Сергей Трахименок - По следам Таманцева
Потом «диверсанты» накрывают «стол», располагая на половике, который постелен прямо на лапник в землянке, алюминиевые чашки, кружки, а также холодную закуску — всё, что удалось добыть в деревнях по такому случаю.
В полдень пришли гости. Первыми появились хозвзводовцы во главе с командиром по фамилии Грахович. Они тут же возмутились, поскольку половик, на котором был накрыт «стол», предназначался ими для подарка молодым. Но Кашин успокоил их, сказав, что потом молодые используют его по назначению: отгородят им угол в землянке и «будут жить-поживать и добра наживать».
Землянка набита битком. Но у торца половика, где сидят Мария и Миша, есть свободное место. Его держат для командира отряда.
Командир хозвзвода сидит на лапнике, скрестив ноги по-турецки, а рядом с ним стоит обшарпанный саквояж. Он закрыт на два замка. Но в отряде все знают, что в нём две бутыли. Одна — с самогоном, другая — со спиртом. В трудные времена, когда спирт кончался, лечить больных и раненых было нечем, партизаны просили местных жителей выгнать самогона. Когда же удавалось создать запас спирта, самогон переставал быть неприкосновенным запасом. И опять же все знали, что Грахович вовсе не ждёт команды командира отряда, какую бутыль открыть. Всё гораздо тоньше. Если командир появится в полушубке, перетянутом ремнём, и в шапке, надвинутой на лоб, про спирт можно и не вспоминать, подальше спрятать его в саквояж, а на «стол» выставить бутыль с самогоном. Но если он будет в расстёгнутом полушубке, а шапка сдвинута на затылок, — можно рискнуть и подать на стол спирт, что для партизанской свадьбы предпочтительней.
Слышится скрип снега перед землянкой, открывается наклонная дверь и, пригнувшись, входит командир. Радостное оживление на лицах: он без полушубка и в шапке, сдвинутой на затылок. За его спиной стоит писарь.
Командира усаживают на свободное место, писарь пристраивается рядом. Это не первая партизанская свадьба в отряде, и все знают об особой роли писаря. Обоим наливают в кружки спирт, подвигают поближе хлеб, сало, пучки черемши. Командир отряда кивает писарю. Тот протягивает молодым гроссбух, перо и чернильницу. Миша и Мария расписываются в месте, где писарь поставил карандашом две большие птички. Потом слово берёт командир. Подняв кружку, он говорит:
— Сегодня у нас родилась ещё одна партизанская семья. Сегодня у нас праздник. А завтра опять будут будни. Я предлагаю тост за скорейшую победу над врагом. Она будет лучшим подарком, в том числе и нашим молодым. Мише не надо будет ходить в рейды, а Марии с тревогой ждать его возвращения. Они будут жить, работать и радоваться жизни. За это мы сейчас и выпьем.
Командир обвёл всех взглядом, как бы подытоживая тост:
— За победу!
Он выпил до дна, быстро закусил и встал, писарь потянулся вслед за ним. Правда, возле дверей командир остановился и, глянув на Граховича, погрозил ему пальцем. Тот вдруг вытянулся в струнку, насколько ему позволяла его поза по-турецки, и сказал: «Есть».
Впрочем, после ухода командира гости и хозяева недолго пировали. Грахович тоже произнёс тост, но, перед тем как выпить «за победу», не преминул сообщить, что хозяйственники для обустройства молодой семьи дарят молодым ковёр. Все зааплодировали и дружно выпили. Потом слово взял Кашин.
— Миша, — сказал он, — тебе досталась лучшая женщина в отряде, да ты и сам парень не промах… Дожить вам до победы и прожить ещё сто лет!
После тоста Кашина выяснилось, что вся холодная закуска кончилась, и помощники Марковны внесли кондер, который тут же разлили по чашкам и через пять минут уничтожили. Оставаться в землянке не было смысла, все высыпали на улицу, если можно было назвать улицей партизанский бор. Кашин и Львов чуть задержались. Они должны были сделать молодым сюрприз: оборудовать для них жильё. Ребята достойно справились с этой задачей: при помощи палки и половичка соорудили то, что в партизанских землянках называли «семейными углами».
Антонов развернул гармошку, и все, опережая музыкальное сопровождение, не очень стройно запели:
Расцветали яблони и груши,
Поплыли туманы над рекой…
И такой мирной жизнью пахнуло от этих слов, словно и не было вокруг войны, погибших товарищей, сожжённых деревень, прошлых и будущих боев с оккупантами.
Выходила на берег Катюша,
На высокий берег, на крутой…
Закончилась песня, и Антонов, который морщился от того, что большинство певцов не попадали в аккомпанемент, без всякого перехода грянул краковяк.
