Ладислав Мнячко - Смерть зовется Энгельхен
— Не нужно.
Она удивилась. Не поняла.
— Не собираешься же ты спать, не раздеваясь…
— Да нет, я просто не люблю чужие пижамы.
Она еще больше удивилась моему раздражению.
— В этой пижаме никогда не спал мой любовник, Володя, можешь спокойно надеть ее. Или… подожди…
Она достала из шкафа нижнее белье, носки.
— Это все новое, Володя, никто не надевал — видишь, даже сколото булавками…
Рубашка была действительно новая, фланелевая, теплая. Я взял ее. Мне показалось, что Марта обрадовалась.
Я хотел помыться быстро, но горячая вода была так соблазнительна, что я проплескался около часу. Ванна… а я уж и думать забыл, что такие вещи существуют на свете.
— Володя, — постучала Марта, — гренки остынут.
Я неохотно вылез из воды, натянул чистую рубашку…
— Ну как?..
— Я кончил…
— Спусти воду.
Ванна разбудила во мне все на свете желания… Я рад был, что снял военную одежду, рад был, что нахожусь в чужой, не партизанской, обстановке, в совсем ином мире, что я здесь с Мартой, что буду с ней всю ночь. Я оделся во все чистое, а старое тряпье свернул в узелок — по дороге заброшу.
На столе ожидал меня пир. За короткое время Марта приготовила роскошный ужин. Ветчина, сардины, еще какая-то рыба, соблазнительные огурчики, зернистая икра…
— А ты пил когда-нибудь шампанское?
Я отрицательно покачал головой.
— Сегодня будешь пить. Ну что ты на меня так уставился? Есть люди, которым неизвестна нужда, хоть сейчас и трудное время.
— Я вижу. И ты принадлежишь к ним.
Она сразу стала серьезной. Мои слова обидели ее. Что-то произошло — я задел ее за живое.
— В какой-то мере… — проговорила она.
И стала очень печальной.
— Я не хотел обидеть тебя, Марта, так уж вышло. Знаешь, когда подумаешь о карточках, маргарине, искусственном меде, о пятистах граммах мяса в месяц… о хлебе с отрубями…
Марта тряхнула головой.
— Давай не говорить сегодня об этом. Не надо портить этот вечер!
Разве это возможно? Разве имеем мы право? Ребята едят вареную говядину без хлеба — утром, в обед, вечером, вчера, сегодня, послезавтра. Говорят, вареная говядина никогда не приедается… Хотел бы я, чтобы тот, кто первый сказал это, побыл с нами месяц-другой… Если нынче Тарасу повезло, в Плоштине пьют самогон. От него дерет в горле, болит голова, но он лучше все же, чем коньяк на этом столе, — коньяк в пузатых, сужающихся кверху бокалах.
— Пить коньяк — это целая наука, Володя. Бокалы такие специально, чтобы не улетучивался аромат, аромат коньяка — вещь немаловажная…
— Я ничего не понимаю в этом, Марта, по-моему, он пахнет мылом…
— Ты, как видно, многого еще не понимаешь, Володя…
— Но зато ты понимаешь… многое.
— Понимаю. Но я хотела бы оставаться с вами. Мне там хорошо.
Марта встала, убрала со стола. Налила еще коньяку.
— Надо бы за что-нибудь выпить, Володя.
— Если хочешь…
— А ты?
— Нет. Это все глупости.
Она пристально посмотрела на меня.
— Я не понимаю тебя, Володя. Иногда мне кажется, что ты беззащитный, маленький еще, а порой кажется, что ты многое испытал.
Я засмеялся.
— Я сам не понимаю себя; если хочешь, я еще маленький, но испытал всякое.
Она стала за креслом, в котором я сидел, я чувствовал ее за своей спиной, я чувствовал, как она дрожит. Она наклонилась ко мне, взяла мою голову в руки, поцеловала меня. Я притянул ее к себе. Это была совсем иная Марта, у нее было другое лицо, в глазах появился зеленый свет, влажные губы влекли, звали — у меня закружилась голова, я обнимал ее, чувствовал ее трепет. Она вдруг вырвалась.
— Подожди. Надо смыть всю эту грязь…
И убежала в ванную. Я остался один.
— Налей себе еще! — крикнула она из ванной. Ей не надо было уходить, не надо было оставлять мне время на размышление. Кто же она все-таки? Зачем я здесь — в квартире чужого, незнакомого человека? Я старался угадать по убранству комнаты, кто ее владелец. Я мог бы, например, открыть шкафы, выдвинуть ящики стола… Но что нужно ей, женщине из такой среды, там у нас, в Плоштине? Или в самом деле это крупная игра, которой я не постигаю? А Николай? Знает он что-нибудь об этой квартире? У меня мелькнула сумасшедшая мысль — а что, если это очень тонкая игра, но ведут ее немцы?
Да нет, просто я с ума схожу… я отогнал эту мысль, но беспокойство осталось. Все казалось неправдоподобным, а то, что я сидел здесь, в этой квартире, было совсем уж непонятно. То, что поручено мне, — слишком незначительно: как все это согласовать?
