Евгений Войскунский - Мир тесен
— Ну, подумай, а я пойду чайник поставлю.
— Погоди. — Я шагнул к Светке и взял за плечи. На ней было синее платье из вискозы с подкладными плечами. — Светка, а почему я должен тут жить один? Давай поженимся и будем жить вдвоем. Вдвоем, наверно, можно в двух комнатах.
— Не люблю такие шутки. — Она повела плечами, пытаясь высвободиться, но я держал крепко.
— Я не шучу.
— Значит, просто ляпнул. Пусти, Боря…
— Светка, я тебя сто лет знаю, а сегодня будто увидел впервые. Ты красивая.
Она подняла на меня свои ясные карие глаза.
— Боря, — сказала тихо, — ты сошел с ума.
— Нет. Почему ты не веришь?
Она промолчала. Я поцеловал ее. Светкины губы были плотно сжаты. Она замерла, как пойманная птица, в моем объятии. Вдруг я, целуя, ощутил соль ее слез.
— Почему ты плачешь? — спросил растерянно и выпустил ее.
Светка села на диван. Теперь она плакала не таясь, слезы; катились по щекам, она их утирала платочком.
— Не сердись, — проговорила сквозь всхлипы, — это я так… Павлика вспомнила… Катковского… Какой он был хороший!.. Боря, какие мальчики… какие чистые мальчики легли под Ленинградом!
Новый поток слез. Я протянул ей свой платок, ее-то был совсем мокрый. Светку трясло. Я сел рядом, обнял, гладил по белокурым волосам.
— Да полно, Светка. Что это ты все шлюзы открыла?
— Сейчас. — Голос ее прерывался. — Сейчас успокоюсь. Давно не плакала. Всю войну. Надо же когда-нибудь… — Она выпрямилась. — Все. Успокоилась.
С опаской (так уж мне показалось) она повернула голову ко мне, испытующе взглянула. Я поднялся.
— Светка, послушай. Я понимаю, тебе трудно переключиться с одних отношений на другие. Да и мне трудно. Но мы теперь не мальчики-девочки. Да?
Она кивнула, не сводя с меня внимательных глаз.
— Ну вот. Даже не знаю, что еще сказать… Не умею делать предложение… Но ты считай, что оно сделано. Чего я буду искать по всему свету другую Свету? — Меня несло. — Извини, неудачная шутка. Но я не шучу. Я действительно хочу на тебе жениться.
Теперь она тихо засмеялась.
— Жених появился, — сказала, откинувшись назад и на миг закрыв глаза. — Господи!
Я дал Светке «на размышление» три дня. Смешно, конечно. Сам ведь не размышлял ни минуты. Ничем — ни опытом жизни, ни ее зыбкой перспективой — не был я подготовлен, так сказать, к приятию таинства брака. Смешно? Скорее глупо. Ну какой из меня муж? Старшина второй статьи с месячным окладом, безусловно не достаточным для прокорма жены. А если появится ребенок? А если меня убьют (война-то продолжается, скоро нас снова бросят в бои) и Светка останется одна с ребенком? От этих мыслей неприятно холодело в животе.
А Светка? Она, конечно, добрая, совершенно своя, но — может и обидеться. И будет права. За женщиной нужно ухаживать. Надо исподволь подготовить ее к мысли, что самой судьбой она предназначена быть твоей женой. Так написано в книгах, которые я прочел. А тут вдруг заявляется жених, от которого за версту разит табачищем и нахальством, и между двумя затяжками предлагает идти за него замуж. Да Светка была бы тысячу раз права, прогнав наглеца со словами: «Если у тебя выросла женилка, то пойди поищи кого в Центральном парке культуры».
Не было мне покою в эти три дня.
Но я выдерживал: не звонил и не шел на канал Грибоедова, хоть и подмывало очень. Пойду на четвертый день и смиренно выслушаю все, что Светка пожелает сказать. Разумеется, я понимал, что скорее всего услышу: «Борька, давай останемся друзьями, какими были столько лет». — «Ладно», — кивну я. И отправлюсь воевать дальше.
Кто из поэтов сказал: «Уж если так стряслось, что женщина не любит, ты с дружбой лишь натерпишься стыда»? Симонов, что ли?
Но — не будем пока про любовь…
Ноги у Светки потрясающие, вот что. Во всем Питере не найти другой пары таких стройных ножек…
Был в Ленинграде еще один человек, занимавший мои мысли. Вы догадались, наверно, что я имею в виду Виктора Плоского. Он жил жизнью, наполненной приключениями на суше и на море, — это здорово меня влекло к нему. Но не только. Сидел в голове и другой поразительный факт: его неожиданное родство с Андреем Безверховым.
