Зоя Смирнова-Медведева - Опаленная юность
Обзор книги Зоя Смирнова-Медведева - Опаленная юность
Смирнова-Медведева, Зоя Матвеевна
Опаленная юность
[1] Так помечены страницы, номер предшествует.
{1} Так помечены ссылки на примечания.
Смирнова-Медведева З. М.Опаленная юность. — М.: Воениздат, 1967. — 152 с. — (Военные мемуары). — Тираж 65000 экз. / Литературная запись Н. И. Коротеева.
Аннотация издательства: Биография Зои Матвеевны Смирновой-Медведевой типична для людей того поколения, чью юность опалил огонь войны. Судьба привела ее в легендарную чапаевскую дивизию, оборонявшую Одессу и Севастополь. Там она была пулеметчицей. Воспоминания З. М. Смирновой-Медведевой не претендуют на широкие обобщения. Она поставила перед собой скромную задачу: воскресить некоторые страницы замечательных подвигов солдат-чапаевцев, воздать должное их беспредельному мужеству, выдержке и стойкости.
Содержание
Глава первая. В степи под Одессой [3]
Глава вторая. У стен Севастополя [29]
Глава третья. Госпиталь [78]
Глава четвертая. Сквозь вражеское кольцо [97]
Вместо эпилога [142]
Примечания
Глава первая.
В степи под Одессой
Кромешная тьма. Такая бывает только на юге в конце лета пасмурной ночью. И мелкий дождь.
Мы прибыли в Сочи за полночь и, выгрузившись, тотчас направились к причалу. Город и порт были окутаны темнотой. Словно придавленные ею, мы переговаривались почти шепотом, будто громкая речь тоже могла нарушить светомаскировку.
Где-то рядом, выпирая из темноты, светятся гребни морских волн. Они бьются и шипят между черной громадой корабля и причалом. Я знаю, что есть корабль и причал, но скорее угадываю, нежели вижу их во тьме.
Держась за вещмешок впереди идущего, мы поднимаемся по шевелящимся под ногами сходням. На борту по одну сторону трапа стоит командир нашей маршевой роты лейтенант Иван Самусев. По другую — моряк-часовой. Самусев считает бойцов, поднимающихся на борт, дотрагиваясь рукой до каждого.
Гуськом, продолжая держаться друг за друга, мы проходим в трюм. Там горит вполнакала несколько лампочек. На палубе вповалку лежат незнакомые бойцы. Они спят, тесно прижавшись один к другому, как [4] патроны в обойме. У каждого в головах тугой вещмешок, каждый обнимает руками винтовку. По тому, насколько привычна для спящих эта поза, как даже во сне они держат возле себя оружие, я поняла: эти солдаты не раз бывали в деле. Меня не обманули ни их новые шинели, ни новая обувь. Очевидно, часть возвращалась на фронт после переформирования.
Сами-то мы выглядим по-другому. Вещмешки у нас угловатые, уложенные неумелой рукой, и шинели не так пригнаны, и спать с оружием, как они, мы не умеем. Да что там говорить, мы даже не можем сразу заснуть!
Бойцы нашей маршевой роты долго переговариваются. Самусев молча ходит по узкому проходу между лежащими солдатами и покуривает в кулак.
Корпус корабля мелко вздрагивает, подчиняясь ритму работающих машин. Раздается протяжный гудок отхода. Качает сильнее. Удары волн по обшивке становятся настойчивее: мы вышли в открытое море.
Многие уснули или, как я, делают вид, что спят.
Закрыв глаза, думаю о том, что вот сбылась моя мечта. Еду на фронт не телефонисткой, не медицинской сестрой даже, а настоящим бойцом-пулеметчиком. Никто из товарищей по роте не мог бы сказать, что на учебных стрельбах я действовала хуже других или мне давали поблажки. Нет, поблажек не было. Иногда даже казалось, что ко мне относятся строже, чем к остальным.
Теперь все это позади. Завтра, самое позднее послезавтра я займу место у пулемета не на стрельбище, а на передовой. Я очень смутно представляю бой, в котором доведется участвовать, и, наверное, поэтому мысленно тороплю события...
По кораблю заметались частые звонки тревоги. Кто-то заглянул в люк. Я увидела, что уже светает.
Послышался прерывистый гул самолетов.
— Оставаться на местах! — крикнул Самусев.
Он с несколькими незнакомыми командирами стоял у трапа, ведущего на верхнюю палубу.
Проснувшиеся бойцы растерянно посматривали друг на друга. Корпус корабля задрожал от выстрелов зенитных орудий: фашистские самолеты ревели теперь прямо над нами. Пули цокали по палубе и обшивке. [5]
В трюме у нас по-прежнему полутемно. Лампочки, казалось, светят совсем тускло. И так же тускло было на душе. Одно дело — находиться во время налета наверху, другое — сидеть в слабо освещенном трюме...
