Эдмунд Низюрский - Всегда на страже (сборник)
Да только жаль, что у начальника заставы очень мало свободного времени, когда он может превращаться в счастливого охотника.
- Ну, а теперь к шлагбауму,- повелел он водителю и со вздохом упрятал в футляр фотоаппарат, где на пленке одно и то же: пуща, сосны, живая птица, живой зверь.
И как только машина тронулась по дороге туда, в сторону шлагбаума, где пост и откуда начинается пограничная зона, Артюшин подумал о том, что желание превращаться в счастливого охотника в нем вовсе не из-за отсутствия в каждодневной жизни напряженных минут, погонь по следу и всяческих неожиданностей, а потому, что непреодолимо хочется побывать среди тишины, в чаще, среди этой вечной красы. Ах, как славно дышится, хоть на считанные мгновения ставшему праздным человеку в одиночестве, в заповедных краях, как охотно ловит слух птичий голос, как полнится грудь от всех этих восхитительных лесных ароматов! Что и говорить, согласен и день и два колесить по великой Беловежской пуще, удивляться, радоваться, смотреть… И каждый, кто служит на границе, кто знает бессонные ночи и тревожные часы недреманной жизни на рубежах страны, поймет это желание побыть среди тишины, обновиться душевно, вздохнуть глубоко и счастливо.
Артюшин даже сбросил на колени фуражку, обнажая белесые волосы, отвалился на спинку сиденья и вприщур стал глядеть на уходящую в зеленый сумрак дорогу, как будто ехать ему, счастливому охотнику, и впрямь сутки, двое.
И вдруг все это резко остановилось - бегущие мимо деревья, кусты, наплывающие каналом в просвете над дорогой.
Это резко затормозила машина.
И когда Артюшин разглядел впереди на дороге угрюмого зубра, то мысленно похвалил водителя за то, что тот моментально остановил машину, чтобы не тревожить зверя и чтобы позволить ему уйти в чащу. «Сейчас задний ход»,- так же мысленно подсказал он водителю, и водитель тотчас повел машину тихим задним ходом.
Сколько раз Артюшину за эти два года службы на лесной заставе приходилось вот так сталкиваться на глухой дороге с властелином Беловежской пущи, и всегда зубр, если его не беспокоили, уходил прочь,
А теперь же зубр упрямо двигался на них, и уже совсем близко была его косматая, заросшая морда. Артюшину даже показалось, что он услышал тяжкое дыхание зверя.
Двигаться задним ходом, или стоять на месте, или уводить машину в сторону от дороги - все это было бы ненадежным выходом, потому что зубр уже легкой трусцой приближался к машине, и Артюшин вмиг почувствовал, чем грозит вот такая встреча с зубром, который, как помнилось Артюшину, с места перемахивал полутораметровую изгородь, с места же набирал оленью скорость.
Только потом, когда машина, круто вильнув, обошла рассерженного зубра и на предельной скорости понеслась от устремившегося вдогонку зверя, Артюшин вновь мысленно похвалил расторопного водителя. И хотя зубр все еще не отставал, можно было не опасаться, можно надеяться на водителя и на его машину.
Так, на большой скорости они прокатили немало, и когда тяжелый зверь, бежавший следом так легко и быстро, затерялся позади в пуще, в своих владениях, Артюшин и водитель переглянулись как счастливые, удачливые охотники, и расхохотались оба.
И, остерегаясь оглядываться назад, подобно водителю, все еще возбужденный, он подумал о том, что жизнь в пуще, служба на лесной заставе каждого пограничника сделает по-охотничьи смелым, находчивым, чутким. Тут доверяйся слуху и зрению, лови каждый шорох, тут будь таким настороженным, как те двое с его заставы, которые были в наряде, шли вдоль просеки и успели уловить неслышные, казалось, движения охотившейся за ними рыси!
Теперь, когда встреча с лесным царем взбудоражила и еще раз подсказала, каким постоянно собранным надо быть на границе в пуще,- теперь он вспомнил о других тихих прирученных детях пущи - оленях Яшке и Машке. Прошлой весной рядовые Алексей Синицын и Владимир Шурасьев, возвращаясь из наряда, увидели запутавшегося в проволоке олененка. Олененок только что изранился о проволоку, так что еще не успели прибыть пограничники оттуда, с заставы, где уже, конечно, приборы подали тревожный сигнал. Не сговариваясь, Синицын и Шурасьев подобрали на руки олененка и понесли на заставу. А там уже оказался еще один олененок, которого нашел в лесу в этот день рядовой Николай Цыгулев, водитель машины. Оба они были изранены, и обоих стали отпаивать молоком, смазывать, раны зеленкой, стали пограничники то и дело заглядывать в конюшню, куда поместили осиротевших животных. Так и вошло в привычку: досматривали коней - досматривали и оленят. И вскоре оленята стали на ноги, а привыкшие к этим детям пущи пограничники полагали: ну, теперь дадут стрекача… Но шли веселые солнечные дни, зацветали лесные цветы на грани весны и лета, потом кружил над землею желтый лист, а подрастающие олени не покидали заставу. Так привязались Яшка и Машка к парням в гимнастерках, что даже в наряд сопровождали их, особенно если уходили на охрану границы Синицын и Шурасьев. И поначалу пограничники, отправляясь в наряд, пытались отогнать Яшку и Машку, чтобы те не оставляли следов на контрольно-следовой полосе, а потом поняли, что никак не совладать с ручными оленями, и поняли еще, что идти в наряд с ними даже удобно: чуткие животные, уши у них тотчас настораживаются, если где-то в чаще человек, собаки или кабаны…
С прошлой весны живут на заставе Яшка и Машка, бегают по двору весь день, заглядывают, в окна, выпрашивая лакомства, к ночи же уходят в пущу на свои лежки, а потом вновь появляются и вновь отправляются вместе с нарядом. И каждый пограничник только и мечтает сняться на фотографии вместе с Яшкой и Машкой, каждому хочется отослать такой снимок домой…
А дорога меж тем уводила из пущи, никакой погони уже не было, можно даже посмеяться над происшествием, грозившим бедою, можно ехать потише.
