В когтях германских шпионов - Брешко-Брешковский Николай Николаевич

Чтоб не внушить Агапееву и тени каких-нибудь подозрений, графиня вышла далеко ему навстречу. Он бежал со всех ног, встревоженный.

— Ваш вид красноречив… Портмоне исчезло?..

— Обыскал весь автомобиль. Нигде ничего! — отвечал запыхавшийся Агапеев.

— Успокойтесь, в конце концов, это все не так уж страшно.

— Да, но тысяча с лишним рублей! Деньги!..

— Человек должен ко всему быть готовым. Люди теряют целые состояния. Однако я загостилась. У вас здесь так мило, привольно… Мне пора…

— Что я слышу, графиня? А наша воздушная прогулка на «блерио»!.. Я вызвал моего механика. Он с минуты на минуту примчится на мотоциклетке.

— В другой раз — с удовольствием. Отчего же не полетать со знаменитым русским авиатором? С французской знаменитостью я уже летала. Минувшей весною в Каире Гарро сделал со мною круг над пирамидами. Это было забавно и, пожалуй, величественно. Сверху пирамиды казались острыми шляпками гвоздей, вбитых в песок пустыни… Вы меня проводите? К мотору?

— Да-да… конечно! Графиня, осмелюсь предложить вам… ведь вы остались без гроша… Возьмите у меня рублей двести-триста?..

— Зачем? Дома у меня чековая книжка, а шофёру заплатит портье. Идем, тороплюсь…

— Когда я вас увижу?

— Попробуйте заглянуть сегодня вечером к княгине Долгошеевой. Я, может быть, буду там.

Это не понравилось Агапееву, и он скорчил соответствующую гримасу.

— Я хочу быть вдвоём с вами. И потом, у княгини будет княжна Тамара.

— Ваша невеста?..

— Если хотите…

— Я ничего не хочу, это вы — хотите! Эта маленькая княжна очаровательна. Темно-рыжие волосы, зеленые глаза… Чего же лучше? И не холодные, большие русалочьи глаза, это банально, а узкие и горячие. Она прелесть, и я удивляюсь, как это, будучи женихом такой обворожительной девушки…

— Но что же делать, когда меня тянет к вам обеим. Вы дополняете друг друга. Для княжны — одни ласки, для вас — другие.

— Испорченный мальчишка. А я думала, вы способны увлекаться одной, только одной женщиной.

— Так и было. Мне казалось, что, кроме Тамары, никого не существует на свете. Но я увидел вас, и…

— А если б вам предложили сделать выбор?..

— Я затруднился бы, и наконец это зависит всецело от настроения. Иногда я хочу княжну больше, чем вас, иногда — наоборот. Но все же вас — чаще.

— Вы останетесь? Или я могу подвезти вас в город?..

— Останусь. Мне надо сделать проверку мотора. Мой «дракон» что-то уже второй день капризничает. Работа меня рассеет. Я не буду о вас думать. Ах, если можно бы было вечно работать!.. Женщины перестали бы меня волновать…

— Ваш труд красивый! Эта вечная борьба с воздухом, вечные стремления к небесам. Вы долго работали над вашим «драконом»?

— Около года.

— И много чертежей, рисунков?..

— Целые груды, папки.

— Любопытно! Меня как-то болезненно интересует всякое техническое завоевание… Я напрашиваюсь к вам в гости. Вы меня позовете. Хочу видеть, насколько вы сумели отразиться, отпечататься в шаблонной обстановке гостиничного номера. Кстати, мы едва ли не соседи?..

— Почти. Я этажом выше над вами.

— Вот мы и будем вдвоем… Довольны?..

И какое-то шаловливое полуобещание прочёл он в её восточных глазах…

Чечени вернулась в отель к позднему, очень позднему завтраку. Шёл четвертый час — сколько времени на чистом воздухе — Ирма успела нагулять аппетит.

Особый лифт умчал ее вверх, сквозь все шесть, даже семь этажей на плоскую крышу «Семирамис-отеля». Оттуда, завтракая, можно было видеть далеко вокруг хаотический каменный пейзаж большого города. Целое море крыш, белых труб и огнём сверкающие на солнце кресты и купола храмов.

Этот «висячий сад» «Семирамис-отеля» был пуст. Белели квадраты никем не занятых столов. Лишь за одним сидел Флуг, кончая свой поздний завтрак.

Звук шуршащих по гравию шагов заставил его повернуться.

