Герман Вук - Бунт на «Кайне»
— Но вы не помните ни одного слова из того, что говорилось в то утро?
— Я вел запись в журнале, сэр. Кроме спора «право» или «лево» и того, что сильно штормит, я ничего больше не слышал.
— А о балласте в то утро никто не говорил?
— Кажется, что-то говорили.
— Что именно?
— Нужно или не нужно принять балласт.
— Кто предлагал принять балласт?
— Кажется, капитан или, может, Марик. Я точно не помню.
— Очень важно, Урбан, чтобы вы вспомнили, кто это предложил.
— Я ничего не знаю о балласте, сэр. Знаю только, что такой разговор был.
— В то утро пустые цистерны заполнили водой?
— Да, сэр, я помню, потому что записал это в журнал.
— Кто отдал такой приказ?
— Не помню, сэр.
— Вы слишком много не помните, Урбан!
— Я вел журнал, сэр, вел его хорошо. Меня для этого поставили.
— Я думаю, сэр, свидетель не собирается считаться с предупреждением, сделанным ему председателем суда! — воскликнул Челли, повернувшись к Блэкли.
— Урбан, сколько вам лет? — спросил Блэкли.
— Двадцать, сэр.
— Ваше образование?
— Один год колледжа.
— Вы говорили суду правду?
— Сэр, вахтенный в рубке не обязан слушать, о чем спорят капитан и его помощник. Он должен вести журнал. Я не знаю, почему мистер Марик освободил от командования капитана.
— Вы видели, чтобы капитан совершал странные поступки?
— Нет, сэр.
— Вам нравился ваш капитан?
— Конечно нравился, сэр, — убитым голосом произнес Урбан.
— Продолжайте допрос свидетеля, — сказал председатель суда, обращаясь к прокурору.
— У меня больше нет вопросов к свидетелю.
Гринвальд приблизился к свидетельскому месту, слегка постукивая своим красным карандашом по ладони.
— Урбан, вы были на «Кайне», когда по выходе из Пёрл-Харбора тральщик собственным корпусом перерезал буксирный трос?
— Был, сэр.
— Что вы делали, когда это произошло?
— Я был… на мостике, сэр. Капитан давал мне взбучку…
— За что?
— За непорядок в одежде. Я плохо заправил рубаху.
— И в то время, когда вы с капитаном обсуждали этот важный вопрос, судно напоролось на собственный буксирный трос?
Челли, нахмурив брови, вперился взглядом в защитника и вдруг вскочил:
— Протестую против подобной формы ведения перекрестного допроса свидетеля и требую весь этот текст вычеркнуть из протокола. Прибегая к наводящим вопросам, защитник принудил свидетеля утверждать, что «Кайн» перерезал собственный буксирный трос. Этот факт не затрагивался при прямом допросе свидетеля.
— Свидетель утверждает, что не видел, чтобы капитан Квиг совершал странные поступки, — продолжал Гринвальд. — Я же пытаюсь опровергнуть это утверждение. Согласно статье 282 кодекса наводящие вопросы при перекрестном допросе свидетеля разрешаются.
Председатель вновь объявил перерыв.
Когда заседание началось, Блэкли сообщил постановление суда:
— Защитник позднее сможет вернуться к новым данным, не имеющимся в деле, и может вновь вызвать на допрос свидетеля. Протест прокурора удовлетворяется. Этот текст перекрестного допроса защиты изымается из протокола.
Во второй половине дня Челли допросил двенадцать членов команды «Кайна». Это были старшины и матросы, и все они угрюмо и кратко подтвердили, что капитан Квиг в то утро был таким, как всегда, и ничего необычного в его поведении до того, как начался шторм, во время шторма и после него, не было.
Первым допрашивали Беллисона. Гринвальд задал ему всего три вопроса.
— Беллисон, что такое, по-вашему, паранойяльная личность?
— Не знаю, сэр.
— Какая разница между психоневрозом и психозом?
— Не знаю, сэр. — Беллисон сморщился от недоумения.
— Могли бы вы с первого взгляда определить невротика?
— Нет, сэр.
Всем остальным членам команды Гринвальд задал эти три вопроса и получил такие же ответы. Повторенные двенадцать раз вопросы окончательно вывели из терпения прокурора Челли и членов суда. Они с еле сдерживаемым негодованием смотрели на защитника и нервно ерзали в креслах.
После допроса последнего из команды, а им оказался боцман по прозвищу Фрикаделька, первое заседание суда закончилось.
