Анатолий Сурцуков - Эскадрилья наносит удар
Беззащитное в своей обнаженности, с молнией летной куртки, навечно впаянной в мясо, в уже знакомой позе боксера, изваянное огнем в антрацитном материале в виде статуи трагического черно-красного цвета, увенчанное черным нимбом остатков курчавых волос, на брезенте лежало — ТЕЛО. Санькино ТЕЛО. Некий ПРЕДМЕТ. Который. Еще. Недавно. Был. Санькой…
В голове почему-то возникла картинка, как прошлой ночью Санек, спавший на соседней койке, во сне все время свешивал ногу на пол, как будто силился куда-то пойти, но не мог…
Вдруг внутри лопнула какая-то мембрана. С самого темного дна наружу вырвалась волна такой ярости, какой ни разу в жизни не испытывал.
Рванув рычаг шаг-газа вверх до упора, так, что еле успели заскочить в вертолет спасатели и еще с ними какой-то человек в чалме, я одним махом отодрал машину от склона. Развернув ее на висении носом на противоположный берег, начал залп за залпом всаживать весь боезапас ракет в бруствера видневшихся окопов духов, при этом рыча что-то нечленораздельное.
Окутанные дымным пламенем сходящих из блоков НУРСов, мы на подлете продвигались к островку, на котором стоял сплющенный от удара, с поломанными лопастями и свернутой набок хвостовой балкой вертолет Грудинкина.
Сели от него слишком близко, так, что наши лопасти едва не задевали стоявший остов.
Десантура, успевшая к нему подойти, вытаскивала из нутра покалеченной машины все, что можно. Почему-то командир десанта, подбегая к распахнутой нашим бортачом двери, пригибался почти до земли и вел огонь из автомата во время движения одиночными выстрелами. Забежав к нам в кабину, он, задыхаясь, сказал, что придется немного нам обождать, пока тела вытащат, их зажало деформировавшимся от удара металлом частей кабины. Причина применения одиночных выстрелов объяснилась уже потом. От перегрева стволов автоматы десантников уже не могли стрелять очередями. Посмотрев направо в направлении стрельбы наших, я обнаружил, что сидим-то мы метрах в ста пятидесяти от зеленки, где у духов, видимо, оборудованы неплохие огневые позиции. Сквозь шум винтов и рык двигателей еле различались какие-то щелчки. Я, немного поразмыслив, по СПУ стал советоваться с праваком: может, нам развернуться задницей к зеленке? Боря Шевченко, не сразу врубившись, повернул голову, чтобы переспросить меня. В этот момент раздался щелчок позвонче, в стекле правого блистера напротив Борькиной башки образовалась дырка, и борттехник, тот самый вальяжный «таксист», вдруг завалился назад, обливаясь кровью. Ну ни хрена себе! «Боря, помоги ему!» — заорал я, удерживая управление. Боря, удивленно рассматривавший дырку в блистере и смахивавший с носа осколки стекла, выпучил глаза и метнулся в проем двери, где на полу лежал раненый бортач.
Ну, гады, вы уже достали, щас я вам! Ласковыми интонациями, со спокойствием, которое самого удивляло, вызвал на связь Наумова, мотавшегося над нами сверху. Обращаясь уже не по-позывному, сказал ему: «Юра, по нас справа стреляют, борттехника ранили, отработай в траверзе от нас сто пятьдесят „карандашами“». (Это так НУРСы по коду называют.)
Что такое с высоты шестьсот метров зазор между нами и врагом в сто пятьдесят метров? Это примерно как щелка в полу, куда надо, ножичек кинув, точно попасть…
Такую задачу я мог поставить только Юрке, зная, как он стреляет, а в данной ситуации это означало — на кончик его пальца, нажимавшего кнопку огня, повесить жизнь всего нашего экипажа и десантуры. Мы ведь знали, сколько таких промахов было с трагическими последствиями.
Замерев, слушаем и считаем секунды. Слышим слитное шипение, как будто дракон выдохнул. Это ракеты пошли. Считаем секунды: раз, два, три, попадет — не попадет? Четыре, пять, попадет — не попадет? Шесть, семь, попадет — не попадет?
Справа раздался торжествующий грохот и вскипели мощным вулканным извержением разом земля и деревья. ПОПАЛ!!! Молодец, Юрчик!!!
Примолкли сволочи!
Десантник с просиявшим лицом, подойдя к нам, дал команду бойцам на погрузку снятого вооружения и своих раненых. Извинившись, что не смогли пока достать убитых, предложил нам увезти сначала живых. Ну что ж, полосатик, ты прав. Взлетаем. Пришли в Баграм без приключений, только половина приборов почему-то не показывала.
Зарулив на стоянку, выключили движки. Вышли осмотреть машину и разом присвистнули.
