Канта Ибрагимов - Учитель истории
— Спи, дорогая, ты теперь всегда будешь здесь, рядом со мной, я больше никуда не уеду... Спи. — И когда услышал ее мерное сопение, в темноте подошел к картине. В напряжении видя или представляя, что видит ее глаза, уже жгучим, завораживающим шепотом. — Я и тебя никому никогда не отдам! Поняла? Не отдам! Будешь только моей... здесь, рядом! А теперь тоже спи, утром нам надо как следует поработать... Помоги мне, просто все, улыбнись, мир не такой уж мерзкий и продажный, не все на свете выменивается и выгадывается. Улыбнись, прошу тебя, улыбнись; я знаю, что это не в моих руках, а в твоих. Я только вожу кистью... Прости! Помоги! Улыбайся всегда! И все у нас будет прекрасно!
Лучи ласкового восходящего солнца шаловливо запутались в ресницах Малхаза, он раскрыл веки — костлявые бабушкины пальцы нежно погладили его густые, курчавые волосы, на ее испещренном морщинами старом лице он увидел такую родную, добрую улыбку, такой теплый тон и нежный овал лица, что в озарении все понял... Жадно бросился к мольберту — и буквально несколько мазков, даже еле видимых штрихов, придали картине грациозное изящество, трепетный дух.
— Вот такую бы нам невесту! — размечталась бабушка.
В это время Малхаз легонько подвел последнюю тень, отошел глянуть на творение и удивился: женщина с картины вновь улыбалась, но не как прежде, а с какой-то смущенностью.
— Фу ты, господи, — прошепелявила бабушка, — ну, точно живая, и даже стыдится, будто невеста.
— Вот видишь, бабушка, послушался я тебя, привел в дом невесту.
— Да-а, красавица! Я тоже такой была, в молодости.
— Не такой, ты еще краше была, и сейчас красивее всех. Ты ведь видела, я с тебя ее только что рисовал.
— Ой, брось... Мне бы чуть-чуть здоровья, а то, не дай Бог, окончательно слягу... Женись, Малхаз, может, еще и с правнуками побалуюсь.
— Даже с праправнуками! — сиял Малхаз, он был предельно счастлив.
Вытирая руки разноцветной от красок тряпкой, он с восхищением и гордостью любовался творением; уже начал прибираться, и вдруг померкло в комнате: солнце скрылось за облаками. Он посмотрел на картину — и там чудное: вместо улыбки жизни — тревога застыла.
— Да что случилось? — заныло сердце Малхаза.
Вновь он взял кисточку, застыл перед картиной, и даже не знает, где и что ему исправить, что делать, может, все вымарывать, отчего же такое превращение?
— Малхаз, это, по-моему, к нам, — отвлекла его от гнетущих мыслей бабушка.
Действительно, гул моторов, голоса, уже в сенях, по-хозяйски, настежь раскрылась дверь: молодой человек в камуфляжной форме, увешанный оружием всех мастей, за его спиной — Безингер.
— О-о! Мой юный друг! — воскликнул иностранец, отстраняя военного, склоняясь в дверном проеме; наполнил комнату приятными запахами, замахал большими руками. — Ты почему не приехал? О, здравствуйте, бабушка. Я столько дней жду тебя, ведь договор... — тут он застыл с раскрытым ртом, явно оторопел, даже лицо его побледнело; медленно подошел картине, провел пальцами по полотну, тронул раму. — Откуда она здесь? — наждачными нотками прошипел он. — Я спрашиваю, откуда?..
— Нарисовал, — боясь за картину, приблизился Малхаз.
— Сам нарисовал? — стал мягче голос Безингера. Он осмотрел заднюю сторону холста, потом, надев очки, в упор и на ощупь стал исследовать картину. — Какие линии... а тона, тени... Ты где учился? Я спрашиваю — рисовать? Нигде... Правильно, такому не научат, этот дар только от Бога... А с кого или с чего ты ее рисовал?
— Рисовал по рассказам деда. А образом служила одна девушка, но в процессе работы вот так у меня само собой получилось.
— Это не «само собой», — перебил его Бензингер. — Это знак свыше мне. Это она, моя прародительница! Это судьба! Я на верном пути! — воскликнул он, потом еще что-то стал шептать на непонятном языке, дрожащими руками сильно обхватив раму картину.
— О чем Вы говорите, какая прародительница? — привычная улыбка сияла на лице Малхаза.
— Это Ана!
— Что? Откуда Вы узнали? — теперь уже глаза Шамсадова изумленно смотрели на гостя.
— Все знаю, и гораздо больше тебя. Точно такой портрет, написанный более тысячи лет назад с натуры, с моей прародительницы, находится в моем родовом замке.
— Эта Ана не может быть Вашей прародительницей, — возмутился учитель истории. — Ана[11] — наша Богиня.
— Хе-хе-хе, — подобрел Безингер. — Что ты знаешь, мой юный друг? — теперь хлопал он по плечу Шамсадова. — Это, действительно, божество, но существовавшее на этой грешной земле. Она дочь князя, большого военачальника, родилась на рассвете — оттого Ана, в том месте, где начинается Алания[12], и впервые омыта в водах Аргуна, там, где река вырывается из теснины гор на равнину. Потом, когда Ана по воле судьбы стала принцессой Византийской империи и первой красавицей Константинополя, она в честь того, как ее ласкал в детстве отец, назвала себя — Ана Аланская-Аргунская.
— Откуда Вы все это знаете? — спросил потрясенный учитель истории.
— Знаю я многое, мой юный друг, но не знаю главного... Однако мне кажется, что наконец-то я у цели.
— У какой цели?
— Пойдем погуляем по горам, — и склонившись к уху Малхаза, — здесь ушей много.
Далеко уйти не смогли, на первом же небольшом подъеме у Безингера появилась сильная одышка, и тем не менее, чуть отдохнув, он, попивая виски из фляжки, закурил толстую сигару, долго любовался Кавказом.
— Не поверишь, мой юный друг, — с неким пафосом стоя на вершине горы, жестикулировал он, — я объездил почти весь мир, но красивее места не видел! Здесь первозданная дикость природы!
— Да, — гордился за свой край учитель истории, однако, выпить за него наотрез отказался.
— Ведь недаром считают Кавказ колыбелью арийской расы.
— Это легенда порождала расизм, — то ли с иронией, то ли всерьез сказал Шамсадов.
— При чем тут расизм? Мы говорим о науках, о бесспорных доказательствах лингвистики, истории, этнографии. А все легенды не беспочвенны. Ведь известно, что Ясон добыл Золотое Руно с помощью чародейки Медеи, греки отняли это сокровище у народов Кавказа и создали бессмертную цивилизацию.
— Да, — поддержал иностранца Малхаз, — с этими горами связано много легенд. Ведь, по преданию, Прометей, виновный в том, что похитил Небесный Огонь с целью передать его людям, был прикован к скале в горах Кавказа. И мой дед, неграмотный горец, точь-в-точь как описано в древнегреческой мифологии, рассказал эту легенду и даже показал эту скалу. Вон она, за тремя перевалами.
— Мы должны туда пойти! — аж вскочил возбужденный Безингер.
— Сегодня не успеем, — охладил пыл иностранца Малхаз. — Это на глаз все рядом, а идти в горах тяжело, многое здесь неприступною.
— Какая завораживающая панорама!
Вид, действительно, был потрясающим. И хотя небо местами заволокло как будто взбитыми белогривыми облаками, воздух был настолько чист и прозрачен, что гряда снежных гор была как на ладони, и от нее веяло такой свежестью, легкостью и прохладой, что с веселым щекотанием ноздрей организм людей глубоко насыщался целебным кислородом, хотелось просто расправить руки и лететь, как пара грациозных орлов, изящно парящих над бездонным ущельем ревущего Аргуна.
Опьяненные природой, и не только, они, в основном Безингер, очень много говорили обо всем, но не о главном, и только, как говорится, найдя кое-какие общие знаменатели в историческом аспекте, стали на ощупь выдвигать свои идеи и гипотезы, более оперируя легендами и домыслами, нежели фактами: посему возник спор.
— Да что ты говоришь? — раскрасневшись от непонимания, а может и от спиртного, кричал Безингер. — Золотой Ковчег — это не тот библейский Ковчег Ноя. Это, теперь мне, да и не только мне, доподлинно известно — обитый золотом сундук, в котором хранится каменная плита, на которой выбит общий физический Закон, которому подчиняется вся Вселенная. Конечно, абсурдным выглядит предположение, что человек с его слабым умишком сможет объять Закон во всей полноте, но столь же абсурдно утверждение, будто все ведущие к Закону пути абсолютно недостижимы для людей. Совершенно очевидно, что одаренные особым умом, инстинктом или интуицией, а может быть и явившиеся из «другого мира» люди находили эти пути, продвигаясь порой чрезвычайно далеко в постижении Закона Вселенной, но эти знания, как я ответил, не могли быть в полном объеме, и человечество, будто бы идя к прогрессу и расцвету, самоуничтожало себя. Ведь мы свидетели краха многих цивилизаций! А сколько мы не знаем? И я боюсь, что человечество сейчас находится на очередной грани водораздела или полного коллапса, ибо вот-вот появится создание из «другого мира» — человек-клон, без души, но с разумом, и тогда что он натворит — неизвестно.
— Я думаю, Вы сгущаете краски, — улыбался Шамсадов.
— О чем ты говоришь? Ты-то ведь историк?!