Марик и адвокат вышли вместе из здания суда. Солнце клонилось к закату, его косые оранжевые лучи позолотили воды залива. После спертой атмосферы судебного зала с его специфическими запахами масляной краски и навощенного линолеума, вечерний воздух казался необычайно свежим. Во дворе стоял серый джип Гринвальда, и они молча направились к нему, ступая по хрустящему гравию.
— Кажется, они прижали нас, — тихо произнес Марик.
— Посмотрим, — промолвил Гринвальд. — Наш ход еще впереди. Вы знаете этот город? Где здесь хорошо кормят?
— Я сяду за руль.
Гринвальд выпил не одну рюмку за ужином. Он избегал говорить о суде и вместо этого долго и скучно рассказывал об индейцах. Он рассказал, как мечтал стать антропологом, но вместо этого из-за какого-то дурацкого стремления к подвижничеству стал юристом. Он понял, что вместо того чтобы изучать индейцев, куда важнее защищать их. Теперь он нередко жалеет об этом.
Марик все меньше понимал своего адвоката. Разумом он уже смирился с тем, что дело его дрянь и надеяться не на что. Он был убежден, что показания Квига, Кифера и Урбана угробили его в первый же день суда. И все же он цеплялся за тоненькую ниточку своей веры в этого странного парня, его защитника. То, что ждало его, было так ужасно, что он должен был на что-то надеяться. Если его осудят по всей строгости, это будет означать увольнение с флота и пятнадцать лет тюрьмы.
34. Трибунал. День второй. Утреннее заседание
— Проходите, лейтенант Кейт, — сказал распорядитель в две минуты одиннадцатого, открывая двери приемной суда.
Вилли покорно, ничего не видя, следовал за ним через одну за другой открытые двери, пока не очутился в зале судебных заседаний. Он ощутил легкое покалывание в руках и ногах, какое испытал однажды на «Кайне» перед высадкой десанта. Лица судей за столом казались пугающими размытыми пятнами на фоне огромного звездно-полосатого флага, красно-бело-синие краски которого были неестественно яркими, как в цветном фильме. Вилли не помнил, как поднялся на возвышение, где находилось место свидетеля, как его приводили к присяге. Серое лицо прокурора Челли казалось зловещим.
— Мистер Кейт, 18-го декабря утром вы были вахтенным офицером?
— Да.
— Капитан был отстранен от командования во время вашей вахты?
— Да.
— Вам известна причина, побудившая помощника капитана пойти на это?
— Да, известна. Капитан потерял всякий контроль над собой, а также над кораблем. Тральщику грозила опасность опрокинуться и затонуть.
— Как давно вы плаваете на кораблях, лейтенант?
— Год и три месяца.
— Вашему кораблю за это время когда-нибудь грозила опасность затонуть?
— Нет.
— Вам известно, сколько лет провел в плавании коммандер Квиг?
— Нет.
— К вашему сведению, восемь лет. Кто из вас лучше мог судить, грозила ли кораблю в тот момент опасность пойти на дно?
— Я, сэр. Потому что я полностью владел собой и отвечал за себя и свои действия, а капитан Квиг — нет.
— Какие у вас есть основания утверждать это?
— Утром 18-го декабря капитан Квиг не отвечал за свои действия.
— Вы разбираетесь в медицине или психиатрии? Изучали их?
— Нет.
— Что же позволяет вам судить, в каком состоянии находился в то время ваш командир?
— Я видел его поведение, сэр.
— Очень хорошо, лейтенант. Опишите суду поведение капитана, заставившее вас прийти к заключению, что он потерял контроль над собой.
— Он уцепился за ручки машинного телеграфа. Лицо его позеленело и исказилось от ужаса. Речь стала замедленной, приказания он отдавал невнятно, и они полностью не соответствовали опасности момента.
— Мистер Кейт, имеет ли право вахтенный офицер прослуживший на флоте всего один год, судить, соответствуют или не соответствуют опасности момента распоряжения его командира?
— В обычных условиях не имеет, сэр. Но когда корабль в опасности, может в любую минуту опрокинуться и затонуть, а распоряжения капитана, вместо того чтобы предупредить эту опасность, усугубляют ее, вахтенный офицер не может не видеть этого.
— Капитан буянил, вел себя как безумный, выкрикивал бессмысленные слова, совершал необъяснимые поступки?
— Нет, сэр. Скорее, он был парализован страхом.
— Парализован страхом и тем не менее отдавал распоряжения?
— Я уже сказал, его распоряжения не помогали, а угрожали кораблю опасностью.