— Я адски голодна, Флуг!..

Он буравил ее своим тусклым взглядом. Она кивнула утвердительно.

— Браво! Я проявлю их у себя. Я устроил в уборной великолепную темную камеру. Садитесь, графиня… Человек!..

Подбежал бритый и смуглый, весь в белом, начиная с куртки и кончая матерчатыми туфлями, лакей, напоминающий итальянского моряка летом.

Графине подали что-то рыбное в соусе. Прэн говорил:

— Какой дивный вид отсюда! На ладони чуть ли не весь город. Знаете, мой друг, я решил использовать эту крышу. Право, грешно было бы не использовать. Она так соблазнительно доминирует… И когда вы откушаете, мы поднимемся еще выше и, я уверен, вы скажете: «Этот Флуг умеет применяться к местным условиям»… Но если директор наш, эта каналья Шнейдер, заартачится, я перерву ему горло… Впрочем, разве он смеет!..

13. И Флуг действует…

Флуг вместе с графиней деревянной лесенкою в семь-восемь ступенек поднялся на верхнюю квадратную площадку. Дальше некуда.

Самая высокая точка на пространстве многих кварталов вообще и в частности, на гранитном, уходящем, бог знает, в какую высь здании «Семирамис-отеля».

И как вольно и буйно гулял здесь на свободе теплый майский ветер. Он трепал довольно бесцеремонно локон волос, бившейся у нежного, прозрачного уха Ирмы и гнал дым сигары бритого человека с тусклыми глазами.

Эти глаза, с хищной, прицеливающейся повадкою, взвешивали всё — и высоту площадки, и её размеры, к слову сказать немалые, и главным образом то, что отсюда, за всем этим лабиринтом каменных стен и железных крыш, чем дальше, тем мягче таявших в жемчужно-золотистой дымке, отливала матовым серебром широкая полоса взморья.

— Какая панорама!.. Какая великолепная панорама!.. Я в восторге… — повторял Флуг. — Эта ширь, эти горизонты кругом!.. Какие я вижу горизонты, графиня… Наш отель — самый высокий дом во всем Петрограде…

— Я не узнаю вас, Флуг… Вы делаетесь романтиком и скоро, пожалуй, начнете сентиментальничать…

— И все по вашей вине… Это вы меня настраиваете, графиня, на такой романтический лад… Я не знаю, кто мне больше нравится в данный момент… вы или эта площадка?.. Я начинаю говорить глупости… В моей душе нет элементов юмора, и вашему покорному слуге острить не рекомендуется…

— Почему вас так интересует площадка?..

— Потому что я люблю природу… Я велю поставить здесь столик, и мы будем здесь с вами завтракать, пить чай, обедать и любоваться… Опять говорю глупости…

Он рассмеялся металлическим, неприятным, скрипучим смехом, подошёл близко к графине и прямо в лицо ей сказал шёпотом:

— Я хочу устроить здесь радиотелеграфную станцию!

— Возможно ли это?

— Легче лёгкого… В парижском «Семирамис-отеле» наша станция уже с февраля чудесно работает… И даже Эйфелева башня, это дурацкое сооружение, ничуть не мешает…

— Но как это практически осуществить?

— Опять-таки легче лёгкого!.. На некоторое время по случаю ремонта «висячий сад» закрывается для публики… Оборудование станции возьмёт на себя электротехнический завод Гогайзеля… Сам Гогайзель в своём недавнем прошлом командовал ротою электротехнического батальона в Кенигсберге… Большинство мастеров и главных рабочих — наши же немцы и все это испытанные верноподданные кайзера… Эта площадка будет опоясана металлической решеткой, а вдоль решетки я велю поставить побольше тропических растений… Таким образом, небольшая станция-кабинка будет скрыта от чужих, любопытных глаз и никому не покажется странным появление высокого металлического стержня над этой кабинкой… Объяснение самое простое — громоотвод!.. На крышах немецких фабрик в Лодзи таких «громоотводов» пять-шесть, и никому это не кажется странным, ибо все остальные фабричные крыши, словно спины гигантских ежей, утыканы множеством бутафорских громоотводов… Я не люблю откладывать… Я сейчас же переговорю с директором…

Флуг, подойдя к ступенькам, крикнул вниз:

— Эй, кто там!.. Позвать сюда господина Шнейдера!..

Через две-три минуты объемистый директор, отдуваясь, влезал на площадку.