Николай Семёнов - Это было на рассвете
Наши легкие танки ринулись за отступающими гитлеровцами. Впереди, расстреливая огневые средства врага, шли пушечные, а за ними, извергая пламя по разбегающимся фашистам, — огнеметные танки. Вскоре на дороге стали попадаться разбитые или сожженные орудия, прицепленные к тягачам, искореженные автомашины, обгорелые трупы гитлеровских вояк.
Танкисты ворвались в Овино. Впереди шел сам комроты Иван Олейник. Он расстреливал вражеские орудия, ведущие огонь слева. Однако гитлеровцы успели сосредоточить здесь значительные огневые средства. Удар из-за дома справа с близкого расстояния остановил машину Олейника. От прямого попадания в моторное отделение она загорелась.
— Покинуть машину! — послышался голос командира.
Раненный в голову механик-водитель Николай Немировский, пытаясь выскочить, повис в своем люке.
— Гриша, помоги Николаю! — крикнул комроты Гарину.
— Сейчас, товарищ лейтенант! — отозвался тот, который в это время набивал сумки от противогазов патронами для пулемета.
— Дай мне пулемет, а сам тащи Немировского, — приказал лейтенант.
Выполнив приказ, Гарин передал раненого командиру. Но тут выбежавшие из изб фашисты лихорадочно открыли огонь из пулеметов и автоматов. Над головой засвистели пули.
— Ползите быстрее, я прикрою вас! — и Гарин открыл огонь по фашистам.
Взвалив на шину механика-водителя, Олейник медленно пополз по танковой колее в сторону опушки леса.
— Петрусь, заверни махорки. Не хочу умереть, не покуривши, — застонал Немировский.
— Я, Микола, не Петрусь, а командир роты.
— Як живе мамо, сынок? Не болеет? — опять прошептал тот над ухом.
Понял Олейник, что Немировский бредит. «Пусть подымит, может, полегчает ему», — подумал он. Лежа пошарил у себя курево, но папиросы оказались истертыми в порошок. Тогда достал из кармана ватных брюк раненого махорку, свернул самокрутку и засунул ее в рот Немировского. Несмотря на мороз, Олейнику было жарко. Он снял с себя замасленную и почерневшую шубу, прикрыл ею раненого и пополз дальше.
Пальба на поле боя продолжалась. Гарин строчил беспрерывно. Бросил в наседавших фашистов несколько гранат. Вдруг ротному обожгло шею, а лицо залило кровью. Подумав, что чиркнула нуля, Олейник на мгновение остановился. Но тут же, сказав «Нехай тече» и проведя замасленным танкошлемом по лицу, пополз дальше.
— Микола, ты жив? — спросил ротный.
Механик-водитель молчал. «Видно, не слышу из-за пулеметной трескотни», — подумал Олейник. Голову Немировского пробила вторая пуля. Выпавшая изо рта самокрутка обожгла шею лейтенанта. Это было уже на опушке леса.
Наши стрелковые подразделения закрепились на занятом рубеже.
29 ноября. Еле пробивающееся через облака солнце еще не скоро перевалит за полдень. К выкрашенному в белый цвет тяжелому танку командира роты прибежал посыльный.
— Лейтенанта Карташова и политрука Кузьмина — к командиру бригады! — крикнул он.
В штабной машине за продолговатым столом сидел командир бригады генерал Копцов. Он внимательно изучал лежавшую на столе карту и что-то помечал на ней карандашам. В широкой консервной банке дымила его трубка с длинным чубуком. В углу стояли костыли. Левая раненая нога была одета в большой чулок. На противоположной стороне стола сидел командир полка майор Н. Г. Косогорский. Тут же были комиссар бригады старший батальонный комиссар Литвяк, комиссар полка Тарасов и другие штабные офицеры.
— Как состояние машин, самочувствие экипажей? — строго, не отрываясь от карты, спросил комбриг.
Командир и политрук доложили, что рота к выполнению боевых задач готова.
— Ну, добро. Теперь смотрите на карту.
Командир полка подробно объяснил сложившуюся обстановку и задачу.
— Вот лесной кордон Спасский, — показал он на небольшой населенный пункт. — Противник метрах в 500—600 от кордона на небольших высотах создал опорный пункт с большим количеством противотанковых орудий. Проходы на танкодоступных местах минированы. Вашим тяжелым танкам предстоит по сделанным саперами проходам прорваться в населенный пункт, вызвать на себя огонь вражеской батареи и пулеметных точек — тем самым раскрыть систему обороны врага. За вами в атаку пойдут с десантом на бортах тридцатьчетверки.
— Задача ясна? — подняв голову от карты, спросил комбриг и, взяв трубку, стал постукивать ею по столу.
— Ясна, выполним с честью, — ответили командир роты и политрук.
— Товарищ генерал, разрешите выполнять задание вместе с ротой, — обратился старший политрук Тарасов.
Генерал подумал немного и произнес:
— Третьего дня товарищ Косогорский в боевых порядках вручал танкистам партийные билеты. При возвращении с передовой фашисты окружили его и потребовали отдать шубу для своего генерала. Товарищ Тарасов атакует врага и освобождает отстреливающегося из снарядной воронки командира полка. А вчера комиссар танкового полка Тарасов водил в атаку стрелковые подразделения. Что?! Было некому? — сурово спросил генерал.
— Так получилось.
— А как получилась у Бацкиаури? Под носом противника корректировал огонь артиллерии! Теперь придется хоронить.
— Не разрешаю, справятся без вас. Не позволю опрометчиво подвергать себя опасности! — решительно ответил комбриг, что даже трубка затряслась во рту.
— Ты, Михаил Кузьмич, поговори с народом, — предложил тогда Тарасов.
— Понятно, товарищ комиссар, — ответил Кузьмин, и они ушли.
Через несколько минут политрук уже разговаривал с коммунистами, комсомольцами и расчетами экипажей.
Итак, тяжелые машины, кивая стволами пушек, устремились в сторону врага. Фашисты не замедлили открыть ураганный огонь. Но наши танки настойчиво продвигались вперед. Пехота захватчиков — в смятении и панике. Офицеры пытаются остановить своих солдат, бросающих позиции. Советские танкисты пулеметным огнем косят бегущих фашистов.
— На правом фланге — закопанные танки! — доложил лейтенант Юрий Погребов и тотчас же сам обстрелял их.
Гитлеровские машины были сожжены.
— Разбита ходовая, — вскоре послышался голос младшего лейтенанта Дмитрия Волкова.
— Прикройте огнем с места продвижение остальных, а затем — ремонтироваться! — приказал по рации комроты.
Несмотря на тридцатиградусный мороз в машине душно от интенсивной стрельбы. Соленый пот жжет лицо, заливает глаза.
— Миша, бронеколпаки-то снарядами не возьмешь! — крикнул Карташов политруку.
— Давить их! — предложил Кузьмин.
Танк раздавил два колпака. Увлеченный боем КВ политрука Михаила Кузьмина оторвался от остальных и потерял с ними зрительную связь.
— Нет, не передавить всех головорезов, — беспрерывно ведя огонь, зло выругался комроты.
— А стараться надо, — только и успел вставить политрук. Из глаз посыпался сноп искр, застучало в голове и загудело в ушах. Нанесен сильный удар по танку, и он остановился. На несколько секунд в машине воцарилась тишина. Приложив руку к голове (она ударилась обо что-то), политрук крикнул:
— Братцы, живы?
Ответа не последовало. Бездыханное тело командира роты Якова Карташова медленно сползало на боеукладку, а другие расчеты были оглушены. Политрук Михаил Кузьмин прижался к окуляру прицела.
— Мы еще повоюем! Вперед! — произнес механик-водитель, и машина ринулась на врага.
— Справа сарай, жми на него! — послышался суровый голос политрука.
Отпрянувшие от сарая немецкие автоматчики угодили под свинцовую струю танкового пулемета. Кузьмин долго вел огонь из пушки и пулемета. Даже после второго попадания, когда все товарищи погибли, он не прекращал огня и то и дело повторят: «Мы еще повоюем!»
Третья пробоина — в борт и топливный бак. КВ горел. Нельзя и некому было спасти его. Задыхаясь от дыма, обожженный танкист думал не о смерти, а о том, как бы больше уничтожить фашистов. Переключив рацию на себя, политрук передал:
— Веду огонь, все убиты, танк горит…
Через несколько минут в наушниках послышался его хриплый голос: — «Это есть наш последний и решительный бой…»
Услышав голос политрука, к нему на помощь устремился лейтенант Юрий Погребов. Но не доехал — его машина подорвалась на фугасе. По неподвижному танку гитлеровцы стали бить из орудий, и КВ вспыхнул. Однако экипажу удалось погасить огонь и спасти танк.
Фашисты из лесного кордона были выбиты. Боевая машина политрука Михаила Кузьмича Кузьмина, вся черная, истыканная десятками снарядов, гордо стояла с высоко поднятой пушкой.
Увидев наших, молча подошли к танку двое: старик в изорванной черной шубенке, шапке с оторванным ухом и старуха в старой ватной стеганке и шали. На их исхудалых, землистых, черных лицах светилась радость.
— Ребята бились дерзко. Из танка сыпались искры от ударов снарядов, а он усе идет вперед. Фашисты, окаянные, подожгли его, а они усе палят из пушки. Потом, как гром, услышали «Интернационал». Не удержались мы со старухой, заплакали, — рассказывал старик. Потом попросил закурить.
