Евгений Войскунский - Мир тесен
Между прочим: поздравь меня с орденом Отечественной войны II степени. И еще: по боевой характеристике принят в партию».
«…есть которые нос воротят. Мне с такими неочем говорить потому что мы нивчем не виноватые. А что надо было пулю в висок как лейт. Дроздов? Борис ты был на транспорте помнишь что там тварилось. Я тебя видел как вы с Игнатьевым раненых таскали. Я тоже помогал неск. раненых передал на подходивший тральщик. А сам не прыгнул пошел взводного Дроздова искать. У него что то с глазами жаловался после взрыва в корме у него пелена перед глазами то видит то нет. Как же его в таком состоянии бросить. Искал по всем каридорам. Зинченко встретил вдвоем пошли наконец нашли взводного под трапом сидит на бухте лицо белое а на нем черные рябины. Никогда не видал чтобы так было. Пойдем говорю лейтенант. Нет говорит вы идите а мне все равно не жить. Стали мы с Зинченко его под руки подымать, а он нет говорит оставте меня сами идите. И тащит наган из кабуры. Приказываю говорит идите спасайте жизнь а я не хочу рыб кормить. Зинченко пошел а я хотел выбить наган у взводного но не смог. Он говорит может вспомнят меня как мы на Гангуте стояли и бух себе в висок.
Я почему Борис тебе пишу. Мне Виктор, брат двоюродный, написал что ты за нас беспокоился искал и помнишь. Я тебя тоже помню. Мы ж гангутцы. Хотя есть такие кто теперь нас не признает с ними говорить неочем. Разве мы виноватые? Нет не мы, а те виноватые кто нам помощь не прислал хотя мы ждали и надеялись до последней минуты.
Борис ты спрашиваешь про Литвака. Я Ефима нашел уже когда день наступил, он стоял наверху на мостике глядел на море все ждал что придут корабли за нами. Потом когда сели на мель и берег видать мы с Ефимом и еще одним стали делать плот чтоб плыть к берегу, а там пробиваться через Эстонию в Рамбов. Двери с каюты содрали. Но не вышло с плотом. Хоть и мелко а глубоко. Двери не держали на воде мы видели двое поплыли и перевернулись. Выхода не было только плен. Мы с Ефимом из лагеря Вильянди дважды бежали нас ловили избивали и опять. Второй раз когда поймали сильно охрана била, Ефиму ногу повредили. В апреле 44 г. третий раз бежали с дорожных работ опять неудача выдали хуторяне. Опять били. У Ефима с головой чтото загавариваться стал. Лето наступило группу оставили работать на хуторах остальных погрузили отправили в Валгу. Ефима тоже. Больше я его не видел. Слыхал их еще дальше погнали в Германию. Хозяева на хуторе этот раз попались незлые я нимного от'елся опять бежал наконец попал к своим. Дальше ты от Виктора знаешь. За какую вину не знаю попал в штр. роту. Ну все равно воевать. Мы наступали от Тарту. Под Пайде ранило меня чуть не убило. Третий месяц по госпиталям. Кости сраслись но хожу с палкой. Вот написал свои мучения только ты не думай что бью на жалость. Я не жалости хочу а справедливости чтоб ясно сказали кто виноват а кто без вины виноватый…»
«…никогда не ходила в соплях, не выдумывай! А вот я помню, как твой папа тебя ругал за то, что сидишь в уборной с книжкой…»
«…помнишь, рассказывал тебе об Андрее Безверхове из нашего десантного отряда на Гангуте. Наконец он ответил на мои письма потрясающим письмом. Страшная судьба, и она могла бы стать и моей судьбой, если б ночью 3 декабря 41 г. мне не посчастливилось прыгнуть с подорвавшегося транспорта. Плен, побеги, побои… И этот вопиющий вопрос, на который я так и не могу добиться ответа: кто виноват?
Помнишь ст. лейтенанта Вьюгина? Конечно, помнишь, он нам свадьбу устроил. Ну вот, был у меня с ним разговор. Вьюгин участвовал в том переходе на торп. катере, боцманом тогда плавал, и был на Гогланде, так что в курсе событий. Так вот, он прямо говорит: не было возможности выслать с Гогланда корабли на помощь нашему транспорту. Это значило бы послать их на гибель (минное поле, воздействие авиации противника). Я ему говорю: «А лейтенант Варганов разве не пошел на гибель, прикрыв дымзавесой наш поврежденный катер?» — «Это, — говорит, — разные вещи». — «Нет, одно и то же». — «Снизу, — говорит, — с нашего уровня, видно не так далеко, как сверху. Командование рассматривало положение и приняло правильное решение». А по-моему, с какого уровня ни смотри, прежде всего надо спасать людей. Ну хотя бы попытку сделать. Или, может, чем выше точка зрения, тем меньше кажется человек? Но ведь человек не муравей. Каждый, даже самый незаметный, имеет имя, живую душу и надежду на будущее. Как же можно его не замечать?
