Зоя Смирнова-Медведева - Опаленная юность
— Ладно, пойду посмотрю. — Мне стоило огромных усилий заставить себя подняться. Рассовала по карманам бинты, вышла.
Дзот на левом фланге был разрушен. Но оттуда доносился тихий голос — кто-то разговаривал сам с собой. [69] Я с трудом разрыла проход, протиснулась внутрь. Там бредил раненный в обе ноги боец. Осмотрев повязки, на которых уже проступила кровь, я поудобней уложила раненого, сунула ему под голову свернутую плащ-палатку и заторопилась к себе: начался новый артналет — под прикрытием своего огня враг мог подобраться совсем близко к нашему доту.
Вскоре к нам заглянула Оля Ткаченко, пожаловалась, что нет воды для раненых. Мы с Самарским отдали свои полупустые фляжки. В это время вошел Павел Андреевич Морозов с перевязанной головой.
— Не за водичкой ли пожаловала? — строго спросил он санинструктора.
— За водичкой... Только норму «максима» я не трогала. Пулеметчики свои фляги отдали, — сказала, уходя, Ткаченко.
— Ну как вы тут, дети мои, живы? — Морозов подошел к пулемету, быстро оглядел его, потом посмотрел на меня, на Самарского. — Слава богу, что живы. — Младший лейтенант вытер пот с лица: в доте было очень душно. — Во время боя никак не мог вас проведать, — продолжал он. — У других совсем плохо было.
— Знаю.
— Сбегала уже? Успела!
— Думала помочь...
— Ишь какая шустрая... — Морозов невесело улыбнулся. — Помочь теперь трудно. Левый фланг гол. А вас я все время слышал. Был спокоен. Много патронов истратила?
— Две ленты — пятьсот штук.
— С ума сошла девка! Ну-ка, ну-ка! — Морозов заглянул в амбразуру. Оглядел склон, где валялись трупы фашистских солдат. Остался чем-то недоволен. — На первый раз прощаю. А потом берегись, товарищ младший сержант, шкуру спущу. Ну ладно. В случае чего — я в расчете старшего сержанта Зайцева буду. Там пулеметчик тяжело ранен.
Началась новая атака гитлеровцев. Мы отбили ее. Потом опять повторился артналет. В те минуты и были убиты политрук нашей роты Федор Ткаченко и его жена санинструктор Оля Ткаченко.
Я не верю в предчувствия. Но когда во время минутной [70] передышки Самарский вдруг спросил, напишу ли я ему письмецо, коли что случится, я всерьез на него разозлилась.
В тот же миг прямо у пулемета взвился желтый огненный столб.
Все для меня потонуло в странном звонком тумане{3}.
После артналета на рубеж чапаевцев пошли немецкие танки. Перед ними выросла стена заградительного огня. Но машины упрямо лезли сквозь огонь. Несколько танков проскочило к нашим траншеям. За танками двигались пьяные пехотинцы.
Оставшиеся в живых чапаевцы готовились встретить врага.
Время от времени немцы возобновляли обстрел. Сильно контузило командира роты Самусева. Он передал командование Зайцеву.
Все ближе подходили танки, все отчетливее видели чапаевцы башни, пулеметы, черные кресты с белой каемкой. Решили подпустить их на расстояние броска гранаты — так будет вернее. Легко сказать — решили подпустить танки...
В поединок с десятью стальными махинами вступила маленькая противотанковая пушчонка. Артиллеристы, с которыми находился и командир батареи старший лейтенант Фокин, били прямой наводкой.
Дуэль длилась несколько минут. Три танка, окутавшись чадным пламенем, горели у самой траншеи. Из-за этой дымовой завесы вывернулся четвертый, приостановился, выстрелил. Пушку отбросило в сторону. Никого из артиллеристов не осталось в живых.
Тогда на бруствер выскочил Андрей Зайцев и метнул гранату под днище танка. Столб черно-красного пламени вырвался из сорванного люка. Старший сержант постоял, посмотрел на танк, словно желая убедиться, что тот не может двинуться с места. Устало вытер пот.
Остальные машины повернули обратно. Чтобы не попасть под свои танки, пехота немцев подалась вправо. [71] Тут уж отвел душу Анатолий Самарский. Амбразура ограничивала сектор обстрела. С кем-то из товарищей он быстро вытащил пулемет из дота и как следует расплатился с гитлеровцами за гибель боевых друзей...
* * *
— А Зоя-то наша уже в медсанбате... Не повезло бедняге, — сказала Иванова, присаживаясь возле Самарского. — Так, говоришь, написать обещала? Раз обещала, значит, напишет. Слово у нее крепкое.
Лицо Самарского мрачнело с каждой минутой. Чтобы переменить разговор, Маша спросила Анатолия, почему он считает, что их осталось здесь только двое.
— Семь человек нас... Я точно знаю, — упрямо сказала она.
