Александр Медведев - По долинам и по взгорьям
Когда мы выехали, солнце было еще совсем низко. Утренний свежий воздух бодрил. Настроение у всех было хорошее.
Дорога шла среди невысоких, покатых увалов, поросших кое-где березняком.
— Эх, утро-то какое! — вздохнул Виктор. — Глянь, Сашко, на березки! Чистые да белые, ровно свечи. — Я перевел взгляд на загорелое, с доброй улыбкой лицо Суворова, а он вдруг схватился за шашку и крикнул:
— Ребята, казаки!
Из-за бугра вылетела группа конных.
Бой был коротким. Я схватился с приземистым плотным казаком, который кружил, как черт, на низкорослой степной лошадке, таращил на меня глаза и свирепо ругался. Я тоже рассвирепел и заорал на него, но казак был сильнее, мне пришлось туго. Неожиданно мой противник охнул, схватился за бок и медленно сполз с седла. Обернувшись, я увидел, что Виктор не спеша засовывает за пояс револьвер.
Трое казаков быстро уходили за бугор, остальные были убиты. Тут мне бросилось в глаза, что Васька полулежит в седле, навалившись на шею своего коня, который покорно стоит на месте и прядет ушами. Я кинулся к Ваське. Он еле слышно проговорил:
— Якши клинок… Шибко много казак порубил…
Через некоторое время мы добрались до Черниговской и нашли штаб Н. Д. Каширина. Здесь, в полевом лазарете, Догоняй Васька умер от большой потери крови. Мы похоронили его за околицей станицы, на бугорке.
Оставив у каширинцев двух конников связными, наш разъезд возвратился в свой отряд.
А спустя несколько дней меня и еще четырех кавалеристов опять вызвали в штаб. В просторном штабном пятистенке было жарко. За столом сидели недавно приехавший в Парижскую В. К. Блюхер и комиссар нашего отряда И. М. Малышев. Ворот солдатской гимнастерки командующего был расстегнут, на груди виднелся край марлевой повязки. (Потом мне рассказали, что Василия Константиновича очень часто беспокоили тяжелые раны, полученные им на фронте в 1915 году.)
Блюхер встал из-за стола, внимательно осмотрел всех нас и сказал:
— Вы повезете пакет в четвертую дружину, которая должна находиться в станице Варнинской.
Выехали чуть свет. Скакали долго. По дороге снова наткнулись на дутовский разъезд. После короткой стычки казаки ушли в степь, оставив убитого офицера. Мы поторопились к станице.
В штабе 4-й дружины нас встретил комиссар.
— А, летучая почта! — улыбнулся он, принимая пакет, и приказал накормить нас.
С удовольствием распрямив затекшие ноги, расправлялись мы с горячей гречневой кашей, когда в горницу вошел вестовой.
— А ну, хлопцы, кто добровольно желает везти назад ответ? Дело срочное, важное!
Уставшие конники переглянулись. Я поднялся:
— Поеду.
Вручая мне пакет, комиссар сказал:
— Не зевай. С казаками не связывайся, чуть чего — удирай что есть мочи. — Он помолчал, потом добавил: — Ежели туго придется — пакет уничтожь.
Уже верстах в трех от Варнинской я вспомнил, что так и не успел напиться. А солнце пекло немилосердно, и меня начала мучить жажда…
Ехал очень долго. Уставший конь спотыкался. Уже загустели сумерки, а Парижской не было и в помине. Неужели заблудился?
Но вот вдали замигали огоньки. Станица! Только чья? Сердце захолонуло.
На гребне холма показались силуэты всадников. Раздался окрик:
— Стой! Кто идет?
В сознании мелькнуло: «Если туго придется — пакет уничтожь».
Ответил спокойно:
— Свой!
— Кто свой? Уралец? — спросили с холма.
«Ловят? Все равно уйду, если что…»
— Уралец!
— Пропуск?
— «Винтовка»! Отзыв?
— «Виндава»!
— Это Сашка! Ей-богу, Сашка! — радостно крикнули сверху.
Я узнал голос Виктора Суворова и погнал коня на холм…
В штабной избе был накрыт большой круглый стол. На нем стояли миски с горячими пельменями и клокочущий самовар. За столом сидели командиры и комиссары. Я подошел к Блюхеру, подал ему пакет, доложил:
— Задание выполнено. В схватке с конным разъездом противника убит один дутовский офицер.
Василий Константинович ободряюще улыбнулся и сказал:
— Садись, закуси пельменями да попей чайку с кишмишом. А потом иди к эскадронному и доложи ему, что я весьма доволен боевой службой его конницы, а тебе разрешил досыта отоспаться и дать отдых коню.
Не дожидаясь повторного приглашения, я быстро устроился за столом.
