Андрей Геращенко - Учебка. Армейский роман.
— Исломов!
— Я!
В наряд кроме Игоря и Шкуркина попали еще Мухсинов и Хусаинов.
Посчитав наряд, Игорь вдруг с удивлением обнаружил, что их всего семь, а не восемь, как обычно.
— Товарищ младший сержант, а почему нас только семь? — спросил он у Сапожнева.
— А ты, сколько хотел — десять?!
— Зачем десять? Восемь, как и положено.
— Что положено и без тебя разберутся! Сержант Гришневич мне говорил, что ты от службы все уклоняешься, не хочешь в наряды ходить? — недовольно спросил Сапожнев.
Голос младшего сержанта показался Игорю на редкость мерзким и неприятным.
— Ниоткуда я не уклоняюсь! — буркнул Тищенко.
— Вот и хорошо, что не уклоняешься — сегодня и поработаешь за двоих! А ты, как тебя?
— Курсант Шкуркин.
— Ты, Шкуркин, сегодня при помощи трудотерапии будешь от алкоголизма лечиться.
— Я не болею алкоголизмом, — угрюмо возразил Шкуркин.
— А чего же ты тогда из увольнения пьяным пришел? А!?
— Я не был пьяным, сержанту Гришневичу просто показалось…
— Отставить разговоры!
— Вы сами спросили. Я и ответил…
— Закрой рот, солдат! Всем найти себе подменки к наряду. И предупреждаю — у всех должны быть на подменках погоны! Разойдись.
— Да уж, хорошую характеристику нам Говнище дал — этот Сапожнев нам всю душу за наряд вымотает, — сказал Шкуркин Игорю, когда курсанты возвращались в свой кубрик.
Подменку Игорь нашел себе с погонами и дырками на каждом рукаве. Впрочем, последнее существенного значения не имело.
В половине шестого наряд под командованием младшего сержанта Сапожнева направился в санчасть для проверки состояния здоровья курсантов. Для проведения медосмотра из санчасти вышел фельдшер и задал «дежурный» вопрос:
— Все могут нести службу?
Ответа на свой вопрос он не ждал, так как с таким же успехом мог сказать о хорошей погоде или еще о чем-нибудь в том же роде. Бегло осмотрев ладони у курсантов, он начал записывать фамилии наряда в специальный журнал. Ему вызвались помогать Мухсинов, Хусаинов и Абдухаев. Русский они знали плохо, фамилии друг друга, а тем более Игоря и Шкуркина еще хуже, поэтому список составляли минут десять. В итоге получилась следующая запись: Скуркин, Тишенко, Муксинов, Кусаинов, Абдухаев, Исломов, Хакимов.
— Теперь надо дежурного записать. Какая у вашего сержанта фамилия? — спросил фельдшер.
Мухсинов пожал плечами и спросил у товарищей. Хусаинов не знал, а Абдухаев произнес что-то нечленораздельное.
— Как? — недовольно поморщился фельдшер.
Получив примерно такой же ответ, он не выдержал и подал Абдухаеву журнал, чтобы тот сам записал фамилию командира. Тем временем к ним подошел Сапожнев, раздосадованный слишком долгой задержкой. Заглянув Абдухаеву через плечо, он увидел, что тот старательно вывел в углу листа «Сапожнык» и протянул журнал фельдшеру.
— Стой! Что ты там написал? — разозлился младший сержант и выхватил у Абдухаева журнал.
— Как что? Ваш фамилия — Сапожнык!
Тищенко и Шкуркин подошли вместе с Сапожневым и теперь оба прыснули со смеху, услышав ответ Абдухаева.
— Кому там слишком весело? — раздраженно спросил младший сержант.
Курсанты притихли.
— А ты, грамотей, запомни: не можешь срать — не мучай жопу! — насмешливо сказал Сапожнев растерянному Абдухаеву.
Абдухаев пословицу не понял и абсолютно серьезно спросил:
— Зачэм срат и мучит? Я не хотел!
— Да ну тебя к черту! Наряд, становись! Напра-во! В столовую шагом марш.
Среди курсантов старого наряда Игорь с трудом узнал Столярова. Он был без очков и постоянно прищуривал глаза.
— Привет! Где ты свои очки потерял? — спросил Игорь, подойдя к нему поближе.
— А-а…, это ты. Разбились. А у меня ведь пять диоптрий… Без очков плохо… А меня в наряд…
— Меня тоже в наряд, хоть командир части вроде бы и освободил, пока будут обследовать.
— Столяров, ты что — уснул?! Бегом сюда! — крикнул чернявый сержант с повязкой дежурного по столовой, небрежно повязанной на рукаве.
Столяров сразу же бросился на его зов. Сержант отправил Столярова выносить какой-то мусор. Двое «товарищей» курсанта проводили Столярова пинками под зад и грубыми окриками. Было хорошо заметно, что Столярова не любили во взводе и если не издевались, то обращались с ним крайне грубо. Когда старый наряд выходил из столовой, Столяров хотел еще раз подойти к Игорю, но его рыжий сосед с силой ударил курсанта ладонью по спине и пропел нарочито ласковым голосом:
— Давай, Столяров, двигай ногами быстрее, а то на ходу сдохнешь!