И машина ехала медленнее, так что запоминались деревья, кусты, лесная земля.
А как только впереди на дороге Артюшин различил знакомую плотную фигуру охотоведа заповедника Николая Щербакова, то дал знак водителю затормозить и пригласил охотоведа в машину.
Как всякий охотник, охотовед был с ружьем, с патронташем на поясе. Всегда, когда приходилось встречаться с этим сорокалетним человеком, Артюшин испытывал особое чувство расположения к нему. Щербаков был из тех, которые когда-то отслужили действительную службу на этой заставе да так и остались жить в пограничной зоне, в деревне Каменюки. Сам Артюшин полюбил за два года пущу, ее огромные просторы и очень понимал таких людей, как Щербаков, и, зная, как непостоянна судьба офицера-пограничника, даже завидовал Щербакову, тому, что человек этот всегда будет жить вблизи пущи. Это спокойствие в разговоре, этот вид отправившегося на охоту человека - все говорило о том, что охотник, хоть ему и очень редко приходится стрелять, счастлив.
- Как собачки? Ничего не выдали? - спросил Артюшин, помня, что еще день назад охотоведу передали двух охотничьих собак. Собаки гнали косуль, эти собаки принадлежали браконьерам, поскольку охота запрещена не только в заповеднике, но и во всей пограничной зоне. Сержант Марат Галиев и ефрейтор Леонид Бонк, находившиеся в наряде, видели, как собаки загнали косуль в проволоку заграждения и сами запутались. Галиев и Бонк взяли собак на ремень и передали охотоведам заповедника, чтобы те опознали, чьи это собаки.
- Уже нашли,- коротко отвечал Щербаков.- Сообщили в лесную охрану.
И хотя спокойным и кратким был ответ, Артюшин знал, сколько подлинного волнения несут подобные происшествия таким людям, как Щербаков. Значит, уже сообщили в лесную охрану… Значит, другой такой же знаток пущи, ревностный хранитель ее богатств Алексей Ворона, работающий в лесной охране, взялся за браконьеров.
В чем- то очень схожи были судьбы этих людей -Щербакова и Вороны. И Ворона тоже, отслужив действительную службу на заставе сразу после войны, остался охранять просторы Беловежи. «Я охраняю границу в пуще,- подумалось с радостью отгадывания Артюшину,- они охраняют пущу». А на самом деле и они, Щербаков и Ворона, бывшие пограничники, и по сей день остаются пограничниками. Оба в добровольной пограничной дружине, оба знают пущу, окрестные села, жителей приграничья - и сразу определяют любого незнакомца. Совсем недавно помог задержать нарушителя Николай Щербаков. А Вороне иногда приходится выходить прямо к КСП и сообщать наряду, если покажется ему что-нибудь подозрительным: то ли следы вблизи полосы, то ли незнакомые люди.
Неразговорчивый охотовед попросил высадить его из машины, Артюшин все медлил закрывать дверцу, и казался ему уходящий в чащу охотовед с ружьем на плече - нестареющим солдатом, пограничником с его заставы. «Я охраняю границу в пуще,- вновь подумалось Артюшииу,- они охраняют пущу».
Вскоре машина выскочила на простор, и уже не синий канал неба, а беспредельная синева была над дорогой, над всей землей. Под этим радостным небом, мимо нескончаемой череды деревьев вдоль дороги - туда, туда, к шлагбауму. Именно оттуда, с поста у шлагбаума, дали знать, что постовые бросились вдогонку за охотником, и кто он - Артюшин пока не знал. Всегда, стоило ему услышать об охотниках, браконьерах в заповедной пуще, гнев наполнял его. Сам тайно мечтающий о свободной охоте в здешней местности, о знобящих охотничьих зорях, об удачных засадах и погонях, он все-таки довольствовался тем, что наводил на зверя, на птицу линзу фотоаппарата. И не убивал красоту, и сознавал, как прекрасно жить в этом заповедном краю, охраняя не только границу, охраняя и пущу. Пуща была для него средоточием красоты, и олений трубный рев по весне, трава зубровка, следы косуль на ровном снегу - все рассказывало ему о богатой земле, все привораживало душу…
