Тимофей Гнедаш - Воля к жизни
Около огромного дуба большая зеленая палатка. Она тщательно натянута, вокруг нее чисто подметено. Двое военных около палатки. Один в генеральской форме. Похож на Богдана Хмельницкого. Густые черные волосы, тяжелые брови, запорожские усы. Сильные плечи, крепкие мускулистые руки, темные живые блестящие глаза. Другой — в форме подполковника, гладко выбритый, моложавый, без единого седого волоса. Правильные черты лица, приятная, сдержанная улыбка.
— Федоров! — протягивает мне руку генерал.
— Дружинин! — рекомендуется подполковник.
— Что же это вы, доктор, — с упреком говорит Федоров, — двинулись на «ура» по населенным пунктам? Надо было известить меня, затребовать конвой, повременить в соединении Бегмы. Вас я, конечно, меньше виню, вы новый человек, но от Кравченко не ожидал такого легкомыслия. Имейте в виду в следующий раз: даже когда немцы не рискуют сюда соваться, они забрасывают по селам свою агентуру, вроде этого мерзавца «помощника Геббельса». Он мог не только болтать, мог и выстрелить из-за угла.
— Вы член партии? — спрашивает Федоров.
— Да, коммунист.
— Хирург? Это хорошо — хирурги нам особенно нужны. Не робейте — поможем вам в работе. Вероятно, страшновато немного было, когда летели сюда?..
Он смотрит на меня веселыми, проницательными глазами. Под таким взглядом невозможно говорить неправду.
— Признаться, и это было, — отвечаю я. — Но, как говорит пословица, волков бояться — в лес не ходить.
— Да, это так. Но… не всякая пословица справедлива. Есть еще пословица: с волками жить — по-волчьи выть… Мы, правда, живем в лесу, с волками рядом, но волками выть не собираемся. Не думайте, не только трудности ожидают вас. Как коммунист и как врач вы многому научитесь, работая здесь. И та помощь, какую вы дадите в наших условиях, будет особенно ценна… Ну, рассказывайте, что видели по дороге, как вас люди встречали по селам?..
— Даже не ожидал, что так приветливо будут встречать.
— Прекрасный здесь народ! — оживляется Федоров. — Почти не видели Советской власти, жили веками под панами, а тут немцы и эта мерзость — националисты. Террор, клевета на Советский Союз. А народ сохранил чутье к тому, где правда… Ну, а как в быту? Больных осматривали по дороге?
— Бедность ужасная. Говорят, за весь свой век не видели доктора. Не умеют читать.
— Ни докторов, ни тракторов. Вот, Владимир Николаевич рассказывал, — кивнул в сторону комиссара Федоров, — когда в 1939 году стали организовывать здесь колхозы и привезли тракторы, на них за сто километров сбегались смотреть. Крестьяне шарахались от испуга, когда трактор начинал пахать..
— Здесь и помещики не имели тракторов, — добавляет Дружинин. — Не было расчета заводить машины. Голодных, безземельных батраков, дешевых рук было сколько угодно…
— Докторов действительно многие из них за весь свой век ни разу не видели, — продолжает Федоров. — Жили предоставленные самим себе. Думаю, что даже в наших трудных условиях мы сможем оказать медицинскую помощь населению. Ведь это кровное наше, партизанское дело — помогать народу. Как вы думаете, доктор?.. Что же мы, однако, стоим? Сядем.
Садимся на сухое бревно под дубом.
— Чем интересовались селяне? О чем спрашивали вас?
Рассказываю о дорожных встречах. Федоров и Дружинин часто оживляются, задают вопросы. Даже то, что казалось мне мимолетным, несущественным, имеет, оказывается, интерес для командования. Рассказываю о старосте Довгане, о его осторожной манере отмалчиваться и делать вид, что он не слышит, Федоров и Дружинин переглядываются с усмешкой.
— Вы, доктор, откуда родом? — спрашивает Дружинин.
— Я из Прилук.
— Черниговский! — восклицает Федоров. — Так мы с вами почти земляки. Я много лет проработал на Черниговщине.
— И я там долго работал. И, кажется, видел вас где-то, — улыбается Дружинин.
— Скажите, доктор, а когда вы ехали сюда — у вас было хоть приблизительное представление о том, что именно вас ожидает, в каких условиях придется вам работать? — спрашивает Федоров.
