Андраш Беркеши - Последний порог
— Успокойся, Эльфи.
— Успокоиться? Как я могу быть спокойна, когда мой родной сын разрушает семью?
Чабу охватила необъяснимая грусть и разочарование. «И это моя добрая, умная, веселая мама?» — думал он, не зная, что же сказать им. А следовало сказать, что семью разрушает не он, а Аттила. Это он донес на Милана в гестапо, и он один виноват в случившемся. Однако Чаба молчал, ожидая, когда его спросят.
— Чаба, — заговорила мать, с трудом взяв себя в руки, — если ни я, ни отец уже не являемся для тебя авторитетом, то ты хотя бы подумал о дядюшке Вальтере. Но ты, как я вижу, ни с кем не собираешься считаться. Неужели мы это заслужили? Или ты хочешь, чтобы нас вместе с тобой арестовали как преступников? Твой отец находится в непосредственном окружении регента, а нас из-за тебя увезут в полицейской машине...
— Мама, я очень сожалею о случившемся, но я ни в чем не виноват.
— «Не виноват»? — Гуттен вытаращил глаза: — Дружишь с коммунистами и считаешь себя ни в чем не виноватым? Ты не думаешь, что это несколько странно, а?
— За все случившееся следует винить того, кто донес на Милана в полицию. Меня тоже туда вызывали. Мама, почему ты вдруг решила, будто мне известно, что Милан коммунист? Я этого не знал, а если хочешь услышать мое мнение, то я и сейчас не верю этому. — Бросив рассерженный взгляд на Аттилу, он продолжал: — Поверь, что это всего-навсего подлая провокация.
Эльфи хотела что-то сказать, но фон Гуттен остановил ее жестом и, подойдя к Чабе вплотную, заявил:
— Никакая это не провокация, молодой человек. Нам показывали протокол допроса твоего друга, где он во всем сознался. Он — член коммунистической партии. Это сущая правда. А я и твоя мать виновны в том, что ты дружил с коммунистом. Ты с ним в этом доме частенько встречался. Как скажется на мне арест Радовича, я пока еще не знаю. Во всяком случае, мои недоброжелатели используют это против меня, да и твой отец, видимо, тоже не обрадуется...
— Чего же вы все от меня хотите в конце концов? — не выдержал Чаба. — Скажите, что я должен сделать?! Уж не выступить ли с ложным признанием?! Уж не заявить ли, будто я знал о том, что Милан коммунист?! — Все это Чаба выпалил раздраженным голосом. Особенно злило его то, что Аттила, виновный в случившемся, спокойно курил и, словно в знак утверждения, кивал.
Нервный голос Чабы разозлил Эльфи. Она вскочила с кресла и начала кричать:
— Что за манера говорить?! У кого ты этому научился? И вообще, что ты о себе такое возомнил?! Гляди мне в глаза, когда я с тобой разговариваю, и не пожимай так плечами...
— Ты права, мама, извини, — произнес умиротворяюще Чаба и закрыл глаза. Охотнее всего он сейчас закричал бы, заплакал — ведь по отношению к нему совершена величайшая несправедливость. — Прошу извинить меня, дядюшка Вальтер, — тихо сказал он и вышел из комнаты.
Остальные еще некоторое время оставались в библиотеке, разговаривая о возможных последствиях дела Радовича.
— У меня лично такое мнение, что Чаба знал о деятельности Радовича. Просто он сейчас испуган и не решается говорить правду. — Эльфи в отчаянии начала заламывать руки: — Я уже не знаю, что о нем и думать.
— К сожалению, вы плохо знаете Чабу, — впервые за все это время подал голос Аттила. — Он сказал правду. Если бы он хоть как-то был причастен к подрывной деятельности Радовича, можете мне поверить, он учел бы и последствия. Как мне кажется, Радович по-хитрому воспользовался доверием Чабы. Не сердись, мама, но виноваты в этом в первую очередь вы сами. — Поймав удивленный взгляд матери, он продолжал: — Да-да, мама. Я знаю, что правда горька, однако мы должны откровенно говорить друг с другом. Когда я тебе в поезде высказывал свои опасения, ты улыбалась. А Чаба только с такими типами, как Радович, чувствует себя хорошо.
— Я устала, — проговорила Эльфи, оставляя без ответа слова старшего сына. Она встала и как сонная направилась в свою комнату.