И я решил навестить Виктора. При встрече на Лавенсари он дал мне свой ленинградский адрес и предложил прийти. Вот я и пошел на Старый Невский. Конечно, скорее всего не застану. А если, паче чаяния, застану, то не исключено, что он встретит меня грубостью. «Чего надо?» — скажет, прикрыв глаза тяжелыми веками. — Я звал после войны зайти, а ты уже приперся».
С него станется.
Дом № 124, толстостенный и обстоятельный, как крепость, стоял в глубине второго двора, проходом под аркой соединявшегося с первым. Номера квартиры я не знал, но расспросы привели меня к обитой желтой клеенкой двери на втором этаже. Дверь отворила седая, коротко стриженная женщина.
— Вы от Андрея?
Я опешил. Даже отступил под давлением ее неистового взгляда.
— Нет, — пробормотал. — Я к Виктору Плоскому…
— А-а… — Она как бы сморгнула странную неистовость. — Его нет дома. Что передать?
— Передайте… заходил Земсков… Вы Нина Федоровна?
— Я Любовь Федоровна.
Это значит… Это значит — она мать Андрея Безверхова… (Я тогда еще не знал, что сестры живут вместе.) Я стоял в растерянности, и тут она сказала:
— Пройдите.
В комнате, куда я прошел за нею, было пустовато, как почти во всех ленинградских квартирах после блокады. Над красной плюшевой, сильно потертой кушеткой висело большое фото лысого человека в толстовке, с добрым круглым лицом. Отчим Виктора, подумал я.
— Как, вы сказали, вас зовут?
— Борис Земсков. Я служил с Андреем на Ханко. Почему вы спросили: «От Андрея?» Разве он…
Тут из задней комнаты, из-за плюшевой, тоже облезшей портьеры раздался тихий стон и кашель, и надтреснутый голос позвал:
— Люба… Люба…
Седая женщина побежала в заднюю комнату. Послышались стоны, Любовь Федоровна сказала: «Сейчас, Нина, сейчас… Только подниму повыше…» Она быстро вышла, протянула мне зеленую прорезиненную наволочку с трубкой:
— Пойдите, прошу, в аптеку. По Невскому налево, до угла. Пусть срочно наполнят.
Я слышал, что есть кислородные подушки, но увидел впервые. Любовь Федоровна схватила с комода кошелек, но я махнул рукой — не надо, и кинулся на лестницу. Меня обдало застарелой блокадной сыростью. Страхом меня обдало, Я прыгал через ступеньки и внизу, у выхода из подъезда, чуть не сбил с ног вошедшего невысокого человека в морском кителе.
— Стой! — схватил он меня за руку. — Налетчик, что ли?
В следующий миг мы узнали друг друга.
— Вечно носишься по лестницам. — Виктор Плоский взглянул на кислородную подушку. — Ты оттуда? Матери плохо? Ну, дуй быстрей!
В аптеке на углу сутулый старичок-фармацевт взял мою подушку и унес, а через минуту вынес другую, наполненную кислородом. Я расплатился и, насколько позволяли обожженные, не любящие быстрых передвижений ноги, помчался назад.
Похоже было, что успел вовремя. Виктор выхватил подушку. Из второй комнаты теперь доносилось хриплое, жадное дыхание. Потом оно сделалось ровнее. Я не знал, куда себя девать. Хотелось курить. Может, потихоньку уйти?
Вышел из той комнаты Виктор. Его туловище плотно облегал китель с погонами лейтенанта, почему-то береговой службы — с красными просветами. Залысины стали еще больше, в сущности плешь вытеснила спереди волосяной покров, оставив, будто для смеху, небольшой торчащий клок надо лбом.
— Пойдем покурим, — сказал он и повел меня на кухню. Тут, у шкафчика с таганком, стояла женщина средних лет с резкими чертами лица и башнеобразной прической. Что-то нарезала и бросала на шипящую сквородку.
— Здравствуйте, Екатерина Карловна, — отчетливо сказал Виктор.
— Курить будете? — отрывисто спросила та.
— С вашего разрешения. У окошка…
Мы с Виктором закурили у раскрытого окна, из которого открывался великолепный вид на мусорные ящики. Виктор спросил, что я делаю в Питере, я изложил, а потом спросил в свою очередь:
— Давно в лейтенантах ходишь?
— Недавно.
Женщина сняла с таганка сковородку и пошла из кухни, бросив:
— Не сорите тут.
— Командирша, — сказал Виктор, усмехнувшись. У него снова отрастали усы, но какие-то жиденькие. — Никогда не встречал бабу, так помешанную на чистоте. У тебя, ты рассказывал, стычка была с капитаном первого ранга Галаховым?
— Ну, не стычка, а…
— Это его жена.
Давно уже я подметил, что людям свойственно попадаться друг другу на глаза при самых неожиданных обстоятельствах. Мир, в сущности, довольно тесен — во всяком случае, у нас на Балтике. В повторяемости случайных встреч есть некая предопределенность — иначе моя судьба не пересекалась бы то и дело с капитаном первого ранга Галаховым.
