Владимир Рыбин - Непобежденные
Следом из машины выскочил молоденький лейтенант, совсем мальчишка, вдвоем они вошли в сумрачное помещение, оба пожали руки Ивану, Нине, женщине за столом, генерал серьезно, а лейтенант с веселым озорным любопытством. Потом все расписались в какой-то книге. Подпись генерала показалась Ивану знакомой, он еще наклонился над книгой и вспомнил: точно такая же подпись была на Почетной грамоте. «Там стояло: «Командующий войсками Ив. Петров».
— Что ж это?! — пробормотал он. — Да я теперь!…
— Не сомневаюсь, — сказал генерал, словно читал его мысли. — Героя сразу видно. К другому бы я в свидетели не пошел.
Он снова пожал всем руки, пожелал счастья, победы над врагом и вышел, добавив, что не может больше задерживаться, ждут дела.
Эта случайная остановка породила в душе командарма тихую и светлую печаль. Всю дорогу он не проронил ни слова, вспоминая другие свадьбы, довоенные. О них в Ташкенте оповещали длинные медные трубы — карнаи. Карнаям стонуще вторили сурнаи. Бубны то и дело вскидывали свою пулеметную дрожь. Чтобы весь город знал и торжествовал вместе с молодыми, с их родными и друзьями. А теперь приходится справлять свадьбы так вот, второпях, отпросившись у войны на несколько часов. Но и это радовало. Какую же надо иметь веру в победу, чтобы справлять свадьбы в Севастополе?!
А Иван в это время вел свою Нину по залитому солнцем Приморскому бульвару и все никак не мог придти в себя от случившегося.
— Ну влип, так влип, — растерянно повторял он.
Нина молчала, не замечая двусмысленности этой фразы, у нее были свои думы, свои беспокойства, куда более серьезные, чем у Ивана.
— Пойдем, я тебе что-нибудь куплю, — предложил он.
— Зачем?
— Муж всегда должен что-нибудь покупать своей жене.
Она засмеялась и открыла дверь, прижатую к небольшой витрине, наполовину забитой фанерой. За прилавком сидела совсем молоденькая девчушка, одетая по-зимнему, — в пальто с меховым воротником.
— Озябла? — спросил Иван.
— Боюсь, — прошептала девушка. — Стреляют.
— Так чего тут сидишь?
— А вдруг кто придет. Вы же вот пришли.
— Мы — особая статья.
— Нельзя закрывать, — наставительно, как маленькому, стала разъяснять она. — Людям спокойнее, когда часы работы соблюдаются. И с фронта приходят, вот как вы. Карандаши берут, конверты. Письма-то надо писать.
— Храбрая ты! — сказал он, с удовольствием пересыпая карандаши в коробке.
— Ой, что вы, трусиха я, — девушка махнула обеими руками. — Сижу и трясусь, как овечий хвост.
Дверь толкнулась от ветра, и девушка напряглась вся, сжалась, — не от взрыва ли?
— Так ты себя совсем перепугаешь.
— А как же не бояться-то?
— А так вот, не бойся и всё.
— А вы разве не боитесь? Там, на фронте?
— Мы?…
Он задумался. Как не бояться? Все боятся смерти. Но страшнее выказать эту боязнь. Лучше умереть, чем струсить…
— Ваня! — ревниво позвала Нина, и он замер от новой волнующей интонации, прозвучавшей в ее голосе, от такого домашнего слова «Ваня». — Посмотри, что я для тебя нашла.
Он не сразу даже и понял, что Нина держала в руках. Оказалось галстук, ярко красный довоенный галстук.
— Зачем он мне?
— Ну, тогда трость. Ты, наверное, хорошо будешь выглядеть с тростью. А еще соломенную шляпу.
— Хорош, я буду, заявившись таким во взвод.
Девушка-продавщица весело захохотала, должно быть, представив себе эту картину.
— А больше ничего нету.
Он оглядел прилавок: в самом деле, ничего. Лежали детские переводные картинки, почтовые марки, ссохшаяся липкая бумага для мух, какие-то хозяйственные металлические подставки, огромные, неизвестно для чего сделанные такими, пуговицы.
— Давай уж галстук. Выну в свободную минуту, погляжу, вспомню.
— Бумагу все берут, — подсказала девушка. — И карандаши. Письма писать будете.
— Пудреницу давай. И картинки. Пригодятся.
Он посмотрел на Нину. Продавщица тоже посмотрела на нее, все поняла и покраснела.
Рассовав по карманам покупки, они пошли к берегу, возле которого, метрах в десяти, стояла мраморная колонна с бронзовым орлом наверху, и еще издали увидели над морем группу немецких самолетов. То, что это немецкие — сомнений не было, — наши таким скопом не летали.
