Любовь Буткевич - Солдаты милосердия
Мы не признались, что у нас нет шинелей, а бушлаты, как зимнее обмундирование, хранятся на складе.
— Товарищ капитан, нас интересует, где вы нас высадите? — спрашивает старшая, обращаясь к командиру.
— В Бровары вам, говорите? Вот туда и доставим.
— Спасибо.
Теперь мы спокойны и уверены, что скоро догоним своих.
Обитатели вагона были заняты своими делами. Кто читал, кто писал. Кто подшивал подворотничок, а кто начищал пуговицы. Капитаны, встретившие нас, стали хлопотать у печки. Один раскрывал банки с мясной тушенкой и выкладывал содержимое на противень, поставленный на печь, другой, поворошив дрова, принес добрый десяток яиц и начал разбивать и заливать ими уже разогревшееся мясо.
— Присаживайтесь. Будьте, как дома, — пригласил второй капитан, переставляя противень на маленький столик, вокруг которого стояли тоже маленькие походные табуреточки.
— По-ско-рей, по-ско-рей! — продолжают отстукивать колеса.
УРА, КИЕВ СВОБОДЕН!
Вот и Бровары. Привычная прифронтовая обстановка. Бои идут на подступах к Днепру.
Валя Лашук, старшая по группе, доложила подполковнику Ерофееву о выполнении задания, рассказав и о дорожных приключениях.
— Огромное спасибо, девчата, за помощь, — поблагодарил подполковник. — Спрашиваете, где находятся ваши? Не могу назвать, где обосновалось хозяйство майора Темкина, поэтому советую отправиться в сануправление, в местечко Н. Там и узнаете все, что вас интересует. Пока идите отдыхайте. Вот тот соседний дом в вашем распоряжении.
Во дворе стоял недостроенный двухэтажный домик. Осмотрели. Полы покрыты толстым слоем пыли. Лежит битый кирпич от развороченных печей, и всюду валяются осколки оконного стекла. Крыши и потолка на верхнем этаже в двух смежных комнатах не было. Очевидно, тоже снесло снарядом, как у той школы, близ села Чернянка в Курской области. В застекленных когда-то окнах не осталось на месте и маленького стеклышка.
Для благоустройства «гостиницы», кроме доски длиной около двух метров, ничего поблизости не оказалось.
— И эта сойдет! — согласились девчата.
Сели на доску рядком, поставили перед собой походные мешки и склонили на них свои головушки.
Очнулись от свиста бомбы. Раздался взрыв, второй… С потолка посыпался мусор. Пыль залепила глаза.
— Никакого покоя, — ворчит Шура, устраиваясь поудобней.
Самолет снова делает разворот, и опять засвистели бомбы.
— Девчонки, выйдем, пожалуй. Дом разнесет — не выберемся. Я за вас в ответе все же, — произносит Валя.
Во дворе оказалось множество народу. Все о чем-то оживленно говорили, что-то обсуждали, посматривая на дорогу, ведущую на Киев, и на небо — в зареве, на лес, откуда доносился непрерывный грохот орудий.
Мы удивились тому, как светло стало на улице, несмотря на поздний час, словно над нами повесили светильник, хотя и тускловатый, но огромной величины.
Из разговоров поняли, что наши войска форсировали Днепр, что бои идут за Киев, что он объят огнем, потому горит и небо, потому светло и на земле.
Горящее небо, дрожащая под ногами земля давали представление о том, что происходило там, за Днепром.
Люди останавливали идущие с той стороны машины и с нетерпением расспрашивали:
— Как там?
— Бои идут уже в городе. Перед нашим отъездом стало известно, что дерутся за заводы «Большевик» и «Арсенал». Может, удастся спасти от разрушения…
Пробивала дрожь. Думалось о том, сколько же там лежит раненых, нуждающихся в помощи. А сколько погибших! Да когда же все это кончится — и бой за Киев, и вообще война?!
Неожиданно из-за леска вынырнула машина, на крыле которой стоял человек.
— Лю-ди-и, ребята-а, Киев освободили! — радостно кричал он, на ходу спрыгивая с подножки.
— Ура! Ура! — раздалось со всех сторон.
Машина остановилась, и ее тут же окружили, засыпая вопросами сидящих в ней людей.
— Есть еще одна большая победа! — кричал кто-то.
А раненый, с перевязанной и подвешенной на бинт рукой, плакал навзрыд.
— Ну что ты, друг, радоваться надо. Скоро своих навестишь. В Киеве у него семья в оккупации оставалась, — пояснил успокаивающий, должно быть сосед по госпитальной койке.
