Аркадий Минчковский - Мы еще встретимся
После вручения аттестатов был концерт.
Нина играла «Времена года» Чайковского. Она прощалась со школой, в которой прошло ее детство, и, пожалуй, сегодня играла еще лучше, чем когда-либо.
В зале сидели отцы, матери, старшие братья. Они тоже когда-то учились в школе, некоторые в этой же, и Нина хотела своей игрой напомнить им о тех безвозвратно ушедших счастливых днях.
То и дело она украдкой поглядывала в глубину зала на светящуюся полоску дверей. Она ждала того, кого не видела уже год. Сегодня утром, по телефону, он обещал прийти и поздравить ее с окончанием школы.
По просьбе директора на выпускном вечере согласилась выступить и ее мать. С пришедшим вместе с ней актером она играла веселую комедийную сценку. В зале громко смеялись и дружно аплодировали.
Когда выступала Нелли Ивановна, Нина сидела в третьем ряду. Невольно она оборачивалась на дверь и боялась, что сейчас может произойти свидание, о котором не подозревают ни мать, ни отец.
Но встреча не состоялась. Латуниц не пришел.
После концерта были танцы. Стулья отодвинули к стенам. Возле эстрады, раскинув холщовые пюпитры, разместился духовой оркестр подшефной воинской части. Оркестр играл громкие марши, нежные вальсы, лихие мазурки. Трубные звуки и глухое уханье барабана рвались на улицу, и прохожие останавливались, поднимали головы и улыбались.
Ребриков не танцевал. Он вообще считал, что танцы — занятие пустое. Он гулял по коридорам, много курил, — больше для вида, чем по необходимости. Подтрунивал над Чернецовым, который ни на шаг не отходил от Майи Плят, над Рокотовым, который бродил по школьным коридорам, дожевывая бутерброды с ветчиной.
Проходя мимо буфета, Володька видел, что компания девушек обступила свою любимицу Марию Кондратьевну и та, в порыве старушечьей откровенности, шутливо предсказывала им будущее.
Девушки слушали взволнованно, с замиранием сердца.
— Ну а я? — спросила, порозовев, Нина.
— Вы? — ответила Мария Кондратьевна, внимательно на нее посмотрев сквозь очки. — О, у вас большое и интересное будущее, но придете вы к нему не сразу!
Еще более смутившись, Нина не знала, что ей ответить, а Ребриков саркастически улыбнулся, хотел по привычке съязвить, но раздумал и решил не ввязываться.
В перерыве между танцами работала «почта». Неожиданно Володька получил записку: «Ребриков, я желала бы с тобой учиться еще пять лет. X». Володька стал рассматривать почерк, но понять ничего не мог. Написано было печатными буквами. Ребриков решил, что это чья-то шутка. Но все же ему было приятно, и он спрятал записку в боковой карман.
Вскоре Володьку отыскал Лева Берман.
— Пойдем, — сказал Лева, — есть важное дело…
Он повел его наверх, на четвертый этаж. В коридоре уже горел кем-то зажженный свет. Возле кабинета физики стояла группа выпускников.
Когда Ребриков приблизился, Рокотов свистнул, все мгновенно разбежались, и в коридоре стало пусто. Напротив Володьки оказалась лишь одна растерявшаяся Нина Долинина.
В первый момент он подумал, что все это происходит по ее желанию. Он обрадовался и, мгновенно забыв раздоры, шагнул к Нине.
Но она вдруг рванулась вперед, хотела уйти, потом остановилась, повернулась к Володьке и резко, отчетливо сказала:
— Слушай, Ребриков, можно, чтобы я вообще тебя больше не видела?
Тогда Володька понял: она думала, что все это подстроил он сам. И впервые не нашелся, и только, приняв независимый вид, бросил:
— Можно, пожалуйста, это сколько угодно.
Вскоре друзья заметили, что Володька внезапно исчез с вечера.
Затем не стало и Нины. Она пожаловалась на головную боль, но на предложение Бермана проводить ее сказала:
— Не надо. Сама дойду.
Постепенно разошлись все.
На улице было уже совершенно светло. Гремели редкие запоздалые трамваи. Словно вымершие, глядели окнами в бледное небо громады домов. Притихший город спал.
ГЛАВА ВТОРАЯ
1
Володька жил за шкафами.
Огромный резной буфет и два книжных шкафа отгораживали угол, где находилась его койка.
Уже много лет Володька мечтал жить в отдельной комнате. У брата была такая за стеной. Там стояло старое пианино и помятая низкая тахта. На полу валялась изрядно таки потертая медвежья шкура. Там была тишина, покой, возможность предаваться собственным мыслям, а здесь, за шкафами, каждое утро Володька слышал, как отец звенел ложечкой, мешая кофе в стакане, шелестел газетой и с удивительным упорством слушал при этом гимнастику по радио.
Вот и сегодня Володька проснулся от звуков шаркающих по полу шлепанцев Владимира Львовича и громкого сообщения диктора о том, что какая-то радиопостановка отменяется.
Быстро вскочив, Володька стал одеваться. Он вдруг подумал: «А ведь со школой покончено». Это было странно и непривычно. Когда проходил мимо кухни, Елена Андреевна, которая у плиты пекла лепешки, сообщила, что Берман звонил уже два раза.
Вытираясь, Володька услышал, как в столовой громко сказали: «В двенадцать часов слушайте правительственное сообщение…»
Он быстро повесил полотенце, причесался, отправился завтракать.
Когда вошел в столовую, в сборе была уже вся семья. Пришла из кухни Аннушка. Она держала в руках огромный кухонный нож и выжидающе смотрела на приемник.
Часы по радио отбивали последние удары. Владимир Львович снимал и снова надевал свои большие роговые очки. Все напряженно молчали.
«Граждане и гражданки Советского Союза… — послышался взволнованный голос. — Сегодня около пяти часов утра…»
Владимир Львович снял очки.
Володька видел, как побледнел Андрей, а Аннушка вдруг прислонилась спиной к стене, и глаза ее стали стеклянными.
— Опять, значит, война пришла… — сказала она.
Когда отзвучали последние слова правительственного сообщения, никто не двинулся с места. Было слышно, как забурлил в кухне чайник, но никто не пошел снять его с огня. Наконец Владимир Львович надел очки и сказал:
— Ну что же, этого следовало ожидать.
Он отправился к себе в комнату и принес оттуда карту Европы.
Андрей старался казаться очень спокойным. Он даже пытался улыбнуться.
— Настало время отличаться, — сказал он.
Аннушка ушла в кухню. Елена Андреевна всхлипнула и принялась вытирать слезы.
— Ну что ты? — сказал Владимир Львович, пытаясь ее успокоить. — По-моему, для слез еще никаких причин нет.
Он подошел к жене и стал осторожно гладить ее седеющие мягкие волосы.
— Вот и всё, вот и всё… — сказала Елена Андреевна. — Бедные дети.
Потом она успокоилась, вытерла глаза, позвала всех к столу.
Аннушка принесла кофе, но к нему долго никто не прикасался. Бутерброды с колбасой оставались нетронутыми.
После завтрака Владимир Львович куда-то ушел. Видимо, он хотел остаться один, как всегда бывало в минуты серьезных жизненных испытаний.
Володька позвонил Берману. Тот, оказалось, уже снимал трубку, чтобы звонить Ребрикову.
— Жди. Сейчас буду. Всё обдумаем, — сказал Володька.
Как все изменилось вокруг!
Казалось, все было таким же. Так же позванивали на поворотах и визжа тормозили трамваи. Так же взмахивал рукой, направляя, транспорт, регулировщик на перекрестке. Так же, как и всегда, пенистым пивом торговали в киоске за углом. По-прежнему мальчишки прицеплялись сзади к троллейбусу. Но все, все уже было иным. И троллейбус, и затянутые парусиной витрины продовольственных магазинов, и знакомый черноусый старик чистильщик на углу. Словно Ребриков никогда раньше не замечал всего этого, а теперь внезапно увидел, полюбил и понял, что не мог бы и дня прожить без того, что давно сделалось близким и родным.
Никогда он не считал, сколько домов нужно миновать от угла Невского до Левиного дома, а сегодня выяснил. Оказывается, тринадцать. Никогда не обращал внимания на то, что деревья на набережной Фонтанки подстрижены ровным четырехугольником, а сейчас смотрел на них и любовался. И зеленая вода сегодня ему была особенно мила.
Двери Володьке открыл сам Лева.
— Почему так долго?
Против ожидания, Лева был совершенно таким же, как всегда. Ребрикову на миг даже подумалось, что, может быть, он еще ничего не знает. Но товарищ сразу рассеял его сомнения.
— Как интересно, — сказал он. — Ведь только позавчера мы с тобой говорили, и вот…
— Да, — кивнул Ребриков. — Здо́рово мы вчера встречали войну.
Берман провел друга в комнату. Здесь все было как обычно. Покрытый клеенкой стол посредине, и Левины книги на полках, окнах и даже на полу.
Но сидеть дома сегодня было невозможно.
— Идем, найдем наших, — предложил Берман.
Из кухни с кастрюлькой в руках пришла мать Левы.