Эх, убежать бы… Марта в ванной, я мог бы уйти, и ничего бы не было…
— Ты только не уходи от меня, — услышал я голос Марты. Она смеялась.
— Зачем мне уходить? — ответил я, пораженный тем, что она угадала мои мысли.
— Да так. От тебя всего можно ждать.
Откуда она знает, чего от меня можно ждать? Что вообще знает она обо мне?
Ее близость стала мучить меня, дразнить. Я слышал шум воды. От этого Марта стала еще ближе, еще реальнее… А интересно, вскрикнула бы она, если бы я сейчас отворил дверь в ванную? Достаточно сделать несколько шагов, взяться за ручку…
— Я сейчас выйду, Володя. Уже вытираюсь.
— Помочь тебе?..
— Нет… нет…
Она вышла в темно-голубом шелковом халате, длинном, до самой земли.
— Давай послушаем музыку. Ты любишь музыку, Володя?
Она поставила пластинку.
Это «Думка»… Вот черт, она выбрала «Думку»!..
— Погаси свет… посидим в темноте. Забудем о войне, обо всем…
Я встал, повернул выключатель. Когда я вернулся к ней, она лежала на мягком ковре.
— Поставь еще раз…
Я поставил пластинку. И сразу мне показалось, что все давно известно — и смешно. Технология любви со всеми аксессуарами: красный свет электрокамина, музыка Дворжака, вечер, коньяк, дьявольски красивая женщина, мягкий ковер, и я весь размяк — и сердце и ум, — какая затасканная ситуация, штамп! Чего еще не хватает? Есть все, что требуется, все, что должно быть, — и ванна, и тахта в углу комнаты; вот сейчас она совсем непринужденно обнажит колено… и спросит: «О чем ты думаешь, Володя?» И я отвечу: «О тебе, Марта, только о тебе».
Но почему? Почему? Для чего ходила она в Плоштину? Почему выбрала именно меня? Что это — игра нервов? Романтика? Двойная игра? Светская женщина, опытная… Но что ей нужно? Э, да эта игра имеет свои правила, скоро я узнаю их…
— О чем ты думаешь, Володя?
— О тебе, Марта. Я не могу думать ни о чем другом. Я часто о тебе думаю, а сейчас мы одни.
Она засмеялась. Отчего она смеется? И вообще сегодня она слишком много смеется.
— Отчего ты смеешься? Что тут смешного?
— Да так, а то уж я начала о тебе думать так же, как плоштинские девчата.
— Что я девственник?
— Нет хуже.
— А, знаю. Иожина как-то евнухом меня выругала…
— Мне нравится это.
— Что? Что я евнух?
— Не говори глупости. Мне нравится, как ты держишься. При такой жизни мужчине ничего не стоит превратиться в зверя. А ты не такой. Думаешь, я не замечала, как ты на меня смотрел, когда я приходила в Плоштину? Женщины всегда замечают такие вещи.
— Но зачем я тебе, Марта? Зачем ты привела меня сюда? Что я тебе?
— Вот глупый! Ты нравишься мне.
— А, тебе нужна игрушка, мальчик для забавы… я нравлюсь тебе, так? Это каприз? Хочу — беру? Хочешь позабавиться — пожалуйста. Хочешь узнать, не ошибалась ли Иожина?..
Ее глаза как-то сразу погасли. Она отмахнулась от чего-то. Ничего не сказала. И ее глаза наполнились слезами. Вот комедия…
— И ты нравишься мне, Марта. Мучительно видеть тебя там наверху, среди нас. С того часа, как я увидел тебя в первый раз, я не знаю покоя, я только и думаю о тебе. На войне это не годится, такое нельзя выдержать. Но для чего это представление, для чего ты привела меня сюда? Может быть, я должен благодарить тебя? Ты думаешь, мне здесь лучше, чем в Плоштине? И коньяк лучше самогона? Но что ты? Кто ты? Любовь при красном свете, с музыкой… «Думка» Дворжака… обнаженное колено… икра и шампанское на столе… Ну конечно, ты мне желанна, ведь ты красивая, мы тут одни, но не этого я хотел от тебя, и если я думаю о тебе — так на это есть другая причина…
Она вздрогнула, как от удара бича. Сколько печали было в ее глазах… Порывистым движением она прикрыла ноги. Если теперь она еще и заплачет, я уйду…
Но она не заплакала. Она встала, зажгла свет и села против меня.
— Поверь, Володя, и я не этого хотела. Я просто готова была отдать тебе все, что у меня есть. Я знаю, это очень немного, а предлагать по-другому я не умею… Так уж меня выдрессировали, Володя. Вымуштровали так, что я и думать забыла, что на свете есть и другое. Я шлюха, Володя. Те, кто знают меня, говорят, что я — высшего класса. Только я сама знаю, что низшего…
— А зачем ты ходишь в Плоштину?