Слова Аттилы болью отозвались в ее сердце, однако она считала, что он не прав, так как Чабу насильно ни к чему не принудишь. До сих пор у них не было никаких забот с младшим сыном, который, как она верила, любит их больше всего на свете. Она подумала о том, что, возможно, из-за охватившего ее страха она слишком грубо обрушилась на Чабу, а будь у нее с ним разговор с глазу на глаз, все, видимо, пошло бы по-другому. Но она боялась, и боялась отнюдь не без оснований. Ее сыновья, конечно, ничего не знают о том, что их отец, а ее муж, не любит Гитлера и что он уехал из Лондона с твердым решением предупредить регента о серьезных последствиях секретного совещания в Берхтесгадене. Она знала и о том, что на мужа оказывали влияние определенные английские круги. Если немцы пронюхают об антинацистской деятельности мужа, то они обязательно пришьют ему и дело Радовича, хотя (это она знала точно) у регента не было более антибольшевистски настроенного советника, чем генерал Аттила Хайду. Однако, несмотря на это, Гитлер мог все равно скомпрометировать Хайду и потребовать у Хорти его немедленной отставки. С беспокойством она думала о скором возвращении мужа.
Вскоре она уснула, но проспала недолго, так как ее разбудила старая экономка Аннабелла. Эльфи инстинктивно посмотрела на стенные часы — было десять минут седьмого.
— Баронесса, вас просят к телефону, — тихо сказала экономка.
— К телефону? В такое время? — надев халатик и бросив беглый взгляд в зеркало, она скорчила гримасу. — Кто звонит?
— Профессор Эккер.
Эльфи поспешила к телефону.
— Прошу прощения, уважаемая госпожа, что я так рано беспокою вас. К этому принудило меня неотложное дело, по которому мне необходимо переговорить с вами. — Слова так и лились из профессора водопадом. Рассказав о ночном допросе, он продолжал: — Уважаемая госпожа, я, как член совета университета и его представитель, несу, так сказать, ответственность за своего самого любимого ученика, за которого я поручился. Моего поручительства оказалось достаточно для того, чтобы Чабу не арестовали. — На какое-то время он умолк, словно ожидал благодарности от генеральши, но она молчала. — Его показания не занесли даже в протокол, что имеет немаловажное значение. — Генеральша продолжала молчать, так как думала в этот момент о своем муже и о том, какими последствиями может обернуться для него все случившееся. — Однако в настоящее время, уважаемая госпожа, важно отнюдь не это. Иначе я бы вас и беспокоить не стал.
— Тогда что же, дорогой Эккер? — с трудом выговорила она.
— Сейчас узнаете, уважаемая госпожа, сейчас узнаете. Полчаса назад ко мне на квартиру приехал штурмбанфюрер Браун и сказал, что ему не понравилось поведение Чабы, и особенно его упрямство. На допросе Чабы я в его присутствии и в присутствии Эндре заявил Брауну о том, что оба они, как только вспомнят что-нибудь по делу Радовича, сообщат об этом в гестапо. Я думаю, уважаемая госпожа, мое обещание следует рассматривать как своеобразную подписку о лояльности вашего сына, на что я решился, руководствуясь чисто гуманными принципами.
— Да-да, разумеется, — поспешила заверить госпожа. — Однако, ради бога, извините меня, дорогой господин профессор, но я все еще никак не могу понять, в чем же, собственно, проблема.
— Дело в том, уважаемая госпожа, что Чаба не пожелал подтвердить моего обещания.
— Как это так? Он что — отказался?
— По сути дела, да. Он, правда, молчал, однако упрямое молчание в такой ситуации равносильно отказу.
— Боже праведный, этот ребенок сведет меня с ума! — запричитала госпожа, и Эккер уловил в ее голосе нотки страха. — Уважаемый господин профессор, я готова принять вас и поговорить.
На несколько секунд в трубке воцарилась тишина. Госпожа уже подумала, не положил ли ее Эккер, как вдруг он заговорил:
— Если разрешите, уважаемая госпожа, я хотел бы дать вам один совет.
— Разумеется, вы очень добры.
— Я вам советую и прошу вас одновременно разрешить мне в вашем присутствии поговорить с Чабой. Я бы хотел объяснить ему кое-какие вещи, а вас, уважаемая госпожа, просил бы поддержать меня.
Генеральша с облегчением вздохнула.
— Буду очень вам благодарна, дорогой Эккер, — затараторила она, — очень благодарна. Большое вам спасибо за вашу добровольную помощь.
Спустя час профессор Эккер в сопровождении Эндре уже появился на вилле генерала Хайду. Позвали Чабу, который, увидев профессора, очень удивился, не зная, чем вызван столь ранний визит. Чаба был явно не в настроении: он устал и совсем не выспался.
Вскоре в зал вошли Вальтер фон Гуттен и Аттила. Профессор галантно поцеловал ручку госпоже Эльфи, по-дружески поздоровался с остальными, а уж затем начал обстоятельно излагать свои мысли. После первых же слов профессора Чаба понял, что этот ранний визит предназначался именно ему, а он сам выступал перед членами семьи в качестве этакого обвиняемого. Чувство горечи и обиды охватило Чабу, которому захотелось поскорее уйти отсюда, чтобы не видеть никого.
