Александр Дудко - Аргентовские
Лавр готовился ко всему. Но от полумрака подвального кабинета и вида начальника контрразведки в груди у него заныло, будто сдавили сердце.
— Ну?!
Лавр опустился на стул.
— Если вы насчет совдеповской кассы…
— Ты о расписках скажи, — сдерживая ярость, сквозь зубы процедил Постников. — Куда спрятал деньги, которые у заведующего продпунктом получил.
— Я же говорил…
Плеть со свистом рассекла воздух. Лавру показалось, что в лицо плеснули кипятком. Он инстинктивно закрылся руками. Второй удар пришелся через плечо по спине. Когда плеть свистнула третий раз, Лавр медленно встал и, сбычившись, двинулся на Постникова. Тот отступил за стол, начал поспешно расстегивать кобуру. Стукнула дверь, в кабинет ворвались подручные капитана, сбили Аргентовского с ног.
— В боксерскую! — услышал он голос Постникова.
Лавр приходил в себя медленно. В голове звенело, голоса доносились издалека, словно сквозь стрекот тысяч кузнечиков. Ему казалось, что находится в бескрайней ковыльной степи, изнывает от жажды. В висках толчками пульсирует кровь. Кружится голова. Он бежит к синеющему на горизонте озеру, торопится, но озеро вдруг растворяется в пляшущем мареве. Он останавливается и проваливается в огнедышащую яму. Где-то рядом голоса:
— Намочи тряпку, Михаил… Обложи голову…
— Вот изверги…
— Истязать человека в каждой контрразведке умеют. С первобытных времен.
— Вряд ли первобытные люди так мучили свои жертвы.
— Это от бессилия перед духом человека. Не станут же терзать того, кто на первом допросе сломился.
— Пить!.. Пить хочу!.. — кричит Лавр, а его почему-то не слышат. Наконец, прохладная струйка влаги скатилась в рот. Он судорожно глотнул. Тело как будто парализовано, нет сил открыть глаза. Так же медленно возвращалась память. Вспомнил: волокли в подвал, чем-то били, железным обручем стягивали голову. Нестерпимая боль корежила тело… Казалось, вот-вот из орбит выскочат глаза… Спасло то, что потерял сознание. Очнулся мокрый… Тельняшка неприятно холодила тело. Снова увидел выхоленное лицо Постникова.
— Где касса?.. Куда спрятал деньги?..
Лавр молчал. Это взбесило капитана. Он грязно ругался, остервенело пинал беспомощное тело.
…Скрипнула ржавая дверь. Солдат в сером мундире, выпучив остекленелые глаза, торопливо доложил:
— Господин капитэн, вудце скупины[3] Ян Сыровы к тебе.
Под грузными шагами заскрипели ступеньки деревянной лестницы.
Постников и его помощники вытянулись, не смея шевельнуться. Сыровы, слегка прихрамывая, подошел к капитану, пожал руку, кивнул остальным и направился в угол, где лежал Аргентовский.
В смутном свете фонаря «летучая мышь» Лавр увидел коренастого, полнеющего мужчину в сером френче. На крепкой бычьей шее, сдавленной упругим воротником, сидела большая, круглая, словно шар, голова, увенчанная фуражкой с бело-красной лентой на околыше. Правый глаз пересекала мягкая серая повязка. Лицо Сыровы было угрюмым, непроницаемым.
Не поворачивая головы, он деловито спросил:
— Кто такой?
— Комиссар милиции Аргентовский, господин начальник, — поспешил с ответом Постников.
— Про что допрос?
— О совдеповской кассе пытаем, — пояснил капитан.
— О!.. — в единственном глазу Сыровы сверкнул любопытный огонек. — Аргентовский, вы знал Тептелев? Подполни в депо.
Лавр не ответил на вопрос Сыровы, только скрежетнул зубами.
— Тебя спрашивают! — Постников угрожающе поднял плетку. — Отвечай!
Аргентовский облизнул пересохшие губы, выплюнул сгусток крови. Капитан с размаху хлестнул его плеткой. Под разорванной тельняшкой грудь Лавра перечеркнул кровавый рубец. Это еще больше распалило палача. Его плетка вновь засвистела в воздухе раз, другой, третий…
— Добже… Мертвый сказат не може, — остановил контрразведчика Сыровы, когда Лавр безвольно склонил голову набок.
Смахнув пот со лба, Постников пожаловался:
— Каменный он, что ли?!
— Они все каменны, — подтвердил Сыровы. — Большевик!
Следующий допрос Постников проводил в присутствии бывшего полицейского исправника Иконникова. Когда ввели Лавра, Иконников восседал на стуле у окна, закинув ногу на ногу, попыхивал своей неизменной трубкой. Самодовольно улыбался.
— Здравия желаю, комиссар! А мы с вами тогда не закончили беседу… Если господин Постников позволит и с вашей стороны возражений не последует, я готов продолжить.
