Максим Бутченко - Три часа без войны
— Блин, как же так, без меня. Как мне выйти на них? Революция — это моя мечта, — отвечал в запале Илья.
Еще долго они рассуждали о том, как наконец-то наступит порядок, не нужно будет стыдиться своей страны — богатой, но одновременно такой убогой.
Илья возвращался в Хабаровск полный надежды — как парус на морском ветру. Федька обещал свести его с Русским общенациональным союзом, а те знают выход на Квачкова. Но в конце июля 2011 года все рухнуло, как трухлявое дерево. В Екатеринбурге задержали членов местной ячейки «ополчения». Это случилось за несколько дней до штурма.
— Представляешь: в день ВДВ несколько боевых отрядов должны были прорваться в екатеринбургскую ментовку, ФСБ и угрохать их руководителей, — звонил Илье Федор. — Потом группа хотела взорвать электроподстанции Екатеринбурга, чтобы обесточить город и посеять панику, мобилизовать мужиков и продержаться до получения помощи из соседних регионов. Говорят, что слил это Пётр Галкин, из Питера, когда его схватили. Вот сволочь!
Арестовывать Квачкова приехал целый гарнизон, окружили квартиру полковника, а когда его выводили, он крикнул: «Революция неизбежна…»
Кизименко загрустил не на шутку, сидя в своей комнате в общаге. В помещении — никого. В голове — череда мыслей. Все не так. Ничего не выходит. Федя лепечет по телефону, мол, браток, мы еще повоюем. Кто будет воевать? Все правые страшатся открыто выступить против путинского режима. Ходят на русские марши, гонят беса, а толку нету. Сила без силы, такое ощущение, что никто не хочет рушить систему, а просто играет в русскую забаву «свергни царя».
— Почему движ такой мертвый? Вроде все есть: люди, можно оружие достать, энтузиазма хоть отбавляй! Но все остановилось на мертвой точке. Почему так? — задавал он вопрос Феде, а тот не знал, что ответить.
С того дня они все реже и реже разговаривали, пока в какой-то момент не прекратили общаться.
На последнем курсе Кизименко попросил, чтобы его по распределению отправили в Дагестан. В кабинете ректора сидел поджарый мужчина в штатском, который просматривал документы в папке. Краем глаза Илья увидел свое досье. Мужик не спеша перелистывал его личное дело, поднимая глаза на бывшего студента, словно сравнивая — похож или нет.
— Так, так, значит, вы хотите туда, где погорячее? — спросил он тихим и мягким голосом.
— Да.
— И вы хотите проявить себя? — не унимался тот.
— Да, — еще раз «выстрелил» наш герой.
— А почему? — поинтересовался мужик и по-снайперски прищурил глаз, словно всаживая девять граммов свинца в цель.
— Хочу быть полезным своей родине, — отозвался Илья и не соврал.
Спрашивавший замолчал, измерил его взглядом, словно нащупывал, куда еще ударить. Но бывший студент уперся в него глазами, будто вонзил штык-нож и понемногу проворачивал его в животе. Дуэль длилась недолго, мужик почему-то странно улыбнулся, а на бумажке поставил закорючку.
Через неделю поезд вез лейтенанта Кизименко в сторону Северного Кавказа. На вокзале Махачкалы Илья шел в толпе незнакомых людей. Казалось, одна страна — Российская Федерация, но чувствовалось, что тут нечто иное. Тяжело было описать. Прохожие будто не обращали внимания на русского парня, но он постоянно ощущал спиной взгляды, словно был иностранцем, случайно попавшим в горную страну, а теперь вызывающим подозрение почти у каждого местного жителя. Это ощущение инаковости было знакомо Илье еще по школе, но тут он погрузился в тотальное общественное непринятие, еще не понимая, почему так происходит.
Он направился на автовокзал и купил билет в селение Агвали, центр Цумадинского района. Кизименко забрался в старый разбитый автобус ЛАЗ и поехал в сторону грузинской границы. После — на попутке в село Метрада. По асфальту тарахтели «Жигули», наверное, 1980 года выпуска. За рулем Рашид — пожилой дагестанец, волосы цвета серебра, по-русски говорит кое-как, с сильным акцентом.
— И ти куда еидишь? — спрашивал он Илью, заворачивая на поворотах.
— На заставу я, — коротко отстрелялся тот.
— На границе, да? А и ето харашо, бюдешь охранять, — проговорил Рашид.
Помолчал минуту и вдруг продолжил:
— Вримена темные настали, помню сибя маладым, как ти, ничего не боялся, вишел в гори и вирнулся живим, — протянул дагестанец.