Увидев, что Игорь смотрит на него, Столяров опустил голову вниз и так ничего и, не сказав ни Тищенко, ни рыжему, вышел из столовой.
— Ты что, знаешь этого чмошника? — спросил у Игоря Шкуркин.
— Как-то в госпиталь вместе ездили, — неохотно пояснил Тищенко.
— А-а…
Тищенко показалось, что в глазах Шкуркина горела фраза: «Какие у тебя знакомые, такой ты и сам! Недаром вместе в госпиталь ездили». От этой мысли и от жалости к Столярову у Тищенко окончательно испортилось настроение, и весь мир стал представляться ему исключительно в черных тонах.
Не теряя времени, Сапожнев принялся распределять наряд по рабочим местам. Мухсинов и Хусаинов отправились на мойку, Исломов и Хакимов в варочный цех, а Тищенко, Шкуркин и Абдухаев остались на зале. Впрочем, вскоре все все равно объединились для того, чтобы накрыть ужин. Пришла рота. Неожиданно Игоря очень сильно потянуло ко взводу. Не выдержав, он подошел к своим поближе и спросил:
— Может, еще каши принести?
— Будете кашу? — переспросил у стола Гришневич.
— Так точно… Будем! — едва ли не хором ответили курсанты.
— Тогда тащи еще один бачок, — весело сказал сержант Игорю.
Тищенко обиделся на Гришневича за наряд и теперь был недоволен тем, что сержант мог подумать, будто Игорь предложил кашу ему, а не взводу.
— Хорошо, когда свой наряд в столовой! — весело воскликнул Петренчик, уписывая за обе щеки принесенную добавку.
— Так может нам почаще своих людей в нужные наряды посылать? — поинтересовался Гришневич.
— Если каждый раз по лишнему бачку с кашей будет, то можно, — охотно согласился Петренчик.
— Так я, Петренчик, тебя завтра и пошлю, если тебе такое нравится. Хочешь?
— Никак нет, я просто пошутил, — смутился Петренчик.
Гришневич в ответ лишь засмеялся, довольный своей шуткой.
Себя наряд по столовой тоже не обидел и Тищенко вновь, как и в первый раз, до отказа набил живот кашей.
В моечной, где работали казахи, стоял страшный грохот. Казалось, что Мухсинов с Хусаиновым не моют посуду, а играют ею в футбол. На самом же деле они просто сортировали грязные миски и бачки. Покончив с сортировкой, они принялись за мытье, а чтобы работа шла быстрее — в два голоса запели какую-то протяжную казахскую песню.
— Теперь будут выть, как волки, до самого конца работы! Вот «чурбанье» тупорылое! — зло проворчал Шкуркин.
Его ряд был рядом с рядом Тищенко, и курсанты мыли пол в непосредственной близости друг от друга.
— Просто свою песню поют. Мы ведь тоже поем песни, когда работаем, — Мухсинов был хорошим приятелем Игоря и курсанту были неприятны нападки Шкуркина на казахов.
— Так ведь мы ПЕСНИ поем, а они — всякий бред! Они, по-моему, что видят, о том и поют: «Я иду по мой кишлак, тупорылый, как ишак!»
— Нет, у них самые настоящие тексты, как и у нас. А про то, что видят, не они поют, а разные северные народы — якуты, чукчи разные, — пояснил Игорь.
— Какая разница — что «чурка», что чукча?! Все они тупорылые и узкоглазые! — не унимался Шкуркин.
— Нормальные они. Почему это тупорылые? Среди любого народа есть разные люди, просто у них немного пониже уровень цивилизации. А Мухсинова, который поет, я хорошо знаю — он хороший парень! — убежденно возразил Игорь.
— Мало ты их знаешь, а я с ними еще на гражданке хорошо познакомился. Ну, да ладно — поживешь с ними больше, сам поймешь, что я прав, — Шкуркин обиделся за невнимание к своей точке зрения и перестал разговаривать с Игорем.
Тищенко всегда тянулся ко всему новому и к тому же был воспитан на брежневской идее советского народа, поэтому ему были противны расистские нотки, зачастую проскакивающие у его сослуживца. Шкуркин двигался чуть впереди Игоря и вместо того, чтобы собирать грязь тряпкой, он размашистыми движениями, как бы невзначай, загонял ее на территорию Тищенко. Игорю приходилось собирать грязь чуть ли не за двоих. Тищенко несколько раз порывался возмутиться, но, взглянув в очередной раз на недовольно сопящего Шкуркина, все же отказывался от своих первоначальных намерений. Собственная нерешительность, граничащая с трусостью, привела Тищенко в бешенство, и он уже решил несмотря ни на что поругаться со Шкуркиным, но тут его внимание привлекли Сапожнев и повар Курбан, вышедшие из варочного цеха. Они о чем-то громко и раздраженно спорили. Впрочем, Сапожнев говорил довольно тихо, а вот Курбан почти кричал, пустив в ход свой горячий южный темперамент.
