Георгий Кулаков - Дневник комиссара
Для того чтобы наладить регулярное и бесперебойное «обслуживание» гитлеровцев, командир рекомендовал лейтенанту подойти к крупной железнодорожной магистрали и там взрывать эшелоны с боеприпасами, техникой, живой силой противника.
Во время разговора лейтенант внезапно посерьезнел и отозвал Медведева в сторону.
— Товарищ командир, я хочу вам кое-что рассказать.
— Я вас слушаю.
Брянский помолчал и испытующе посмотрел на Медведева. Вид у него был жутко конспиративный.
— Только…
— Что только?
— Дайте мне слово коммуниста, что вы никому, абсолютно никому не расскажете.
— Для того чтобы дать такое слово, я должен знать, о чем идет речь.
— Ну хорошо. Я вам скажу и так.
Он помялся, поглядел по сторонам, не подслушивает ли кто.
— Я, товарищ командир, не лейтенант…
Медведев смотрел на него.
— И не Брянский…
Медведев молчал.
— Видите ли, какое дело, товарищ командир. Я младший сержант. С таким званием особого авторитета у бойцов не заработаешь. А народ у меня хороший, но беспечный. Комсомольцы, молодежь, некоторые прямо из школы. Им командир нужен со званием. Вот я и придумал для поддержания дисциплины и авторитета…
— А фамилию зачем?
— А это так просто. Места вокруг какие? Брянские. Ну вот и…
Медведев серьезно склонил голову.
— Я вашу тайну сохраню, товарищ сержант.
Брянский назвал свою настоящую фамилию, но Медведев сохранил тайну и не назвал ее мне.
Получив от нас необходимые инструкции, карты, листовки, часть боеприпасов, они отправились домой, в свой лагерь.
Больше я никогда не видел ни лейтенанта Брянского, ни его боевых товарищей. Вот что мы узнали о судьбе этого отряда.
…Следуя нашим указаниям, Брянский снял свой лагерь и двинулся на юг. Он намеревался пройти километров пятьдесят-шестьдесят и достичь намеченной нами цели — крупной железнодорожной ветки. И этот поход молодой командир хотел превратить в триумфальный партизанский марш.
Так и получилось. Они шли совершенно открыто. Они вышагивали по дорогам и опушкам, пренебрегая правилами элементарной конспирации. И как бы подтверждалось то древнее неумирающее правило, что храброго пуля боится, смелого штык не берет. Им все сходило.
Им сходило, когда они среди бела дня врывались в деревни и, убрав заодно со старостой полицейских, проводили собрания колхозников, на которых звучали «Интернационал» и «Гитлер капут».
Им, казалось, сходило все.
Но так не могло продолжаться до бесконечности.
И такое наступило.
Их предали.
Их предали беззастенчиво, подло и неожиданно. Но предательство всегда таково. Природа предательства не разгадана и таинственна, она тянется из тьмы веков, вечная ненавистная спутница всего, что борется и умирает за утверждение светлых идеалов. Нам только кажется, что предательство понятно именно своей подлостью. Но подлость только одна сторона предательства. В этом страшном и омерзительном процессе, как я убедился, множество разнообразнейших оттенков, начиная от махровой многолетней ненависти и кончая обывательской мелкой завистью.
…Они находились в крайней избе, часть из них расположилась во дворе этого дома. Фашистов было человек восемьдесят, они шли цепями с двух сторон, и пространство между этими цепями хорошо простреливалось крупнокалиберными пулеметами.
Начался неравный бой.
Партизаны дрались ожесточенно, яростно.
Неравные силы, слишком неравные силы! Этот вечный рефрен партизанской войны. Печальный и мужественный рефрен. Партизан всегда имеет дело с неравными силами. Он с самого начала знает, что ему придется сражаться с противником, превосходящим его числом, вооружением, а порой и умением. Потому что партизан в душе, да и не только в душе, сугубо штатский человек и воином его делает только любовь и ненависть: любовь к Родине, ненависть к врагу.
Было убито семеро.
Семеро было тяжело ранено.
Они могли гордиться, на нашей земле навсегда осталось несколько десятков фашистов.
Но им уже нечем было стрелять…
У нас в отряде был траурный митинг.
Командир говорил о главном чувстве партизана. Чувство Родины, чувство хозяина своей земли. Партизаны из отряда Брянского боролись и погибли, как герои. Но это были беспечные герои, они слишком доверялись обстоятельствам. И поэтому Дмитрий Николаевич предостерегал и объяснял, что никогда не следует забывать о контроле и бдительности. Мы действительно у себя дома, но сегодня наш дом в руках хитрого, коварного врага. Нужно быть храбрым и бдительным. Мы не должны ошибаться. Мы не имеем права на беспечность.