Впереди — непривычные пейзажи: глубокие отвесы гор с вершинами, похожими на купола старых церквей, дорога, виляющая среди скал, как собачий хвост. Горы внезапно обрывались, словно надкушенный кусок пирога, а рядом извивалась шоколадного цвета асфальтовая пастила. Илья сидел на переднем сиденье и смотрел, как горные камни слоились, будто торт «Наполеон», обсыпались тонкими «коржами», удерживаясь над трассой засохшим кремом.
— Как «Наполеон», — вдруг выдал Кизименко, да так неожиданно, что Рашид чуть не нажал на тормоза.
— Кито, кито? — удивленно спросил он.
— Да не обращайте внимание, воображение у меня буйное, — с улыбкой ответил экс-студент.
— А-а-а-а, виражение! — многозначительно протянул водитель.
Пассажир усмехнулся и смолчал. А в это время машину трясло, словно макароны в дуршлаге. Дорога петляла между гористыми склонами, ощетинившимися панцирем свинцово-серых, иногда светло-коричневых груд камней. Поворот за поворотом, «жигули» на фоне скалистых исполинов казались блохой на теле льва.
— Мы не заблудились? Что-то кружим и кружим, — занервничал Илья.
— Э-э-э, абижаешь, не зря я идущий па правильнаму пути, — истолковал Рашид свое имя.
Еще несколько минут — и впереди показались приплюснутые грязно-белые крыши домов, которые кубиками высыпались откуда-то сверху, с вершины горы, а на краю небольшой впадины вдруг остановились. Пять десятков зданий послушно прижались стеной к стене, как будто им от этого было теплее.
— Это Метрада, мая родина, — с гордостью объявил Рашид, когда машина выехала на разбитую грунтовку и еще больше затрещала железными проржавевшими «костями».
Сухие желтые камни вдоль дороги. Мелкая пыль, подобно муке, поднималась из-под колес и тут же оседала по краям грунтовки. Село выглядело хрупкой пристройкой у подножия величественных и огромных гор. Еще не раз Илья будет поднимать глаза к вершинам, удивляясь, как размеры гор могут не увеличивать, а уменьшать пространство, заполняя собой простор. На фоне горных образований воздух сжимался от присутствия каменных исполинов. Казалось, что и дышать уже нечем. Это царство скал и заостренных вершин приводило в трепет любого, кто смотрел на горную гряду.
— Когда идешь в горы, так тихо, слишно, как птичка летит в облаках. И вдруг пещеры начинают выть, и рев слишен далеко в окрестных селениях. Тогда люди гаворят: «Скалы требуют жертвоприношений», — многозначительно произнес Рашид, видя, как пассажир крутит головой по сторонам.
Местные жители в прошлом действительно приносили жертвы, чтобы умилостивить дух пещеры. Оролатрия — почитание гор — распространенное явление на Кавказе. Человек всегда осознавал свое место в скалах — маленькое и неприметное.
— Если и существует Вальхалла, то она находится в горах, — тихо, почти неслышно прошептал петербуржец.
Его слова утонули в реве автомобиля, словно и не звучали. Еще несколько минут — и машина заехала в село, по кривым улочкам подрулили к невзрачному домику без опознавательных знаков.
— Вот твой адрес, тут сидят из заставы, — прокомментировал Рашид и заглушил мотор.
Илья вышел из автомобиля, поправил на плече сумку, помахал рукой дагестанцу, мол, спасибо. А тот закивал, и на лице его промелькнула улыбка человека, многое повидавшего на своем веку.
Кизименко огляделся по сторонам, подошел к деревянной двери и постучал. Пройдет множество дней, по трубам времени протечет много воды, а жизнь закрутит Илью в водовороте событий. Он, как в водяной впадине, понесется по кругу течения, не раз чувствуя за спиной ледяной взгляд смерти. Разные происшествия будут в случайном порядке всплывать, как бревна, на поверхности его памяти. И только один момент он запомнит навсегда — момент, почему-то постоянно воскресающий, как картинка из фильма. Это сцена со стуком в дверь: она будет неоднократно прокручиваться, появляться, оживать. Стук — будто просьба войти в другой мир, иное бытие. И этот вход ничем не примечателен, кроме одного: войти удастся, а выйти никогда уже не получится.
Никто не открывал. Илья дернул за ручку. Дверь оказалась незапертой, и он вошел. В комнате сразу у входа находился стол, а дальше виднелся черный проем и темная комната с еле различимыми деталями интерьера. Новоиспеченный лейтенант остановился у стола, на котором лежали куча бумаг, папки, клавиатура с коричневыми пятнами на клавишах. Компьютерная мышь притаилась за ворохом документов, одиноко высовывая тупой носик. Единственное, чего не хватало, — так это монитора, без которого клавиатура и мышь смотрелись, как брошенные на произвол судьбы ненужные элементы цивилизации в горном мире.