Весь правый борт иссечен следами от пуль, пробит редуктор и входной аппарат двигателя, Борькина дырка сверкает в стекле. Хорошо, что в стекле, а не в голове, а ведь запросто, если бы я его в тот момент не позвал… У Юрки тоже пару дыр нашли на заднице. Вертолета, конечно.
Боря спрашивает, а что это за хрена в чалме под белы рученьки спасатели к нам на борт затащили во время эвакуации Садохина. Пожимаю плечами, мол, я его мельком едва видел.
Кто это был, нам потом рассказали. Жаль, что потом.
Рассказывают спасатели«Когда вы нас высадили, мы пошли к обломкам вертолета замполита и стали прикидывать, как приподнять движки, которые придавили тело. В это время услышали шум подъезжавшей из-за поворота дороги машины. Спрятавшись за обломками, стали выжидать, что будет. Из машины вышли два бородача в чалмах, с автоматами и направились в нашу сторону. Мы, поздоровавшись, кинули гранату им под ноги. Один сразу упал, а второй, у которого еще и рюкзак за плечами оказался, быстро-быстро так полез вверх по склону. Ну мы его ссадили, связали, в вертолет вместе с собой усадили, в Баграм с вашей помощью привезли и контрикам сдали».
Как оказалось впоследствии, задержанный оказался начальником штаба Панджшерского ущелья, первым подручным Ахмад Шах Масуда. Он ехал, чтобы пленить выживших членов экипажа Садохина или Грудинкина и запечатлеть на пленку результаты работы построенной им системы ПВО.
По документам, найденным у него в рюкзаке, переведенным и расшифрованным, было арестовано 108 человек. Среди них — ответственные работники аппарата НДПА, Министерства обороны, международного аэропорта Кабул. Поэтому Ахмад Шах, обладавший неограниченными финансовыми возможностями, знал о предстоящей совместной операции советских и афганских войск ВСЕ.
Но делать нечего. С КП уже команда прошла, что нам два борта снова подготовлены, запущены, ждут нас, сердешных.
Снова взлетаем, идем опять в злосчастную пасть дьявола.
Дошли, сели. Сверху уже не только Юрка прикрывает, а целая кодла «полосатых» из эскадрильи Полянского, наших соседей.
Один из «полосатых» доложил, что видит на позиции уже слева от нас ЗГУшку, которая стволы разворачивает в нашу сторону. Павлов, управлявший боем сверху, обматерив его слегка, прикрикнул: «Раз видишь, то бей!» Слышим шипенье схода управляемых ракет, затем торжествующий вопль: «Попал!!!»
В обстановке, когда по тебе стреляют, а ты не можешь ничего сделать, становится не по себе. Беру свой автомат, и через открытый блистер начинаю палить вверх по склону в направлении обидчиков.
Бортач, уже третий за день, истошно завопил: «Командир, лопастя, командир, лопастя!!!» Это он заопасался, что лопасти несущего винта задену. Удивленно и жалостливо посмотрев на наивного паренька, я сказал: «Милый, да мы сейчас можем вместе с лопастями здесь остаться, если стрелять не будем».
Борттехник приумолк.
Через минуту подполз десантник, уже со спасателем. Вытирая пот с прокопченных пороховой гарью лиц, прокричали, что до сих пор не смогли вырубить из цепких объятий искореженного металла тела погибших, и предложили взлететь, чтобы не служить полигонной мишенью для духов, покрутиться над ними на высоте, а уж когда они ракету дадут, что будет означать готовность к погрузке, снова зайти на посадку. Павлов сей план утвердил, и мы шуганутой птичкой вспорхнули на спасительную высоту.
Тут вмешался такой психологический момент. Представьте, что погожим летним днем вы, купаясь, кидаетесь в речку, накопив в теле запас тепла. Только выйдя из бодрящей водички, надо сразу снова туда бросаться. Уже менее приятно. Только вышел — снова в воду. Холодно и противно. Снова вышел — и снова в воду. О-очень холодно, о-очень неприятно, и о-о-очень неохота. Вот теперь умножьте в несколько десятков раз уровень ощущений, чтобы получить в сухом остатке те чувства, которые охватили нас при виде красной ракеты снизу. Я вдруг ощутил у себя лихорадочную дрожь по всему телу. Ноги на педалях заходили ходуном. Огромным усилием воли заставив себя отдать ручку управления вперед, посмотрел на свой доблестный экипаж. Борттехник, парень из баграмской эскадрильи, имени которого я даже не знал, сидел на своем рабочем месте, как окаменевший «статуй». Лицо его заострилось и почернело. Глаза без всякого выражения приобрели вид застывших объективов. Боря, мой правак, каратист и весельчак, гундос и похренист, сибиряк по рождению и заматеревший дальневосточник, ПОБЕЛЕЛ лицом. Тупо глядя выцветшими глазами вперед, он бессвязно бормотал что-то насчет курса.
