Коллетив авторов (под редакцией Г. И. Василенко) - Окопники
…Наши части, вышедшие из кольца, сумели сохранить основные силы. Поэтому дивизия сразу перешла от обороны к наступлешпо. Под сильным артиллерийским огнем противника форсировали реку Воронеж и закрепились в районе Вогресовского моста и дамбы, откуда потом начали развивать наступление на город. В это время на северном склоне Вогресовской дамбы прямым попаданием крупнокалиберного снаряда в штаб первого стрелкового батальона 125 полка были убиты комбат, все командиры штаба батальона. Командир дивизии приказал мне объединить мой батальон с первым батальоном и войти в подчинение командира 125 полка на правах стрелкового батальона. Днем в пойме реки всякое движение прекращалось. Только южнее Вогресовского моста под прикрытием обрушившихся в воду мостовых ферм была натянута проволока от берега до берега, получилась «канатная» переправа, и ею пользовались только в исключительных случаях и преимущественно ночью. Немцы, видимо, все же хорошо просматривали ее и поэтому постоянно обстреливали. Сидеть на этом плацдарме под мостом было невозможно да и бессмысленно Потери наши росли. Нужно было идти в город.
Собрал нас к себе командир полка на левом берегу (его штаб находился в многоэтажном доме на углу Сталинского проспекта и начала Вогресовской дамбы) и поставил задачу штурмом взять Чижовку. Саперные подразделения должны были сделать проходы в минных полях и проволочных заграждениях противника. Командир полка пообещал мощную артиллерийскую поддержку. До этого мы достаточного количества артиллерии на своем участке никогда не имели.
Майор Куракин совсем недавно был политруком роты и командиром батальона, но в одной из операций на подступах к городу Ливны он проявил себя умелым и отважным командиром, и вскоре его назначили командовать стрелковым полком. Отдавая приказ о наступлении, он напомнил о боеприпасах и продовольствии.
С приближением темноты мы занялись подготовкой к наступлению. Ночь выдалась туманная, темная. К рассвету к началу атаки все было готово. Началась артиллерийская подготовка. За проволочным заграждением, в немецких окопах, по улице Свободы, от разрывов снарядов стояла сплошная стена огня и дыма. Но вдруг над нами как‑то по- особому зашипело, а потом один за другим разрывы потрясли всю округу. От неожиданности мы прижались к земле, а ее трясло, как при землетрясении.
— Что это? — спрашивали бойцы.
— Крупнокалиберная, наверно, — отвечал я.
Артподготовка прекратилась внезапно, как и началась. В туманной пелене взметнулись несколько ракет. Это был сигнал атаки. И я впервые увидел, как вся атакующая цепь поднялась, спокойно одолела заграждения, и у самых домов прокатилось «ура». По атакующим не ударил ни один выстрел. Такого никто не ожидал. Врываясь на улицу Свободы, я вначале подумал о замешательстве в окопах противника. Мы быстро прошли улицу Свободы, взяли церковь, и я решил заглянуть в немецкие блиндажи.
— Неужели немцы разгадали наш замысел и отвели солдат на запасные позиции?
В первом блиндаже я обнаружил группу немцев. На мой крик «Хенде хох!» они молчали и даже не шевелились. Я подошел к первому, легко толкнул его, он повалился на пол. Присмотрелся — они были мертвы. Как потом мы узнали, обработать передний край помогли реактивные установки, проходившие испытания па нашем участке, которым наши бойцы дали ласковое имя «Андрюша». Это была простая установка. Ее агрегат чем‑то напоминал крестьянскую борону. Устанавливался он прямо на землю зубьями вниз. На этот агрегат укладывался ящик со снарядом. Полозья, по которым снаряды вылетали, закреплялись прямо в ящиках. Попавшие к нам в плен немцы говорили: «Рус домики бросал». Преимущество же «Андрюш» было в их мощной взрывной волне, которая вызывала смертельную контузию.
Батальон быстро продвигался вперед. Вскоре кончился овраг, а атакующие вторглись в район Розариума. Еще четверть часа — и мы на улице Кирова. Вдруг повернувшийся назад Орджоникидзе молниеносным ударом свалил меня в известковую яму и навалился на меня сверху. В этот миг вокруг все загудело, озарилось светом.
— «Катюши», — как бы виновато объяснил комиссар.
Я повернулся посмотреть, как далеко мы ушли, и, увидев знакомые языки пламени, понял: нас приняли за немцев и дали залп по нас. Действительно, мы очень быстро и далеко прошли. Я попытался установить связь с соседями. Соседей близко не оказалось, они далеко отстали. Немцы стали нас обходить с флангов, и нам пришлось с боем отойти.
…Бои за Чижовку особенно ожесточились, когда по фронту прошел слух, что в район Придачи прибывает танковый корпус генерала Пушкина.