Все, кто имел пару и кто не имел её, пустились в пляс. Кто-то топал ногами в такт музыке, кто-то прихлопывал себя по бокам, а кто-то вообще решил пройтись вприсядку.
— Русский, немец и поляк танцевали краковяк…
Все грохнули от смеха. За два года войны в сознании каждого партизана чётко отложилось, что одновременно свести в танце представителей этих национальностей невозможно. Правда, если поляка, танцующего с русским, ещё можно было представить, то того и другого с немцем — никогда.
Закончился танец, и Грахович запел:
От паняделка да паняделка
Дробный дождь иде-е…
Са-абралася бидна босота
Мёд, гарэлку пье…
Все дождались, когда он закончит куплет, и вместе с ним повторили последние две строчки.
После этого Антонов опять заиграл краковяк. Веселье продолжалось до темна. Потом партизаны выкурили по самокрутке и разошлись по землянкам.
После свадьбы Миши жизнь наша не изменилась. Мы по-прежнему уходили на задания, на 2–3 недели, отмеряли по сотне километров от базы до шоссейной или железной дороги, до крупного гарнизона противника. Мария каждый раз провожала Мишу.
Шли они вдвоём, отстав от группы. О чём говорили, можно было только догадываться, но я ни разу не видел у неё слёз, а Мишу — угрюмым. По всему было видно, что она для него — источник радости и веры.
* * *Самолёт, пробив облака, пошёл на посадку. И опять все напряглись, ожидая, когда он коснётся посадочной полосы. Когда это произошло, все с облегчением вздохнули, однако аплодисментов на этот раз не было.
На выходе из аэропорта меня ждал Андрей. Мы отбились от профессиональных вымогателей-таксистов и прошли к «Пежо» красного цвета.
Я попросил у Андрея мобильник и набрал нужный номер.
— Коллеги из Минска, — пошёл я проверенным путём, — я звонил вам вчера.
— Да, я помню, — сказал Богомолов.
— Мы в часе езды от вас.
— Вообще-то я занят, но если вы подъедете сейчас, полчаса я вам уделю.
— У нас есть полчаса, — сказал я Андрею.
— Нормально, — ответил он.
— Ты не захватил книгу, чтобы взять автограф?
— Нет, — сказал он, — я хочу его спросить…
— О чем?
— Об основном движении при «качании маятника».
— А из книги ты этого не понял?
— Нет.
— Ну, что ж, спрашивай, только тактично.
— Трудно тактично спросить человека о том, что…
— Что?
— О том, что его способ «качания маятника» никуда не годится. Нет достаточной устойчивости.
Андрей знал, что говорит. Он был автором одной из методик подготовки к стрельбе спецназовцев.
— Вот и спросишь его об этом.
— А это удобно?
— Если ты сделаешь это не с порога, а выбрав нужный момент и в уважительной форме, я думаю, будет удобно.
Возле метро «Проспект Мира» мы оставили машину и стали искать нужный нам дом.
Когда поднялись на двенадцатый этаж, было ровно двенадцать. Помня, что у нас полчаса, я постарался быть предельно кратким.
— Мой коллега и наш выпускник, — сказал я, представив Андрея.
— Проходите на кухню, — ответил хозяин дома.
Я видел его на фотографиях, но не ожидал, что он такой крупный. Однако ощущения скованности, какое бывает при встрече с незнакомыми людьми, у меня не появилось. И объяснялось всё просто: хозяин был уверен в себе, и эта уверенность передалась нам.
Андрей передал хозяину коробку белорусских конфет и сказал, что это для хозяйки. Богомолов поблагодарил.
— Сразу хочу извиниться, — сказал он, — но я жду друга, чтобы передать ему конскую колбасу. Мне её подарили почитатели, а я конину на дух не переношу… Я ею объелся на фронте у вас в Белоруссии.
Мне хотелось защитить конскую колбасу, которая никого отношения к конине не имела, но я сдержался. Хозяин между тем поставил на плиту металлический чайник, а на стол — чашки, сахарницу и тарелочку с печеньем.
Пока он делал это, я решил не терять времени:
— Ещё раз просим прощения, — сказал я, — есть у меня задумка написать сценарий неигрового фильма о прототипах героев вашего романа.
— У меня есть опыт съёмок по мотивам моего романа, — сказал он, — не очень удачный… если не сказать больше…
Разговор неожиданно перешёл в то русло, которое не имело к нашему визиту никакого отношения. Но нам ничего не оставалось, как выслушать хозяина, дать ему возможность выговориться. Была при этом робкая надежда, что в этом монологе прозвучит ответ и на мой вопрос. Но, видимо, мы все говорим лишь о том, что нам близко и больно.