— Не та обстановка, — бодро, даже улыбаясь, ответил Аргентовский, хотя все тело ныло от боли.
— Комиссар только сейчас понял, в каком положении находится, — сказал Постников. — Представляете, господин Иконников, каково мне было на первых допросах? Пришлось применить крайние меры.
У Лавра зло блеснули глаза.
— С тобой я больше не разговариваю, иуда!
Лицо Постникова потемнело, задергалось веко.
— Может, мы с вами, комиссар, найдем общий язык? — спросил Иконников.
— И с вами не о чем разговаривать.
— Сам вынуждаешь, Аргентовский! — исступленно крикнул Постников.
Подскочил к двери, пинком распахнул ее и приказал:
— В боксерскую!
Лавра опять жестоко избили, всю спину исполосовали горячими шомполами. Комиссар вообще перестал отвечать на вопросы.
— Черт с ним! — махнул рукой Постников. — Оставьте.
С этого дня Аргентовский давал только письменные показания.
«17 июня 1918 года. Я, нижеподписавшийся, даю настоящий отзыв на отношение начальника городской милиции от 17 июня с. г. за № 3334 в нижеследующем: упомянутая сумма 11 400 рублей в настоящей переписке сдана мною в кассу совдепа под расписку, каковой на руках у меня не имеется, наверное, утеряна…»[4].
В этот же день вызвали на допрос председателя Совета Зайцева. Постников любезно предложил сесть, раскрыл портсигар.
— Видите, к чему приводит запирательство. Я в отношении комиссара Аргентовского. Поверьте, мы вынуждены применить крайне жестокие меры. Ведет себя вызывающе. Груб. Отказывается отвечать. У нас тоже нервы… В конце концов, кто хозяин положения?..
— А вы напрасно стараетесь. Он действительно ничего не знает о кассе.
— Нет. Речь идет о другом. У заведующего продпунктом Аргентовский взял некоторую сумму. По кассовой книге горуездной милиции эти деньги не значатся. Полагаем, Аргентовский присвоил их.
Капитан помахал над столом двумя бумажками, как бы предлагая Зайцеву убедиться: «Вот они, расписки… Чего тут крутить».
— Могу пояснить, если это необходимо, — медленно заговорил Зайцев. — По моему распоряжению Аргентовский сдал деньги в нашу кассу, даже не оприходовав у себя. Точно не помню, в тот или на другой день.
— Сколько? — Постников испытующе уставился на Зайцева.
— Одиннадцать с лишним тысяч.
— Точнее?
— Одиннадцать четыреста.
— Письменно можете подтвердить?
— Пожалуйста.
Ив следственном деле Аргентовского появился такой документ:
«17 июня 1918 года я, нижеподписавшийся, даю настоящий отзыв в следующем: деньги от Аргентовского в сумме 11 400 рублей мною приняты и сданы в кассу совдепа 29 или 30 мая, точно не указать. Справку можете навести по кассовой книге Совета.
В чем и расписываюсь — Евгений Зайцев»[5].
Зайцев знал: кассовой книги, как и самой кассы, белогвардейцам не найти.
Однако контрразведка продолжала поиски, стараясь изощренными пытками сломить волю комиссаров. Но все ее усилия были тщетными.
Не комиссарам, а комиссары давали бой. Бой классовым врагам. И за их мужественной борьбой внимательно следила вся тюрьма. Ее бывший начальник Мартин Грунт каждый день принимал по тюремному «телеграфу» из соседней камеры: «Семнадцатая!.. Семнадцатая!.. Держитесь!.. На воле интересуются здоровьем».
Спустя неделю — новая весточка. На крохотном листочке всего несколько слов. Товарищи с воли писали, что имеют оружие и готовы организовать побег. В конце настоятельно требовали: «…Сообщите свой план».
Теперь политзаключенные твердо знали: в городе действует подпольная организация, которая готовит их освобождение.
— Надо связаться с товарищами из других камер, — предложил Климов, — составить общий план.
Однажды по «телеграфу» Грунту сообщили: «Подпольщики собираются напасть на тюрьму».
— Передай, — сказал Климов Мартину, — пусть оставят эту затею. Тюрьма хорошо охраняется. Нам нужна пилка по металлу.
Мартин отстукал.
«Как вы ее получите? Вам не разрешают прогулки и свидания», — последовал ответ.
— Подкупить или запугать надзирателя, — диктовал Климов.
Контрразведка догадывалась, что комиссары имеют связь с волей, что внутри тюрьмы зреет заговор. В городе было неспокойно. Почти каждый день на заборах и домах появлялись листовки. Белочешские солдаты находили в своих карманах прокламации, разъясняющие сущность мятежа. Ночами вспыхивали перестрелки с комендантскими патрулями. На железнодорожной станции и в пути следования были часты аварии поездов…