Слева, из-за мыска, отсекавшего бухту от моря, вынырнули два наших истребителя, затем еще два, и Иван, только что оглядывавшейся, куда бы укрыться, не тронулся с места. Он был уверен: пусть немецких самолетов больше, но и четыре истребителя не пустят врага в город, не дадут испортить такой день.
Светило солнце, зеленели уцелевшие деревья на бульваре, а над морем, совсем близко, крутилась, гудела, трещала пулеметными очередями привычная для севастопольцев карусель воздушного боя…
XIV
В густом предрассветном сумраке краснофлотцы крепили грузы по-штормовому, подолгу возились у щелястых бочонков, поставленных на попа.
Чего везем? — бодро спросил чей-то молодой голос.
— Чего надо, то и везем, — недобро буркнул краснофлотец.
— Бомбы, не видишь что ли? — ответил другой голос, низкий, рассудительно-спокойный, принадлежавший, как определила Сарина, пожилому красноармейцу.
— Мы что же, на бомбах поедем?
— Не поедем, а пойдем.
— Один хрен, все тама будем. Скажи лучше, когда пойдем-то?
— Как управимся.
— А когда вы управитесь?
Что ответил краснофлотец, Сарина не расслышала, в этот момент над головой гулко хлопнула дверь.
— Так возьмете или не возьмете? — осипши, срываясь на фальцет, крикнул кто-то.
— Нет, не возьму. — Голос флотского командира звучал уверенно, бескомпромиссно.
— Так и доложить?
— Так и доложите своему начальству.
— Послушайте, товарищ командир. Осталось всего несколько бомб, не везти же их обратно.
— Да куда я их дену?! Вся палуба завалена бомбами.
— А вот тут, под лестницей.
Сарина отступила, вжалась спиной в какую-то шину, стала совсем не видной в сумраке, укутавшем корабельные надстройки.
— Под трапом люди.
— Мы потеснимся, — сказал пожилой красноармеец.
— Давай, чего там, — поддержал молодой. — С бомбой в обнимку, не с бабой, без волнительности.
— Ишь, осмелел, — недовольно проворчал пожилой. И подытожил: — Что сверху она, что снизу — все одно нехорошо.
— Ну, глядите, — помолчав, сказал флотский командир. — Заштормит, как бы они вам мужское начало не прищемили.
— А нам оно ни к чему теперь. В Севастополе другое начало в цене.
— Ну, глядите, чтоб не ныть потом…
Сарина, совсем собравшаяся было идти в каюту, где поместило ее корабельное начальство, замерла в своей нише. Захотелось послушать, что еще скажут про Севастополь. Но разговоров больше не было. Вскоре лебедка один за другим бухнула на палубу два щелястых бочонка. Краснофлотцы засунули их под трап, подоткнули с боков, захлестнули тросами, притянули к стойкам.
Две недели не была Сарина в Севастополе, а истосковалась. В Керчь они ездили вчетвером Лида Ракова, зачинательница бригад помощи фронту, Паша Лунев, начальник связи МПВО, совсем молодой парнишка Миша Медведев, прославившийся в Севастополе, как токарь-виртуоз, мастер по скоростной обработке минометных стволов и она, Сарина, секретарь горкома партии по промышленности. Керчь и Севастополь издавна соревновались между собой…
Соревнование! Боже мой, каким миром и светом пронизано это слово! Боже мой!…
В Керчь они добирались долго. Сначала на крейсере «Красный Крым» до Новороссийска, оттуда на тральщике «Щит», а затем на мотоботе. На причале, куда их высадили, было тихо и пустынно. Никто делегацию не встречал, что гостеприимным севастопольцам показалось более чем странным. Море зеркально-гладко расстилалось до самой Тамани, серой полоской обозначившей горизонт. Гора Митридат густела весенней зеленью, сочными красными пятнами выделялись черепичные крыши. И вообще все в этой весенней Керчи выглядело целехоньким, празднично приукрашенным. И в Севастополе перед маем навели порядок, вымели улицы, даже деревья побелили, но в Керчи, в сравнении с Севастополем, был прямо-таки довоенный рай.
Они шли по центральной улице, застроенной жилыми двухэтажными домами, и удивлялись тишине и покою. Даже в лицах и походке встречных прохожих ощущалась какая-то успокоенность. Будто никакой войны нет, и впереди одно только веселое, богатое рынками курортное лето. И горком партии, который отыскали наконец, располагался открыто — в уютном домике на склоне горы Митридат. И только Крымский обком, перебравшийся сюда в январе, должно быть, наученный опасностями осажденного Севастополя, обосновался в штольне…
Сарина вздрогнула от резкого звонка над головой. Донеслась команда:
— По местам стоять, с якоря и швартовов сниматься!