Наши наступательные бои, не дававшие покоя врагу, вынудили его активизировать ответные действия. Как потом мы узнали, до немцев гоже дошел слух об ожидании на нашем участке танкового пополнения, и они решили любой ценой сорвать наше предполагаемое наступление. Над Придачей все чаще стала появляться «Рама». Пользуясь слабостью нашей противовоздушной обороны, она буквально заглядывала в каждый окоп, в каждую коробку разрушенного дома. Немцы осмелились атаковать наши позиции ночью, что раньше делали очень редко. Вражеские поисковые группы стали чаще просачиваться в наши боевые порядки, рвали линии связи, нападали на наше охранение.
Но особенно много неприятностей нам приносили немецкие бомбардировщики. По заведенному у них порядку, каждое утро появлялась «Рама». После тщательной разведки она улетала, а через полчаса над нашими позициями повисали два — три десятка пикировщиков, и начиналась бомбардировка. Черные с крестами и неубирающимися шасси одномоторные стервятники выстраивались гуськом и один за другим шли на цель. При этом один бросал мелкие бомбы, другой обстреливал из пулемета, а третий, пикируя, включал сирену. Это были психические атаки, рассчитанные в первую очередь на моральное подавление наших воинов. Атаки повторялись ежедневно с интервалами в 20–30 минут уже третью неделю. Зарывшись в землю, мы потерь почти не несли, и мы как‑то уже привыкли к этим налетам.
Обстановка осложнялась активизацией действий противника не только с воздуха, а и на земле и днем, и ночью. Не оставалось времени для отдыха, некогда было поспать. Измученные бессоницей, бойцы падали в изнеможении. Нужно было что‑то предпринимать. И выход был найден.
По предложению Орджоникидзе, во всех подразделениях создавались четверки из бойцов и младших командиров. В каждой четверке один должен спать в любой обстановке, а его товарищи в это время должны нести службу. И положение быстро начало изменяться. Вот только у командного состава долго ничего не получалось, не хватало времени на отдых, потому, что некем было заменить командиров взводов, рот, батальона.
В это время здание строительного института наполовину оказалось в руках немцев. Такое соседство и особенно в здании главного корпуса создавало много неудобств. Трудно было своевременно доставлять пищу, боеприпасы. Нередко ч^эез оконные проемы и потолочные провалы мы взаимно обменивались одиночными, а то и целыми связками гранат. Мы старались выбить немцев из этого здания и всего квартала, немцы тоже предпринимали атаки против нас, но успеха не имели. Нередко в здании, как в довоенное время, по вечерам слышалась музыка. Через усилитель передавалась то русская, то немецкая речь. Это начинали свою работу агитаторы из политотдела дивизии, или немцы вели свою пропаганду. А однажды вечером за стеной, в аудитории, где находились немцы, мы услышали плач ребенка и женские голоса.
— Что это? — переглянулись мы с Орджоникидзе.
— Жди, комбат, очередной провокации, — сказал комиссар.
Прошла еще пара часов. Когда же летнее солнце упряталось в туманном закате, фашисты начали действовать. Громкий голос в ночной фронтовой тишине передавал очередную провокационную речь. Человек говорил по — русски, без усилителя, но его было слышно, потому что все было рядом. Он требовал немногого. Оставить здание и двор института, убрать огневые точки и далее последовал ультиматум: если мы этого не сделаем, фашисты обещали казнить несколько советских женщин и детей, находящихся в здании института, голоса которых мы так хорошо слышали. Всякое мы могли ждать от фашистов, но то, что они жизнью советских женщин и детей выторговывали у нас удобные позиции на передовой, мы не могли поверить.
А когда наступило утро, в проеме одного из окон на выставленном бревне мы увидели висящую фигурку мальчишки. Ему было всего 12–13 лет. Значит, свою угрозу фашисты выполнили. Это зверство вызвало священную ярость у бойцов, удвоило ненависть к врагу.
Жажда мести за убийство ни в чем не повинного ребенка, за мучение женщин и детей, собранных в главном здании института, не покидала нас. Тело мальчика продолжало висеть в квадратной глазнице окна.
В это время капитан Орджоникидзе, согнувшись калачиком на битом кирпиче под лестничной площадкой, дрожащим от гнева голосом, излагал свой план карающей операции против фашистов. Это была операция местного значения, и мы ее решили провести ближайшей ночью. С наступлением темноты я собрал к себе командиров рот и поддерживающих подразделений. План комиссара понравился всем, но, зная наши возможности, мало кто верил в его успешный исход: уж больно малыми силами мы собирались провести ночную операцию. Я собрал основные силы во дворе института. Они должны были неожиданно атаковать врага с криком «ура!», а затем при поддержке минометов и пулеметов очистить двор и прилегающий к нему квартал от фашистов. Наш ночной бросок для немцев оказался неожиданным. Они не думали, что русские решатся на штурм в эти дни. Мы в считанные минуты достигли намеченного рубежа. Противник отступил, оставив на поле боя несколько убитых солдат и офицеров.
