Ибрагим Абдуллин - Прощай, Рим!
Они забрали пулемет, запасные диски и вышли из подвала. Едва брезжил рассвет. Друг за другом гасли звезды. Ни звука кругом, лишь под ногами поскрипывает хрупкий ледок. За ночь подморозило.
— Глянь-ка, глянь, собака в печку лезет! — Ильгужа указал на высокую кирпичную трубу, сиротливо торчавшую возле моста. — Тепло там, что ли?
— Может, пораненная? Сходим посмотрим, у нас еще с полчаса в запасе есть.
Они беглым шагом пересекли улицу и направились к мосту.
Когда-то… Нет, не когда-то, а еще вчера здесь стояла большая изба и добротные, просторные сарай и клеть. Теперь ото всего остались только обуглившийся фундамент да вот эта огромная русская печь. Хозяин, видать, был старателен, трудолюбив. Столбы ворот в резных узорах, печь с карнизом и по бокам разрисована петушками. А может, кто из жителей тут схоронился? Нет. Лаз в погреб на замке. Заколочен тесинами крест-накрест.
— Стало быть… — сказал Леонид громко, — стало быть, хозяин на фронте, а семья его — в эвакуации.
— А вернутся они, кругом уголь да зола, — с горечью выговорил Ильгужа. — Уголь да зола… Глянь-ка, глянь! — закричал он, подняв с земли куклу. Она была без одной руки и валялась у входа в погреб.
— Захвати с собой, — сказал почему-то Леонид, а сам между тем нашарил в кармане кусочек сахара и заглянул в устье печки.
— Шарик! Шарик!..
Пес лежал, свернувшись клубком, в глубине. На зов Леонида он поднял голову, жалобно посмотрел на человека, потом перевел взгляд на кусочек сахара в протянутой руке и снова уткнулся мордой в передние лапы.
— Городские собаки, они охочи до сахара, а деревенские… — Ильгужа достал ломтик колбасы. — На-на-на…
Ласковый голос и запах мяса сделали свое: пес тихонечко приподнялся и очень осторожно двинулся вперед.
— Не бойся, Шарик, не бойся… Видишь, как заднюю ногу волочит?
— Вижу. — Леонид, взяв пса на руки, снял с шестка. — Не бойся, мы тебя не обидим. На, ешь. Вкусно?.. Почему же хозяева бросили тебя тут? Или дом сторожить оставили?
Это была русская охотничья лайка. Уши острые, торчком, белая грудка и белые же лапы.
— Индивидуальный пакет с тобой, Муртазин?
— Рану хочешь перевязать, что ли?
Они опустились на корточки.
— А ты, Колесников, хоть и не деревенский человек, но животных, оказывается, любишь.
Леонид пристально посмотрел в узкие глаза Ильгужи.
— Ты-то откуда знаешь, что я не деревенский человек?
— Да как откуда?.. — Ильгужа чуть замялся. — Я нашего брата, мужика, пусть он хоть в печку залезет, по одной задней части узнаю. По походке, по тому, как цигарку скручивает, деревенского за версту видать. А ты ин-тел-ли-гент.
— Я, братец, зоотехник.
— Зоотехник? — У Ильгужи глаза радостно заблестели. — Так знаешь что? Поедем к нам после войны! Знаешь, какая у нас благодать? Не то что здесь, песок да болота. Какие луга, какие пастбища!..
— Знаю. Несколько раз пришлось пересекать Урал на поезде. — Он выпрямился. — Готово! Ну-ка, Шарик, покажи, как теперь ты будешь ходить! Ну, ну!.. Идем с нами, на довольствие запишем, колбасой будешь кормиться.
Сделал пес шага два, остановился, заскулил.
— Ему еще больно ступать.
Ильгужа поманил было Шарика, чтобы взять его снова на руки. Тот, словно бы выражая благодарность, помахал хвостом с белым кончиком, повянькал, задрав короткую шею, но близко подходить не пожелал.
— Глянь-ка, Колесников, глянь… У него на глазах слезы. Похоже, он понял, что мы хотим увести его.
— Хорошая собака, — сказал Колесников, вспомнив своего Джульбарса. — Прощай, Шарик.
Колесников с Муртазиным побежали через улицу и отправились на позицию, где располагались пулеметчики. А Шарик сел на задние лапы и долго смотрел им вслед. О чем думал в эту минуту раненый песик, трудно сказать. Может, он ничего не думал. Не умеет думать. Может, это просто инстинкт не велит бросать родной дом. Может…
— Хороший ты человек, — заявил после долгого молчания Ильгужа, приостановившись, чтобы поправить обмотки.
— С чего ты вдруг?
— Если человек тварь живую любит, значит, хороший. Сам испытал.
— Вон и Гитлер животных любит. На всех фото, какие мы забрали у пленных, рядом с ним его любимый пес Бонди.
— Гитлера я и за человека не считаю, — сказал Ильгужа, смачно сплюнув. — Он волк. Голодный волк.
— Ильгужа!