— Так пятеро — новенькие, — махнул рукой Самарский. — Необстрелянные...
Санинструктор и пулеметчик замолчали. Вскоре к ним подошли три бойца, сменившиеся с поста. Сняв с груди автоматы, все трое, не говоря ни слова, улеглись на землю рядом с Самарским и Ивановой.
Плотно накрыла траншеи душная южная ночь. Казалось, на весь мир наброшен огромный рогожный мешок, сквозь редкую ткань которого изредка можно увидеть только дрожащие низкие звезды да яркие полосы от трассирующих пуль. Время от времени звонкую тишину прорезала сухая строчка пулемета, и тогда долго металось по балке испуганное эхо.
— Ну, братва, что дальше будем делать? — спросил один из новичков.
— Подождем связного, — отозвался другой. — Может, какие приказания будут...
— Подождем, — согласился Самарский, хотя не очень верил тому, что связной вернется.
Не прошло и нескольких минут, как из темноты вынырнула фигура связного.
— Легок на помине, — с облегчением сказал Самарский, но не удержался и тут же укорил: — Таких хорошо посылать за смертью...
— Капитана дожидался, — устало ответил связной и добавил: — Отходить приказывает комбат... [72]
— Как это отходить?! — приподнялся на локте Самарский.
— Очень просто, ножками... — Связной расстегнул карман гимнастерки, вытащил обернутый газетой пакет, протянул Самарскому. — На вот, читай.
— И прочитаю, — с неожиданной злостью ответил тот. — Было бы что!
Взяв пакет, пулеметчик спустился в траншею и, накрывшись плащ-палаткой, стал читать при свете спички исписанный рукой капитана листок из ученической тетради. Связной сказал верно: комбат действительно приказывал отходить.
С тяжелым сердцем вернулся Самарский к ожидавшим его товарищам.
— Нашего полку прибыло! — радостно встретила его Маша Иванова. — С нами теперь политрук Сергеев!
— Вот это здорово! — оживился Самарский. Он давно и хорошо знал политрука и сразу понял, что его появление внесет уверенность в смятенные души оставшихся в живых чапаевцев. — И надолго вы к нам, товарищ политрук?
— Навсегда, — просто ответил Сергеев. Присев на камень, он, осторожно подсвечивая себе фонариком, быстро набросал несколько слов и протянул сложенный листок Самарскому: — Доставите комбату.
— Как же вы меня отсылаете, товарищ политрук?..
— Выполняйте приказание, — твердо повторил Сергеев.
— Есть выполнять приказание!
Самарский ушел. Затихшая было автоматная трескотня на участке роты разгорелась с новой силой. Гитлеровцы опять пошли в атаку, пытаясь с ходу овладеть окопами, которые защищала горстка чапаевцев. Больше часа продолжалась кровавая стычка. Враг не выдержал, откатился. Но победа досталась чапаевцам дорогой ценой: в живых остались только тяжело раненный Сергеев и Иванова, с трудом отыскавшая политрука на дне темной траншеи. Раненная в плечо девушка, выбиваясь из сил, потащила Сергеева туда, где, по ее мнению, находились главные силы батальона.
— Брось меня, Маша, — услыхала она во время [73] одной из передышек шепот пришедшего в себя политрука. — Оставь мне гранату, а сама уходи.
Кусая губы, чтобы как-то пересилить боль в поврежденном плече, Иванова продолжала тащить раненого. Под утро, когда на небе погасли последние звезды и стала видна изрытая, вся в воронках, земля, она добралась наконец до своих. Сдав санитарам политрука и наспех перевязавшись, Маша хотела снова отправиться на передовую. В дело вмешался командир полка и приказал эвакуировать санинструктора Иванову в Инкерманские штольни, где временно размещался медсанбат.
На пути к штольням машину с ранеными обстреляли «мессершмитты». Иванову ранило в голову, а Сергеева, которого она прикрывала собой, — в живот. Шофера тоже задело, но он довел машину до соседней воинской части и там сдал раненых в эвакогоспиталь.
* * *
Я находилась в медсанбате уже третий день и считалась «старожилом». Не знаю, как перенесла бы я контузию и ранение в глаза, случись это в гражданских условиях. Но тогда, в борющемся Севастополе, едва придя в себя, я тут же поднялась на ноги. И подобное было не только со мной.
Подходила к концу короткая июньская ночь, а машина, посланная за ранеными, все еще не возвращалась с переднего края. В штольнях по этому поводу ходили самые разные толки. Одни говорили — на фронте наступило затишье и потому нет раненых. Другие считали, что полк попал в окружение, а из окружения не просто вырваться даже здоровым... Второе предположение казалось наиболее реальным большинству из нас. Но и оно требовало подтверждений. Вот я и отправилась к помощнику командира полка по тылу Сергею Ивановичу Зудину. Он так сухо встретил меня, что я сразу подумала: наши дела, кажется, действительно плохи. И все же спросила:
