Николай Тычков - Маленькие пленники Бухенвальда
— Зер гут!
Все пули из винтовки легли точно в центр черного круга, образовав одну широкую пробоину. «Это вот винтовочка! — подумал Петька. — И кому-то из убийц попадет она в руки. Нет, это нельзя допустить!..»
И тут Петька решился.
Взяв отлично пристрелянную винтовку, он пошел к пирамиде и, прежде чем поставить ее в гнездо, посмотрел на Ганса. Солдат, обрадованный успехом, уже стрелял из другой винтовки. Он лежал на мате, широко раскинув ноги, обутые в тяжелые сапоги с железными гвоздями на подошвах и каблуках.
Петька юркнул к левой пирамиде, где стояло забракованное оружие, поставил туда винтовку, отдернув от нее руку, словно от огня. Теперь путь у винтовки будет другой, она поступит в мастерскую. А там работают заключенные, и они вновь начнут ремонтировать ее, искать неполадки и так доремонтируются, что из хорошей она станет плохой. Тогда-то Петька поставит эту винтовку в правую пирамиду — и пусть едет на фронт.
Блоха в этот день пять раз «спутал» пирамиды. Не много ли уже, Ганс может обнаружить, и тогда…
В конце рабочего дня солдат, как всегда, взял блокнотик и пошел к пирамидам. Петька, поправляя на матах смятые плащ — палатки, краем глаза наблюдал за эсэсовцем. Вот Ганс остановился у правой пирамиды, не спеша взял дощечку и положил на нее блокнот. Затем он нагнулся, рассмотрел номер первой винтовки и записал. Так он переписал все номера, не догадавшись о Петькиной проделке.
Блоха облегченно вздохнул, когда Ганс, спокойный, уверенный в себе, зашагал от пирамид. У Петьки внутри все пело.
Его колодки как-то весело постукивали, когда он уходил из тира. «Так, так, так, так» одобряли они Петькину работу.
Проходя в строю через лагерные ворота, он посмотрел на арку, где была надпись «Каждому — свое», и подумал:
«Не на тех нарвались!..»
Петькино приподнятое настроение не ускользнуло от внимания Гофтмана, умеющего многое прочесть на лицах, на то он и артист.
В тот день чехи снова «подбросили» детям бачок картошки.
Дядя Яша при раздаче ужина дал Петьке лишнюю картофелину и сказал:
— Ты сегодня хорошо поработал, Петя…
После ужина Блоха не удержался, подошел к штубендинсту:
— А как вы узнали, дядя Яша, что я хорошо поработал?
— Как узнал? Это дело, Петя, нехитрое. По твоему лицу, по глазам догадался.
Петьке страшно захотелось рассказать Якову Семеновичу о своем вредительстве немецкому вермахту. Но он сдержался и равнодушно, как сам считал, промолвил:
— Потихоньку работаю, ношу винтовки в пирамиды и к барьеру. Вот и все…
«Уж не патроны ли притащил, пострел? — встревожился дядя Яша. — Надо будет сегодня проверить его одежду, а потом поговорить с ним. Не заварил бы преждевременную кашу по неопытности…»
Вслух дядя Яша сказал:
— Ну носи, носи… Только по-хорошему, не спутай пирамиды. Эсэсовец заметит, сам понимаешь… Ясно?
Блоха только диву дался. Как это дядя Яша все знает. Значит, он одобряет Петькины действия, но предупреждает об осторожности.
Однажды Ганс велел подать из шкафа коробку с патронами. Солдат все больше доверял маленькому гефтлингу.
«Вот оружие, а вот и патроны, — строил Петька планы. — Не хватает только, кому бы их переплавлять…»
А еще как-то Ганс доверил Петьке набить обойму. Это уже кое-что значит! С каким удовольствием Петька ощущал пальцами прохладный, немного шершавый металл. Так и хотелось ему спрятать хотя бы один патрончик в карман. Он поборол этот опасный соблазн и с удивительным проворством выполнил приказ солдата, который только одобрительно кивнул головой, увидев готовую обойму. И уже не дожидаясь повеления Ганса, Петька взял вторую обойму. Так Петька добился своего: в обязанность гефтлинга вменилось набивание обойм.
Блоха успевал делать все. И продолжал ставить винтовки не в те пирамиды.
Шли недели и месяцы.
И вот в одну из суббот Петька слишком увлекся и «напутал» столько, что ему стало страшновато.
Выйдя из тира, в дверях он столкнулся с Реем.
— Форт вег! — прорычал эсэсовец, обдав Блоху облаком винного перегара.
Выскочив наружу, Петька на мгновение остановился: из подвала доносились выстрелы — частые, беспорядочные.
— Ну и дает жару! — рассмеялся Блоха. — Помучается с ним Ганс.
Как обычно, перед лагерными воротами Петька дождался своей команды и зашагал вместе с ней. Вдруг идущий рядом пленник сбился с ноги и, оседая, повалился на Петьку. Человек совершенно обессилел. Петька не дал ему рухнуть на землю, подхватил за поясницу. На помощь поспешил взрослый узник. Они, обвив свои плечи руками обессилевшего, потащили его в барак. Голова бедняги беспомощно упала вперед и болталась, ноги волочились по земле.
В бараке его положили на нары. Ослабевший оказался по национальности бельгийцем, совсем еще юношей, чуть постарше Петьки. Но жил он в бараке для взрослых.
Ощупав свою сумку, которую сшил недавно по примеру других ребят, Петька достал три прибереженные картофелины и протянул бельгийцу. Тот с жадностью набросился на еду, а когда проглотил все три картофелины, взглянул на Петьку так благодарно, как смотрит спасенный человек на своего спасителя.
Три картофелины… Да разве он с них встанет на ноги!
Прибежав в свой барак, Петька взволнованно крикнул:
— Ребята, один бельгиец умирает, из нашей команды! — Он снял с плеча свою сумку и, расширив ее руками, протянул вперед: — Давайте, кто что сможет, я ему отнесу… Он съел три картошины, но это мало…
В сумку стала падать картошка. Кто-то положил небольшой кусок хлеба, а кто-то кусочек сахару.
Илюша Воробей, опуская в сумку маленькую обвалявшуюся конфетку, сказал:
— Отнеси, это мне вчера дал чех Франтишек… Я обойдусь…
— Спасибо, Илья!
С этим драгоценным даром Петька побежал к бельгийцу. На следующий день, в воскресенье, Блоха произвел тщательную уборку в тире. Солдат Ганс по обыкновению придирчиво проверил, все ли чисто, не забыл провести пальцем и по верху шкафа. Потом эсэсовец не спеша поднял полу френча, вынул большие карманные часы и долго смотрел на них, что-то высчитывая и решая. Петька понял: еще не время кончать работу. Но вот прошло несколько секунд, стрелка поравнялась с нужным делением на циферблате, и Ганс с видимым удовольствием щелкнул крышкой. Поистине немецкая точность!
Теперь настал черед отпустить Петьку. Блоха стоял по стойке «смирно» и спокойно разглядывал немца, когда-то на редкость здорового, крепкого человека, а теперь изломанного фронтом, инвалида. По щеке от левого глаза спускался небольшой шрам. Наверное, фронтовая отметина. Кожа на месте шрама время от времени подергивалась, и солдат смешно подмигивал одним верхним веком. Блохе вдруг захотелось тоже подмигнуть, ради озорства, но он лишь слегка прищурил глаз.
— Шлюс! — махнул рукой Ганс, и Петьку вихрем вынесло из тира.
После обеда к Петьке подошел Илюша:
— А я уже писать научился. Смотри, — подсунул он тетрадку.
Тетрадь выдали давно, но у Воробышка она была такой чистой, как будто совсем новая. На листках ни единой помарки, буквы выведены с большим старанием, правильно и красиво. Петьке грешно было не похвалить товарища:
— Молодец, Илья! И дальше так учись, отличником станешь!
— Да ты не смейся, — застеснялся Воробей.
— Нет, я без шуток. Почерк — на все сто.
Илюша радостный побежал прятать драгоценную тетрадь.
Ребята — школьники сидели за столами и делали домашние задания. Дядя Яша похаживал от одного к другому, заглядывал в тетрадки, помогал, когда у кого — нибудь что-то не получалось. Иногда он делал замечание нерадивому ученику, но таких было немного.
Четверо ребят играли в самодельные шашки, нарезанные из дерева и покрашенные чернильным карандашом. Остальные использовали короткое свободное время для штопки одежды, починки обуви. Все были заняты делом.
Петька почувствовал себя одиноким. Стало тоскливо. От нечего делать смотрел в окно.
Шел конец февраля 1944 года. Над лагерем ползла темно — серая вереница туч. А за ними, где-то очень далеко, светило солнце. Ведь всю землю тучам не закрыть, все равно где-то пробьются лучи.
Но пока идет дождь. Из туч будто бы тянется до земли светлая пряжа, бесчисленное множество водяных ниточек.
Снег с аппель-плаца согнало весь. Всюду бежали мутные ручейки. Они стекали вниз по горе, за бараки, в малый лагерь и дальше — на бухенвальдский огород.
Заключенные все в бараках. Эсэсовцы видны только на вышках. Вот какой-то узник, мокрый до последней нитки, проковылял через аппель-плац. И снова ни души.
На окне нудно жужжала большая черная муха. Она все пыталась взлететь, но тут же падала.
Петька, потянувшись, закинул руки за голову и прикрыл глаза. Как надоело смотреть и на это серое небо, и на мокрый асфальт аппель-плаца, и на всю чужую, неприветливую землю.