Я слушал и вспоминал по-мальчишески серьезное лицо лейтенанта Брянского. Я вспоминал, как смеялись и пели у наших костров девушки из его отряда.
Тяжелые, горестные воспоминания, тяжелые, черные минуты… Но партизану некогда горевать. Рядом враг. Мы продолжали наши операции.
* * *Гитлеровцы начали настоящую охоту за партизанами. Прибыл крупный карательный отряд и начал действовать, но нас он пока не трогал.
Мы присоединили к себе еще одну группу и решили наряду с регулярно проводимыми боевыми операциями обстреливать вражеские самолеты, трасса которых проходила недалеко от лагеря. Стали обстреливать самолеты из пулеметов бронебойными пулями. Медведев выставил зенитчиков-охотников группами по шесть-семь человек, выдвинул их на трассу.
…Однажды я пошел с «зенитчиками». Ждать пришлось недолго: появились два одномоторных «хейнкель-111». Это легкие бомбардировщики, они летают низко, метрах в полутораста-двухстах над полотном железной дороги. Зенитчики открыли огонь, с самолетов ответили. Значит, наши пули попали в цель, так как звук выстрелов не мог быть слышен в самолете, его заглушает шум мотора. Дали еще несколько очередей, и один из самолетов загорелся. Потом минут через пять стало тихо, и вскоре один за другим раздались два взрыва. Мы послали разведку, но разведка ничего не нашла.
На следующий день хотимские партизаны пришли в лагерь и рассказали:
— Мы находились на хуторе. Видим, приземлился один самолет, потом другой. Вытащили раненого пилота и понесли на хутор перевязывать. А мы в это время подскочили и взорвали оба самолета. Вот эти взрывы вы и слышали.
Дмитрий Николаевич любил охотиться на самолеты.
Однажды Медведев, Королев, я и два партизана еще раз отправились на такую «охоту». Вышли на полянку, сели под стог и стали ждать воздушных бандитов. Вдруг откуда ни возьмись появляются два человека в немецком обмундировании. Мы сейчас же поползли наперерез к ним. Перехватить их на дороге не удалось, но мы увидели их следы и с большими предосторожностями отправились по ним. Шли километров пять.
Наконец, подходим к нашей засаде. Оказывается, бойцы из этой засады посылали на связь с партизанами двух человек, которые почему-то три дня к нам не являлись. Получилось, что мы преследовали своих. При этом Королев показал отличные способности следопыта, он обнаружил, что у одного «врага» были подбиты гвоздями подошвы, и он все время искал эти следы…
Весть о том, что где-то недалеко действуют партизаны, которыми командует Медведев, далеко опережала наш отряд. Все это не давало спокойно жить гитлеровцам, и они вынуждены были сообщить о делах на Брянщине в Берлин.
Там недовольны: еще бы, за короткий срок партизаны вывели из строя важный участок дороги, по которой шло снабжение дивизий, действующих на Московском направлении. Мало того, медведевцы информируют по радио Москву о скоплении фашистских эшелонов, и советская авиация разбивает их в щепы. Много убитых, еще больше раненых, а все уцелевшие находятся в таком состоянии, что трудно сказать, когда они снова вступят в строй. По всему ясно: Медведев — опасный противник, и надо сделать все, чтобы уничтожить его отряд. Берлин предписывает принять срочные меры. И меры стали принимать.
После ожесточенного боя 6 октября 1941 года одна из частей 2-й танковой армии противника заняла Карачев, что находился в сорока километрах к востоку от Брянска. В плену у фашистов оказались некоторые из партизан. Гестаповцы пытались найти с ними «общий язык» — им был нужен, очень нужен человек, который стал бы агентом и проник в отряд к Медведеву.
Но все поиски были тщетны: измученные, голодные, грязные, бесконечно уставшие советские люди были непреклонны — предателя среди них не нашлось… Начальник гестапо свирепствовал: он не мог понять психологии «загадочной русской души» — лучше умереть, чем продать свою Родину. Неотвязная мысль, что же он доложит Берлину, приводила его в бешенство, заставляла с утроенной энергией искать изменника. Поэтому так велика была его радость, когда ему доложили, что его хочет видеть один из военнопленных.
Через несколько минут перед гестаповцем стоял высокий худой субъект в красноармейской форме.