Ладно. Расфилософствовался. Это все потому, что мы теперь хорошо живем. Нам отвели для жилья Народный дом, в кубрике тепло, спим на койках, на простынях, под одеялами. Светка, до чего здорово это — спать раздетым!…»
«…совершенно прав. У человека живая душа, а душу надо спасать. Ведь живем не поодиночке, а вместе. Борька, как я рада, что думаю так же, как ты! Миленький ты мой! В институте девчонки не верят, что я замужем. Если я у тебя «финтивная», то ты у меня «мифический муж» — так одна новая подружка выразилась. А я хвастаюсь: у меня муж умный и хороший! После войны вылечим ему зубы, и ему вообще цены не будет!
Боренька, меня вызывали в райжилотдел. Со мной говорил замзав, дядька, кажется, не вредный, в офиц. форме без погон, с орденом Кр. Звезды и гв. знаком. Я все изложила. Он говорит, не имею оснований вам не верить, товарищ Земскова (так и назвал, и меня прямо радостью окатило!). С такими, говорит, глазами, как у вас, нельзя обманывать. Представляешь, Борька?! Я говорю, никогда никого не обманывала. Ладно, говорит. Но вы, как сознательная комсомолка, понять должны, что в Ленинграде большая квартирная нужда, возвращаются эвакуированные, много разрушенных домов. Напишите своему мужу, что по закону он имеет право на свою жилплощадь, но ввиду излишков его 2-комнатная квартира будет передана более нуждающемуся, а ему (то есть тебе) предоставим комнату в пределах нашего района. Пусть он (то есть ты) в 2-недельный срок напишет нам заявление о своем согласии, а если не согласен, пусть тоже напишет, мы рассмотрим. Боря, по-моему, не соглашайся. Это твоя квартира, ты тут родился, и почему это для нас две комнаты — излишки? Почему надо их отдавать начальнику, как ты говоришь, вошебойки?…»
«…очень красивый теперь, когда снегом присыпало разрушения в центре. Сказочный город со средневековыми башнями, шпилями. Вот в таких городах жили раньше феи, алхимики и трубочисты. Кончится война, привезу тебя в Таллин и послушаю, как ты будешь ахать от восхищения.
Написал заявление, прилагаю к письму. Черт с ними, пусть дают комнату. Наверно, нуждающихся действительно очень много, чего ж я буду выкамариваться. Мы вдвоем и в одной комнате прекрасно поместимся. Как это поется: мне с моей милкой и в шалаше рай…
Светка, как давно я тебя не целовал!
А скоро уже весна. Скоро спустим свои кораблики с кильблоков на воду — и снова вперед, москитный флот!»
«…глупый ты, глупый! Вдвоем в одной комнате ему хорошо. А если втроем?
Вот так-то, Боренька. Теперь уже точно знаю: будет ребенок…»
Последняя военная весна — как описать ее нетерпение и ярость, ее затяжные штормы и гул ветра на морском просторе, желтые, с кровью, закаты, недолгие стоянки в новых маневренных базах, островерхие крыши Мемеля, голодных немок в Кранце, мучительную горечь последних потерь?
Нам-то еще ничего: зимой отстаивались, отдыхали в Таллине, тралили сухофрукты в компоте. А вот дивизион «деревяшек» (Д-третьих), которым командовал капитан третьего ранга Осецкий, и зимой воевал. В феврале катера этого дивизиона совершили двухсотмильный переход из Кихельконны, что на западном берегу Эзеля, в Свенту — небольшую рыбацкую гавань южнее Либавы.
Вы, наверное, знаете, какие события в Прибалтике предшествовали этому. Еще в октябре войска генерала Баграмяна вышли в районе Паланга — Руцава к балтийскому побережью, отрезав группу армий противника от Восточной Пруссии. Так образовался Курляндский плацдарм. Между портами этого плацдарма — Либавой и Виндавой — и портами Германии оживились морские сообщения. Немцы начали вывозить из «котла» войска и боевую технику. Ставка поставила Балтфлоту боевую задачу — воспрепятствовать немецким морским перевозкам, запереть Курляндский плацдарм с моря. А сил в резко расширившейся операционной зоне флота было немного. Из портов Финляндии, вышедшей из войны, действовали в этой зоне наши подводные лодки. Спешно перебрасывались к обводам плацдарма флотские полки штурмовой и бомбардировочной авиации. И вот — торпедные катера…
Ревел на Балтике неутихающий шторм. По-зимнему тяжелые валы всю долгую ночь накатывались на катера Осецкого, идущие без огней. Палубы и оружие покрылись толстой коркой льда. Промерзла мокрая одежда, люди — стояли в ледяных панцирях. Отяжелевшие катера плохо слушались рулей и моторов. Бедой грозило ночное море — но на рассвете сигнальщики увидели полоску низкого берега. Дивштурман не ошибся в счислении. Катера один за другим втянулись в устье реки Свенты. В следующую же ночь экипажи, отдохнувшие от стужи и качки, снова вышли в стужу и качку — в ночной поиск в районе Либавы. И так — каждую ночь.