— Перед вылетом я встречал в Москве Яременко, Емельянова… Кое-что они мне рассказали…
— Значит, видели Емельянова? — оживляется Федоров. — Как он себя чувствует, как его здоровье? Поправляется? Замечательный человек. Он пришел к нам в соединение беспартийным, фельдшер с небольшим опытом, а как работал! Он рассказывал вам о летчиках? А говорил, как на санях мы возили за собой всю весну раненых и Емельянов лечил их на морозе? Не хватало инструментов, медикаментов, перевязывал холстом, оперировал пилой-ножовкой. И не только наших раненых лечил, помогал населению. Как сейчас, помню эту крестьянскую девочку Клаву — так ее, кажется, звали, Владимир Николаевич? Ей раздробило ногу осколком, и наш партизанский фельдшер Емельянов ее спас. И сестер он обучал, и продукты доставал по деревням, и перевязочные материалы для раненых. Но, конечно, по-настоящему развернуть медико-санитарную службу не мог — слишком многого для этого тогда не хватало.
— Надо прямо сказать, — продолжает Федоров, — слабость санчасти — это наша вина, наш просчет. Когда мы в Чернигове до прихода немцев готовили кадры, закладывали базы, мы предусмотрели и медицинских сестер, и перевязочные материалы, и хирургический инструментарий, а о врачах-специалистах не подумали. Считали, что раненых будем оставлять в селах, отправлять на самолетах. Но ведь далеко не всегда может прилететь самолет. Для него нужно готовить специальную посадочную площадку. А оставлять раненых по селам… Представьте себе — вы воевали с человеком два года, на ваших глазах он вырос как коммунист и патриот, стал мастером своего дела, взорвал десяток поездов, уничтожил сотни гитлеровцев, и что же — оставить его беспомощного в селе или землянке, куда через полчаса придут враги?
Конечно, пока есть хоть какая-нибудь возможность, мы будем нести его за собой.
Федоров нахмурил густые брови, и голос его зазвучал сурово:
— Хотя бы двадцать человек потребовалось, чтобы нести одного раненого, хотя бы люди были предельно утомлены— все равно у нас святой закон: раненых не бросать… И тут особенно важно — быстрее поставить бойца на ноги, возвратить его в строй. У нас медицина связана с политикой больше, чем где бы то ни было. В тылу вы лечили раненого за тысячу километров от его однополчан, от его части. Здесь вы будете лечить на виду у всех. О каждой вашей удаче будут говорить: «Ну вот, видите, теперь у нас появился хирург — теперь и воевать не страшно!» А каждая ваша неудача будет резко понижать моральное состояние бойцов. Здесь мы все в куче, одной семьей. Присмотритесь к людям, к обстановке, потом поговорим подробнее.
Он крепко жмет мне руку, пристально глядя в глаза.
Люди санчасти
— Наконец-то. А мы вас ждем, ждем. Больше недели, как получили радиограмму из Москвы о вашем вылете. Вы не обедали? Одну минутку, сейчас устроим. Пойдемте…
Михаила Васильевича Кривцова — коротко остриженного моложавого врача — можно принять за студента- первокурсника. Он окончил медицинский институт накануне войны, работал хирургом в медсанбате в действующей армии, а с месяц назад прибыл в соединение Федорова. Михаил Васильевич держится уверенно, как старый опытный партизан, но, видно, ничто здесь не потеряло для него острой прелести новизны, и он рад от души, что может поделиться со мной своими впечатлениями.
— Ваш самолет приземлился? Вам повезло! А мне пришлось прыгать с парашютом. Чертовское ощущение! Летишь неизвестно куда. Неизвестно в чьи руки. Целые сутки потом ходил как оглушенный. Когда вылетел сюда, мне почему-то казалось, что здесь везде и всегда стреляют. А здесь тихо, правда? И работы пока нет. Ни одного раненого…
— Как? Ни одного раненого?
— Пока ни одного. Всех, какие у нас были, мы из Борового самолетами отправили в Москву. За месяц я сделал только одну операцию. Жаль, что нет Свентицкого. Он тоже ждет вас с большим нетерпением. Ушел в отряд, возможно, там и заночует. Опытный врач, но не хирург, а терапевт. Сложные операции делать не решается. Вот наша операционная. Тут принимаем и амбулаторных больных…
Низкая, темная палатка из тяжелого брезента. Четыре столба посередине. Трава растет внутри палатки. Деревянный чурбан вместо скамьи.
— На столбы устанавливаем носилки с ранеными. На носилках и оперируем, — говорит Кривцов. — Знакомьтесь, это Зелик Абрамович Иоселевич — начальник нашей аптеки. Георгий Иванович Горобец — заведующий хозяйством санчасти…
Зелик Абрамович — желчный, худой, подвижной человек лет шестидесяти с землистым цветом лица. Георгий Иванович — добродушно улыбающийся, спокойный, с размеренными, неторопливыми движениями. В тяжелых яловых сапогах, в белом халате. Похож на бригадира молочной фермы или на председателя маленького, но преуспевающего колхоза.