Поодаль послышался взрыв.
— Сбили! Наши зенитчики фашиста сбили! — прошуршало по трюму. И хотя самолеты врага продолжали обстреливать корабль из пулеметов, бойцы в трюме повеселели.
В разгар очередной атаки самолетов примостившийся рядом со мной пожилой черноусый боец поплевал на пальцы, пригладил усы и громко сказал:
— Что, сынки, притихли? Давайте песню споем! Что б ни случилось, с ней веселее!
Черноусому никто не ответил. А он, как ни в чем не бывало, душевно предложил:
— Я начну. А вы подтянете.
И запел неожиданно высоким, чистым голосом:
Ты не вейся, черный ворон...
Тут уже не выдержал наш Анатолий Самарский. Взял баян, растянул меха. Тесно стало песне в трюме. Она наверняка долетела до зенитчиков, которые вели огонь по вражеским самолетам. Зенитки забили чаще.
Потом прозвучала команда «Отбой».
Незаметно шел час за часом. Наши соседи по трюму — бывалые солдаты — вели себя много сдержаннее нас, необстрелянных новичков. Я не понимала, в чем дело. Только потом, в конце пути, один из них сказал:
— Проскочили... Ни на мину не нарвались, ни подлодки нас не перехватили.
Тогда мне стала понятной сдержанность соседей: не хотели понапрасну пугать новичков.
В трюм спустился морской офицер:
— С благополучным прибытием, товарищи! Готовьтесь к выходу!
Мы снова вышли в ночь. Так же держась за вещмешок впереди идущего, спустились по трапу на берег.
Одесса!
Много слышали мы о героических делах ее защитников. А теперь и нам предстояло отстаивать город плечом к плечу вместе с ними. [6]
Мы шли почти сутки по пыльным степным шляхам. Навстречу двигались по обочинам хмурые, молчаливые беженцы. В облаках пыли ревели недоенные коровы. А впереди по горизонту стлался черный дым: горела заскирдованная пшеница.
К Самусеву подошел старик, волочивший на веревке козу:
— Что же, сынок, вы его не остановите?!
Лейтенант смутился под строгим взглядом:
— Мы еще не воевали... Только идем...
— Идите! — сказал старик, да так строго, словно был генералом.
И мы шли без передышки. После полудня миновали полосу горящих хлебов. Теперь впереди по горизонту плыл рыжий дым разрывов, пахнущий взрывчаткой и пылью. А земля под ногами едва приметно вздрагивала, словно от боли.
Смеркалось, когда мы вошли в село, где нас должен был встретить проводник, чтобы отвести на передовую. Половина села была разбита бомбами и уже сгорела. Только дымились развалины.
Погорельцы и беженцы расположились в садах, под призрачной защитой деревьев. Погорельцев сразу можно было определить по закопченным лицам.
Я вошла в один из садов. Под деревьями на земле сидели женщины с детьми. Женщины растирали в ладонях собранные по дороге колосья пшеницы. Растерев колос и сдув плевелы, они разжевывали зерна и кормили детей. Беженка, возле которой я остановилась, давала эту жвачку грудному ребенку. Я по своему малому, но горькому солдатскому опыту знала, что даже от плохо проваренной пшеницы крепко болит живот.
— Что вы делаете? Малышу будет плохо!
— Милая ты моя девушка... — По щекам женщины потекли слезы. — Пропало у меня молоко... Все там осталось — дом, хлеб, молоко и хозяин...
Я отошла в сторонку, развязала свой вещевой мешок, достала сухой паек и отнесла женщине. Самусев и старшина роты видели, что я сделала, — это был явный беспорядок, — но промолчали. Молчали они и тогда, когда другие бойцы тоже отдали свои продукты детям. Да и сами поступили так же, только сделали [7] это очень осторожно, стараясь, чтобы ничего не заметили товарищи.
Вскоре пришел проводник, и мы тронулись в путь.
Ночное небо впереди нас озарялось то ослепительными вспышками ракет, то разноцветной строчкой трассирующих пуль. Справа доносился глухой говор станковых пулеметов, слышались разрывы снарядов. Очевидно, там шел жестокий бой.
Чуть позже мы узнали, что полк, в который прибыла на пополнение наша маршевая рота, несколько дней подряд жестоко дрался с гитлеровцами за небольшой населенный пункт и перекресток шоссейных дорог.
В расположение штаба полка мы попали глубокой ночью. Остановились на короткий привал. Многие бойцы, утомленные долгим переходом, тут же уснули на изрытой снарядами земле. Но вскоре возле нас выросла фигура в белом переднике и белом колпаке. Вертя в руке черпак, нас приветствовал повар:
