Вадим Собко - Избранные произведения в 2-х томах. Том 2
Дежурная сестра встретила Луку благосклонно-вежливой улыбкой. В клинику приходит много народа — братьев и сестёр, матерей и отцов, и каждый из них согласен отдать самое дорогое, даже свою жизнь, чтобы победить смерть и спасти близкого человека.
— Феропонт Тимченко? — спросила сестра. — Да, здесь. Нет, ещё не пришёл в себя. Необходимость операции? Об этом будет известно завтра. Хотите остаться ждать? Пожалуйста, ждать можете, но в этом нет никакого смысла. Он вам брат? Друг? Ученик на заводе? Чужой? Отчего же так волнуетесь? Нет, ждать вам нечего, такое неопределённое положение может тянуться долго. Позвать врача? Оторвать его от работы? Он повторит то же, что сказала вам я. Кровь и все необходимые лекарства у нас есть. Простите, мне некогда, всего хорошего.
Лука снова вышел в сад, и объявление «Выдача трупов…» теперь показалось зловеще многозначительным и вывешенным специально для него.
Не думая, куда идёт, Лука пересёк двухпутное шоссе и остановился: перед ним возвышалось огромное стеклянное здание — Дворец спорта.
Высокие, закруглённые, чем-то напоминавшие очертания фантастически громадного самолёта, раскинулись перед Лукой трибуны стадиона. А вот и ворота — узорчатые, как кружево. Не подумаешь, что они чугунные. За ними широкий проезд для автомобилей — прямо к полю: здесь всегда во время соревнований, притаившись, ожидает машина с красными крестами, на всякий случай, а вдруг произойдёт несчастье. Всюду, куда ни посмотри, нужен красный крест.
Лука подошёл к парапету, который отделял трибуны от беговой дорожки, и увидел, что прямо навстречу ему летит — не бежит, а именно летит, стелясь по воздуху, Майола Саможук, вся разгорячённая, розовая, как утренняя заря.
Он хотел было окликнуть, позвать её, но девушка пробежала мимо, не остановившись, не заметив его, и встала как вкопанная перед высоким седым человеком. Лицо его показалось Луке знакомым.
Мужчина что-то сказал Майоле, объясняя, плавно провёл рукой по воздуху. Майола согласно кивнула и снова побежала по широкой беговой дорожке, на этот раз медленно, будто отдыхая. Потом постепенно темп бега возрастал, движения становились резкими, сильными, и она снова мчалась, как ветер, чтобы через несколько секунд опять перейти на размашистый, плавный бег.
«Тренер, — с опозданием понял Лука, — Василий Семёнович Загорный».
Впрочем, какое всё это имеет значение: и стадион, и Майола, и её тренер. И вообще, зачем ты здесь, Лука, на солнечном, празднично-зелёном стадионе, когда там, в хмурой и наверняка неуютной, холодной, как каземат, палате умирает Феропонт Тимченко? Нужно Немедленно что-то делать, действовать, а не сидеть вот так, сложа руки, на этой безлюдной трибуне и смотреть, как тренируется, отрабатывая каждое своё движение, Майола Саможук. Вот она снова остановилась перед тренером, внимательно выслушала какой-то совет, и снова неторопливый, спокойный бег, теперь уже просто как отдых, как радость ощущения своей силы, молодости, здоровья и мастерства, В этой работе, по всему видно, есть своя хорошо продуманная система, план, сложный и точный, как маршрутная карта при обработке деталей самолёта.
«Не очень точное сравнение, конечно, — подумал Лука, — там кусок бездушного металла, а здесь живой человек. И всё же в принципе не такое уже бессмысленное…»
Солнце клонилось к горизонту, округлая тень трибуны легла на поле стадиона, и всё это железобетонное сооружение снова напомнило Луке огромный самолёт. Странно, конечно, вроде бы нет ничего похожего. И всё-таки… Что ж, может, когда-нибудь появятся самолёты, способные перенести к тёплому морю сразу тысячи человек…
— Здравствуй. Ты что здесь делаешь? — послышался вдруг рядом девичий голос. — Пришёл посмотреть на мою тренировку?
— Нет у меня большей заботы! — хмуро ответил Лука, но девушка не обратила внимания на его тон.
— Жаль, что ты не видел соревнования в субботу, я довольно прилично бежала.
— Первое место заняла?
— Первое, и даже с рекордом.
— Поздравляю.
Девушка стояла перед ним, разгорячённая быстрым бегом, радостным ощущением своего молодого, здорового, сильного тела. Она была и в самом деле красива, эта Карманьола Саможук, но Лука ничего не замечал. Что хорошего могло быть на свете, если рядом умирал Феропонт Тимченко, глупый парнишка с длинной мочалкой-бородой, чужой человек, который для него, Луки Лихобора, вдруг стал близким. И чего ради стоит здесь Карманьола? Тренировка окончилась, время переодеваться, а она стоит и смотрит своими золотистыми внимательными глазами.