— Чего, Леонид?
Остановились. Встретились взглядами.
— Друг друга не бросать.
— До самой смерти, знаком!
Мужское, крепкое рукопожатие.
12
Последний бой. Нет, не тот, что в Италии, последний бой на родной земле. Леониду даже думать не хочется о нем. «Забыть. Вырвать из памяти, как выдирают из тетради грязные листы, и бросить в воду!..»
Он налегает на борт отяжелевшим вдруг телом, смотрит на море…
Чьи только галеры, каравеллы, крейсеры и дредноуты не бороздили сапфировую гладь его! По нему плыли воины Александра Македонского, Ганнибала, Августа, Наполеона, плыли германские вандалы, чтобы в чужих странах творить свои мерзкие, злые дела. А сколько миллионов негров загубили в его пучине белокожие дикари — работорговцы из Португалии, Испании и Англии?.. А сколько кораблей союзников отправили на дно пираты Гитлера и Муссолини?..
О, самое прозрачное в мире Средиземное море! Если б собрать вместе всю кровь, какая пролилась здесь… Крепко зажмурил глаза Леонид — померещилось, что море стало багрово-красным.
А как удачно начался было его солдатский путь! Правда, Волховский фронт был одним из самых тяжелых. Куда ни сунься — болота, озера, ни окопа поглубже, ни землянки не выроешь.
В первом же бою отбили три деревни. Через неделю, 9 декабря освободили Тихвин, перерезав удавку, затягивающуюся у горла Ленинграда. Затем вывели из окружения кавалерийскую бригаду, прямо из огненного кольца выдрали. Тогда Леонида ранило. Но солдат, если он не был ранен, еще не настоящий солдат. Пуля вошла под правым глазом и вышла в левую щеку. Считай, повезло, чуть бы ошиблась пуля, и остаться бы ему без глаза, а то и без головы. Крепкий организм и молодость взяли свое — ровно через три недели он вернулся в часть. А для солдата снова попасть в свою роту — это большое счастье. Друзья встретили его «музыкой». Дрожжак дудел на трофейной губной Гармошке, узбек Мирза-ака барабанил пальцами в дно котелка, Ильгужа извлекал какие-то скрежещущие звуки из двуручной пилы. Что за мелодию играл этот диковинный оркестр, нельзя было разобрать. Однако Дрожжак пояснил, что играли они «Встречную».
Зима прошла в оборонительных боях. Покоя не было, но и потерь особых не понесли. И вот настала весна. Нежная душа Дрожжак первым услышал жаворонка. Ильгужа, возвращаясь с боеприпасами из тыла, нашел несколько золотистых цветков мать-и-мачехи. Никита просверлил концом штыка ствол березы и напился сладкого сока.
Весна спешила вовсю, не понимала, что кругом война, что тысячами умирают люди. Она несла с собою не только красоту, а и новые хлопоты для солдат. Болотца превратились в озера, морем разлились речушки. А все же на душе было весело. Весна идет. Весна!.. Может, она принесет нам и радость победы над врагом. Наше грандиозное контрнаступление прошлой осенью под Москвой делало эти надежды вполне основательными.
Завтра Первое мая. Настроение у ребят отменное. Чистятся, принаряживаются, пишут письма домой. Скоропадов склеил вместе несколько старых фронтовых газет и рисует красной тушью слова первомайского лозунга. А Никита с двумя дружками режется в карты. Перед ним груда мелочи.
Леониду грустно. Письма писать некуда: Оринск давно у немцев, мать в Ленинграде — не отвечает. В карты играть он не любит. Вот если бы шахматы были…
Он подходит к Ильгуже, который завел обыкновение в свободные минуты затаиваться где-нибудь в углу и шепотком перечитывать письма жены.
— Ильгужа, а ведь за тобой должок. Когда расплатишься? — спрашивает Леонид. Шутит, улыбается, но в глазах печаль.
— Какой должок? — недоумевает Ильгужа, оторвавшись от писем.
— Такой. Еще осенью обещал, что научишь меня петь «Эскадрон».
— Да я не знаю, как слова по-русски подобрать.
— Если мотив запомню, слова я сам придумаю.
— Садись. — Ильгужа собрал письма, аккуратно сложил, завернул в газету, сунул в карман. Когда застегнул пуговицу, опять пощупал рукой. — Знаком, лучше я тебя другой песне выучу. Называется «Хвала Уралу!». Слова легкие, сразу запомнишь, а мотив… мертвых разбудит.
— Ну, ну! — Леонид присел напротив.
Запел Ильгужа неожиданно громко, на всю землянку:
Ой, Урал, Урал ты мой,
Вьешься каменной рекой —
Ты оплот страны родной,
Ты оплот страны родной!..
Ты раскинулся ветвистым
Деревом широколистым,
Ты клубишься синей тучей,
Ой, Урал, Урал могучий!..
Кто-то поднял голову, посмотрел на Ильгужу, кто-то пододвинулся поближе. Слушают, о делах своих позабыли…