Прибывшие наперебой рассказывали о трудностях форсирования Днепра, о штурме города, о том, что фашисты при отступлении все уничтожают и жгут, беспощадно грабят и убивают жителей.
Хозяйство Темкина оказалось в тылу, в местечке Бобрик. А несколько дней спустя машины, груженные госпитальным имуществом, приближались к Днепру. Автопарк наш значительно пополнился за счет отремонтированных трофейных машин, но при переездах мы пока еще продолжали заимствовать транспорт в армейском автобатальоне.
Бесконечным потоком, медленно, продвигаются военная техника, танки, пехота, за много километров выстроившись в ожидании очереди на переправу через Днепр. Каких родов войск здесь только не было! Все спешат за Днепр, теперь уже за Киев, на Житомирское направление, где продолжаются бои. Спешат и нервничают, часами не сдвигаясь с места. За это время пережили несколько налетов вражеской авиации.
С замиранием сердца смотрим на «Днипр широкий». Вот ты какой! Действительно широкий. Нелегко было войскам преодолевать твои воды под огнем противника. Говорят, что во время форсирования кипела, пенилась вода от шквального огня со стороны вражеской обороны. Словно и до сих пор еще не успокоился Днепр. Казался хмурым и злым. Холодные серые волны то и дело перекатывались, заплескиваясь под колеса машин, проходящих по понтонному мосту.
На противоположном крутом берегу видны были купола соборов. Начинался Киев — израненное сердце Украины…
С радостным чувством встречало население проходящие войска. Но не улеглось еще тяжелое душевное состояние людей, не успевших опомниться от оккупации, от пережитого ими за два с лишним года.
Мы увидели город разрушенным, с заваленными улицами. Кварталы местами были так разбиты, словно здесь бомбили сутками непрерывно или прямой наводкой били из орудий, чтобы до основания разрушить не только дома, но и каждый кирпич раздробить на мелкие обломки. Таким оказался центр города — Крещатик.
О восстановлении той красоты, какая царила до войны, до прихода фашистов, казалось, не могло быть и речи. Но когда мы тридцать лет спустя вновь пришли сюда с фронтовыми друзьями, увидели чудо мирного труда — возрожденный Киев…
Колонна машин остановилась у дома номер сорок четыре по улице Львовской, по соседству с Покровским монастырем. Во дворе, окруженное старыми соснами, стоит большое четырехэтажное здание. Его-то и надо готовить к приему раненых.
Как всегда, в первую очередь для уборки помещений нужна вода. Надо бы и умыться с дороги. Нестерпимо хотелось пить. Но воды не было. Город жил без воды, без света и тепла. Все это восстанавливалось с первого дня освобождения пришедшими советскими частями.
Старшина пообещал, что скоро должны подвезти воду, что поблизости исправляют колонку и берется анализ на пригодность воды для питья, поскольку при отступлении враг порой оставлял ее зараженной.
Пока же решили обратиться к соседям. «Не без воды же они живут», — подумали мы.
Так мы с Шурой перешли улицу и постучали в парадную дверь. Открыла маленькая сухонькая старушка лет семидесяти.
— Заходите, доченьки, заходите.
— Бабуся, нет ли у вас воды напиться? Или подскажите, пожалуйста, где ее можно взять.
— Вода-то у меня есть, да несвежая. Еще при немцах приносила. Перед уходом они взорвали водопровод, водокачку. А теперь ждем. Говорят, что скоро исправят.
Тем временем она открыла массивную дверцу старинного буфета с резными украшениями и с большой осторожностью с нижней полки достала наглухо закрытую крышкой литровую стеклянную банку, до половины наполненную водой.
— Вот, доченьки, пейте, — подала нам банку, сняв крышку.
— Бабуся, так у вас воды мало. Оставьте ее себе. А мы найдем и принесем вам свежей.
Старушка словно обиделась.
— Спасибо. Не беспокойтесь. Теперь без воды не умрем.
Шура взяла банку, поднесла ко рту и отдернула. Передала мне. Из банки шел застойный болотный запах. Пить было невозможно, но мы приложились к банке, задержав дыхание.
— Спасибо, бабушка. Мы обязательно придем, как только привезут нам воду.
Бабуся просила посидеть, но мы объяснили, что сейчас некогда. А чуть освободимся, станем навещать.
И как только появилась машина с флягами, наполненными водой, мы с Шурой, набрав два котелка, побежали в дом напротив.
— Не думала, что увижу своих. Не надеялась, что доживу до светлых дней освобождения, — продолжала хозяйка, — не ожидала, что в жизни своей еще придется испытать великую радость. Ведь стара я, а пережить пришлось такие муки и страхи! Не дай бог, чтобы когда-нибудь еще повторились такие беды.