— Что с тобой? У тебя такое скорбное лицо…
— А ты не старайся заглядывать в чужую душу, — оборвал её Лука,
— По-моему, ты просто невежлив, — обиделась девушка.
— Прости, — примирительно сказал он, — но мне сейчас свет не мил. Понимаешь, ученика моего сегодня убило…
— Насмерть?
— Нет, жив ещё. В больнице лежит: сотрясение мозга. Не дай бог что-нибудь с черепом…
— Расскажи! — Девушка уже не просила, она требовала, приказывала.
Лука рассказал. И снова, в который раз, в памяти прозвучал последний разговор с Феропонтом, мелькнуло обиженное мальчишеское лицо и резанул по сердцу отчаянный крик… Лука вздрогнул.
— Мне никто не верит, хотя и свидетели есть, — глухо проговорил он. — В общем, конечно, трудно представить, чтобы кто-то сам, по собственной воле, сунул свою бороду в станок… Я ответственности не боюсь, семеро по лавкам у меня не плачут, если даже и посадят, одна голова не бедна, а бедна — так одна. Выживет ли он — вот что важно…
— Этого дурака зовут Феропонтом? — медленно проверяя собственную догадку, спросила Майола.
— А ты откуда знаешь? Знакома с ним?
— Двоюродный братец. Его отец и мой отец — братья по матери. Отцы у них разные. Одним словом, мы родственники.
И уже другим, деловым тоном приказала:
— Посиди немного. Я сейчас быстренько помоюсь, переоденусь, позвоню его отцу, Сергею Денисовичу, и мы всё узнаем. Сиди и жди! — И, не дожидаясь ответа, убежала,
«Странно, как тесен мир, — думал Лука. — Феропонт Тимченко — кузен этой славной, по-детски решительной Карманьолы. А мог быть и родным братом. Какая разница? Всё равно он сейчас умирает».
Лукой вновь овладело желание немедленной деятельности. Подумать только — помоется и переоденется! Все они такие, эти девчата! Нужно сломя голову мчаться к телефону, узнать, какие новости, может, что-то радостное, обнадёживающее. А тут сиди и жди. Нет, ничего хорошего не узнает Майола, это уже точно! Здорово трахнуло головой о суппорт этого бестолкового парня. Луке теперь казалось, будто он слышал хруст сломанной кости. Где уж тут выжить!
Майола появилась в коротком синем платьице, перехваченном в талии белым пояском, тяжёлая сумка, перекрещённая ремнями, оттягивала руку.
Взгляд Лихобора остановился на лице девушки, на её золотистых, теперь потемневших глазах. Полные, обычно улыбчивые губы были стиснуты горько и строго.
— Умер? — потерянно спросил Лука.
— Нет, но хорошего мало. Череп цел, это показал рентген, но сотрясение мозга тяжёлое. Ещё неизвестно, нет ли кровоизлияния, и врачи не уверены, не вызовет ли это паралича, если даже Феропонт останется в живых. Все это мне рассказала его мама, как ни странно, она не закатывает истерики, хотя состояние её понять можно.
— Ты думаешь, она говорила неправду?
— Чистую правду. Но каждая мать всегда преувеличивает опасность. Это я сейчас такая спокойная и рассудительная, а когда у меня будет сын, тоже, наверное, закричу дурным голосом…
— У тебя будет сын? — Лука с удивлением посмотрел на Майолу.
— Будет когда-нибудь, а как же! — серьёзно ответила девушка. — Но сейчас речь не об этом. Давай прикинем, что получится, если учтём это материнское чувство. Итак, если череп цел и нет даже трещины, то это значит, что через месяц, максимум через два твой Феропонт будет жив-здоров. Вот поумнеет ли, неизвестно, а живой и здоровый будет.
— Ты как-то странно относишься к своему братцу.
— Просто я его хорошо знаю. Здесь ты можешь быть спокойным. Но есть обстоятельства пострашнее — это отец Феропонта, Сергей Денисович Тимченко. Мой дядюшка. Генерал авиации. В соединении с Ганной Мстиславовной, своей супругой, это жуткая сила. Ты даже не представляешь, какие громы и молнии обрушатся на ваши бедные головы.
— Я готов ответить по заслугам. Виноват, и всё тут.
— Ответить не так-то трудно, а вот успокоиться — куда сложнее, И всё-таки попробуй. На тебя же смотреть страшно. Когда я читала в романах о людях, у которых лица почернели от горя, мне казалось это обычной литературной гиперболой. Теперь вижу, они были правы: на тебе лица нет. Успокойся.
И каким-то очень мягким движением опустила свою ладошку на его напряжённо упёршуюся в лавку руку, но Лука Лихобор не обратил внимания на эту неожиданную ласку.
