Олег Татарченков - Группа сопровождения
Он миновал улицу, половина домов которой представляли собой те самые призраки, о которых говорил подполковник. Прошел мимо пожарной каланчи, с усмешкой вспомнив историю 19-го века, когда пожарные, сидевшие на ней в дозоре, проморгали беду у себя под носом, и чуть было не сгорели в своей башне. Обошел городской парк со старыми аттракционами и каруселями, полюбовался на памятник старины — деревянный барабан на мельничной запруде и, торопливо устремился назад, в милицию. Сентиментальное свидание с городом было закончено.
…Участковый оказался кряжистым мужиком лет сорока пяти, с коричневой от крестьянского загара открытой русской физиономией, на которой светлыми пуговками поблескивали прищуренные голубые глаза. Они живо напомнили Уфимцеву его сельских родственников. У тех были такие же: выжидающе — хитроватые, только на первый взгляд кажущиеся простецкими, полные векового крестьянского опыта выживания вне зависимости от воли и желания многочисленных и разных правителей Руси.
Поверх форменного кителя на участковом была надета камуфляжная военная курка с эмблемой «Вооруженные Силы России». Из-под полы свисал пистолетный шнур. Участковый перехватил взгляд Уфимцева, улыбнулся смущенно и пояснил:
— Младший брат камуфляжку подарил. Он у меня офицером на Дальнем Востоке службу тащит, приезжал месяц назад в гости… А что — вещь хорошая, практичная. Опять же китель не так протирается. Ну что, поехали?
Игорь нырнул в капитанов зеленый «Москвич — 412».
— Вы посильнее дверцей хлопайте, — посоветовал участковый, — Мой «мерседес» уже в возрасте, тут все с напрягом исполнять приходится.
Журналист дернул дверь на себя, кабина содрогнулась от удара.
— Вот теперь точно не откроется, — удовлетворенно кивнул капитан.
— Давайте по-простому, — протянул руку Уфимцев, — Молодой еще, чтобы на «вы» именовали. Просто «Игорь».
— А я — Мыльников Иван Сергеевич, — пожал кисть Уфимцева своей жесткой клешней участковый. — Можно просто «Сергеич». Меня все так зовут.
Москвич выкатился из города, свернул на проселочную дорогу и загромыхал на ухабах изношенным корпусом. Стало не до разговоров: Сергеич, вцепившись в руль своего старенького авто, старательно объезжал многочисленные ямы и выбоины. Да и Уфимцев тоже не любил развлекать водителя в пути. Он предпочитал молча смотреть на стелющуюся под колеса дорогу, смотреть по сторонам, отмечая детали мелькающих за окном пейзажей.
Нельзя сказать, что он думал в это время о чем-то конкретном. Игорю просто нравилось смотреть в лобовой стекло. Ощущая приятную пустоту в голове, лететь куда-то в неизвестность, слившись со временем и скоростью. То же самое испытывают люди, сидящие у костра и смотрящие подолгу на пляшущие язычки пламени.
В такие минуты в человеке всплывает нечто, пришедшее из глубин веков, из темной памяти клеток, подаренных современному человеку его предками. Теми, кто на опушках девственных лесов с их дубравами, медведями, лешими и колдунами, жгли свои костры, вслушиваясь в таинственную перекличку чащобы. Теми, кто по узким лесным дорогам, по широким трактам среди русской степи гнали свои тройки, спасаясь как от лихих людей настигающего времени. Гнали, подгоняя самих себя и само время: быстрей, быстрей! И разговоры здесь лишние. Ведь они — лишь отражение суетности. А здесь должна царить сама вечность. А ей к лицу молчание.
Впереди показалось село. Возвышающаяся в центре его церковь была далеко видна отовсюду. Зеленые чешуйчатые купола колокольни, зимнего и летнего храмов с потускневшим золотом крестов гордо подпирали голубое осеннее небо.
Со своей поднебесной высоты они взирали на человеческую суету: у покосившегося крыльца продмага двое мужиков усиленно выискивают третьего, чтобы наскрести на заветный пузырь; старушки в старых пальто судачат на лавочке под окнами двухэтажного бывшего купеческого дома; по разбитому тротуару улицы пронеслась на велосипедах ватага мальчишек, а вслед им презрительно смотрит из кабины грузовика девочка с торчащими в разные стороны косичками. Грузовик притулился у обочины, а его водитель, он же — отец девочки, тридцатилетний Сашка Иванов отправился в вышеуказанный сельмаг за бутылкой водки. Сегодня он при деньгах, поэтому в союзниках в лице соображающих на троих двух мужиков не нуждается.
— К отцу Никифору сейчас заедем, — сказал Уфимцеву Сергеич, — Старинный мой приятель, он здесь настоятелем храма служит.
