажется, и все!
А вот и ребятишки несут воду. Заливаю ее в горловину. Проверяю трубку: не протекает.
— Спасибо, родненькие!.. А теперь — бегите!..
— Снова по той же дороге две машины... Нет, бронетранспортер и крытая автомашина, — уточняет
воздушный стрелок.
Но я уже в кабине. Над головой просвистели пули. Открываю рывком вентиль, сжатый воздух ринулся в
мотор. Винт качнулся, стал проворачиваться, сделал полный оборот, второй, третий. Мотор взревел. В
жизни я не слышал более прекрасной музыки, чем эта. Вдруг в кабину ворвалась пуля и пробила
приборную доску. Надо спешить!.. [71]
Вот уже «ильюшин» осторожно тронулся с места, пошел быстрее, затем побежал по небольшому
ровному полю. Слышу, как зашуршали верхушки кустов под крыльями. Беру штурвал на себя. Вот
машина тяжело оторвалась от земли, еще раз ударилась колесами о грунт и повисла. В это время Малюк
дал две длинные очереди по фашистским машинам. Ушли! Секунды решали нашу судьбу. Но нам удалось
выиграть эти мгновения.
И снова мы — в родной стихии. Вокруг — бескрайний небесный океан.
Но что это? Мотор стал давать перебои. В кабине снова почувствовался запах гари.
«Еще немного, родной! Осталось совсем мало!» Но «ильюша» глух. Мотор зачихал — и смолк. Винт не
вращается. Машина в пять с половиной тонн весом пошла к земле. Посадку произвел «на живот» — с
убранным шасси. Штурмовик прополз метров пятьдесят и ткнулся носом в пригорок. Мы с Малюком
выскочили из машины. Живы!.. Дома!.. К нам подбежал капитан.
— Ребята, уходите скорее в овраг: немцы часто обстреливают эту поляну.
Едва только мы успели укрыться, как возле нашего самолета разорвалась мина. Потом шлепнулось еще
несколько. Какая-то из них угодила в самолет. Он вспыхнул.
— Эх, «ильюша» ты наш дорогой! — шепчу я. — Нас выручил, а сам!..
К вечеру на попутных машинах мы добрались в свой полк.
Глава пятая
1.
В жизни бывают события, которые запечатлеваются в памяти на долгие годы: первый полет, первый бой, первый орден...
Осталась в памяти моей и та атмосфера приподнятости, которая бывала у нас в полку перед особенно
важными боевыми событиями.
Когда перед полком ставилась особенно ответственная задача, впереди всегда были политработники.
Среди [72] летчиков часто можно было видеть и заместителя командира полка по политчасти майора
Иванова, и секретарей партийной и комсомольской организаций, и пропагандиста полка, и агитаторов.
Проводились партийные и комсомольские собрания. И выступления наших бойцов на этих собраниях
звучали клятвами — воины обещали быть отважными и стойкими в бою.
Особенно волнующим был ритуал проводов полка, взлетавшего в полном составе. Мы поднимались
ввысь, и у полосы стояло священное, обагренное кровью боевых товарищей гвардейское Знамя. Шелестя
пурпурным шелком, оно словно бы принимало этот своеобразный парад, напутствуя нас на подвиги. И
мы, не щадя себя, свято выполняли свой долг.
А когда возвращались с задания, хотелось хоть на мгновенье сбросить усталость, и тогда так нужна была
нам душевная песня, веселая шутка!
И вот...
После всего, что произошло в тот злополучный день, когда мы с Малюком буквально чудом уцелели, сижу я вечером в общежитии, читаю газеты. Стараюсь отвлечься, но мысли каждый раз невольно
возвращают меня к бою, происходившему несколько часов тому назад.
Вдруг дверь распахнулась, и на пороге появился улыбающийся и возбужденный Малюк.
— Товарищ командир! Вы только взгляните, что я принес! — и Малюк с торжествующим видом поставил
на стол что-то продолговатое, завернутое в зеленую скатерть.
— Что это? — удивленно спросил я.
— А вы посмотрите!
Я развернул скатерть и ахнул:
— Баян!.. Откуда?
— Из клуба. Вы ведь говорили как-то, что давно не держали баяна в руках. Вот я и решился на сюрприз.
На один только час дали: концерт, говорят, сегодня — художественная самодеятельность выступает.
Слово дал вернуть к сроку...