К семнадцатому апреля Уральские войска закончили окружение противника. Почувствовав угрозу полного уничтожения, Дутов распустил большую часть казаков по станицам. Но сам атаман с отрядом примерно в 400 человек, главным образом офицеров, в ночь на девятнадцатое апреля прорвался у станицы Наваринской, где находились небольшие силы южной группы Н. Д. Каширина, и устремился в Тургайские степи. Наш эскадрон, 2-я и 3-я екатеринбургские дружины начали его преследовать.
Утром двадцать третьего апреля удалось догнать Дутова в поселке Бриенском. Его пулеметчики открыли по атакующим сотням губительный огонь. Эскадрон спешился. Пришлось нашим артиллеристам развернуть батарею и обстрелять центр поселка. После этого сопротивление прекратилось. Но атаман с личным конвоем и штабом опять улизнул в степь, за речку.
Мы снова вскочили на коней. К нам присоединился Синяев на рыжей крупной лошади.
— Э-ге-гей, товарищ Митин! Прими на пополнение!
— Давай, Артамоныч, действуй, — кивнул Митин.
Проскакав по ветхому мостику через речку, кавалеристы увидели впереди растянувшиеся по степи повозки и пришпорили коней.
Зайдя сбоку, эскадрон отрезал обоз, в котором было около двухсот подвод. Казаки, прикрывавшие его, рассыпались по оврагам.
Гнаться дальше за атаманом на измученных длинными переходами конях не имело смысла. Повернули обратно в поселок и тут заметили: нет нашего бородача Синяева. Мы встревожились. Но напрасно: Артамоныч, живой и здоровый, вскоре объявился, ведя в поводу двух коней — своего, рыжего, и трофейного, серого в яблоках. А впереди него ковылял спотыкающийся толстяк в бекеше с погонами военного чиновника.
— Ого! Где это ты такого борова подцепил? — изумился Митин, разглядывая синяевского пленника.
— Да приотстал я с конем моим. Притомился он. Вот и набрел я в овражке на этого… Он со страху как завизжит: уйди, мол, убью, и шашкой машет изо всей мочи. Ну, я его и угостил плетюганом. Не понравилось это ему. Хлипким оказался, враз плюхнулся на землю, как утюг. Вот и тащимся теперь медленным маршем, он аж взмок, не хуже моего Рыжика.
В Бриенском дружинников ждал хороший обед, приготовленный казачками для офицеров Дутова. Но на следующий день после короткого отдыха мы вновь пустились в погоню. Нам удалось настичь и уничтожить несколько мелких разрозненных групп дутовцев. А сам атаман переправился через реку Жерла и ушел в Киргизские степи.
В одной из стычек во время нашей погони за Дутовым получил тяжелое ранение командир взвода лихой конник Саша Смановский. Вражеская пуля сразила на скаку его коня, и всадник упал грудью на острые камни… Когда мы несли Сашу на руках в лазарет, он на минуту пришел в себя, чуть-чуть улыбнулся и прошептал побелевшими губами:
— Эх, не придется мне боле барыню плясать…
Через несколько дней екатеринбургские дружины получили приказ возвращаться домой, и первого мая наша дружина была уже в Челябинске. Здесь стояли эшелоны чехословацкого корпуса, сформированного в России еще до Октябрьской революции из военнопленных и предназначавшегося для участия в войне против Германии и Австрии. В феврале 1918 года корпус получил разрешение Советского правительства выехать через Владивосток во Францию и двинулся по Сибирской железнодорожной магистрали.
Чехословаки встретили нас дружелюбно. На некоторых вагонах было написано: «Да здравствует братская Советская Россия и ее революционная Красная Армия!» Никому и в голову не могло прийти тогда, что вскоре нам придется скрестить оружие.
А второго мая, подъезжая к родному Екатеринбургу, дружинники, с нетерпением ожидавшие радостных встреч с родными, друзьями и подругами, задорно пели:
Эх, здравствуй, милая хорошая моя!
Чернобровая — похожа на меня!
ДАЕМ ОТПОР
Мама подсовывала мне то блин, то пшеничную румяную лепешку, приговаривая:
— Ешь, Санеюшко, ешь, да погоди отца слушать. Разве он понимает, что дите в походах-то оголодало? Все разговоры только разговаривает!
— Ого-го! Дите! — захохотал отец. — Слыхал, Санька: ты-то — дите!
Я сконфуженно улыбнулся, а отец продолжал:
— Перво-наперво, живой да здоровый воротился, конное дело знает. Да коня какого привел! Огонек, а не конь! Бабки сухие, вынослив, чистых степных кровей.
— Да хватит тебе толмить, дай парню поесть спокойно.
— А у нас радость: Илья вернулся.