Капитан Сергеич, которого Игорь про себя поименовал на царский манер «урядником», вместе с журналистом вылезли из машины напротив храма. По узкой тропке, вьющейся среди торчащих вразнобой по ее обочине сосен и елок, добрались до покосившейся калитки. Там пришлось ждать минут пять под оглушительный лай невзрачной собачонки, смело подкатившейся на своих кривеньких ножках к самому забору. Впрочем, ее смелость объяснялась тем, что калитка была заперта на замок.
После пяти минут, за которые несчастный песик едва не охрип от своего усердия, из-за темного от времени пятистенка появился дородный мужчина с темно-русой бородой с проседью и в подряснике. Капитан приветственно махнул рукой:
— Эй, батюшка, давай пошевеливайся, а то от твоего барбоса мы уже оглохли!
— А, представитель власти пожаловал, — отозвался священник, — Долго жить будешь — только сегодня тебя поминал.
— Что так? — поинтересовался участковый.
— Аль обещания свои забыл? — прищурился отец Никифор, — Ты ко мне на Богородицу обещал наряд милиции прислать? Ну, конечно, ты уж и забыть успел. Бываешь у меня в гостях раз в полгода — немудрено… А наши колхозные хулиганы опять намудрили: поперек храмовой калитки веревку натянули, богомольные старушки на службу пошли, сослепу каверзу не разглядели и устроили кучу-малу.
— На Спаса обязательно пришлю, — пообещал Сергеич.
— Ну смотри, если обманешь… — дружелюбно погрозил пальцем поп и, окинув взглядом Игоря, поинтересовался:
— Это что за парень с тобой? Из ваших, милицейских что ли?
— Нет, я журналист, — ответил Уфимцев.
— Журналистов не люблю, — тут же заявил священник, — Лучше б ты милиционером был.
— Что так? — прищурился Уфимцев, чувствуя в душе обиду.
— Брешете все, — сказал поп, — Я газеты читаю, могу сравнить с жизнью — то…
— Ты чего, отец, на парня накинулся, — вмешался капитан, — Мы к тебе в гости зашли, а ты нас с порога руганью встречаешь… Кстати, где твой волкодав? С чего это ты вдруг себе такого звонка завел?
— Э… — поп махнул рукой, — Взбесился кобель, на детишек соседских кинулся. Пришлось пристрелить.
— Сам что ли? — спросил участковый.
— Тебя что ли ждать? Конечно сам. Взял грех на душу… Да ладно, чего стоять-то на пороге, пошли в дом.
…-Ты на отца Никифора не обижайся, — шепнул капитан Уфимцеву, пока они шли по тропинке через заросший пожелтевшей травой двор, — Грому-шуму напустить любит, а по жизни — добрейший человек.
Пятистенок отца Никифора богатством не отличался. На кухне, перед окном с широким, давно не крашеным подоконником, стоял потемневший от времени стол. Вдоль него — две длинные лавки. В красном углу, под киотом, где теплилась лампада, возвышался высокий табурет хозяина. Дощатые полки под посуду, большая русская печка, рукомойник. Полати занавешены штопаными занавесками. Выкрашенная белой краской дверь вела в большую половину.
— Туда не зову, — махнул священник рукой на дверь, — Не прибрано.
— А где матушка? — поинтересовался участковый.
— В город, в поликлинику отправил, — со вздохом ответил отец Никифор, — После случая с собакой, так расстроилась, что сон пропал, рассеянная стала. Вот и отправил — пусть у докторов проконсультируется, да заодно от хозяйства отдохнет. Поэтому, мужики, мы с вами водку здесь пить будем…
Отец Никифор откинул занавеску на окне и достал початую бутылку «Русской». Затем на столе появились три стакана, миска с солеными огурцами, стопка порезанного хлеба.
— Для больших любителей могу предложить вот что… — поп выложил на столешницу пару карамелек в слипшейся обертке.
— Да я вроде как на службе… — нерешительно покосился на Уфимцева Сергеич.
Игорь глянул на лиловый, с фиолетовыми прожилками нос участкового, и понял, каким мукам соблазна подвергается слуга закона, боясь на глазах корреспондента себя скомпрометировать. Поэтому он решил взять инициативу в свои руки и решительно подставил стакан под уже занесенную руку Никифора.
— Да днем-то как-то… — продолжал защищать свои бастионы капитан, одновременно пододвигая руку к своему стакану, куда хозяин дома уже успел плеснуть водки.
— Я вот что вам скажу, чады мои, — отец Никифор долил остатки водки себе и ухватился за огурец, — Пить надо днем. В обед. Не допьяна, конечно, но — днем. Ибо тогда водка душу веселит и к деятельной жизни, то есть к работе, подвигает. За день хмель у тебя выйдет, и спать с женой ты ляжешь уже трезвый. Ибо ложиться с бабой нужно не во хмелю, дабы не терять своего мужского достоинства и не плодить по пьяной лавочке уродов, прости мя Господи! Ну, чады мои, благословляю!
