Ян Щепанский - Мотылек
Ян Щепанский - Мотылек краткое содержание
Ян Юзeф Щепанский
Мотылек
Мотылек
Он играл в дальнем углу сада, отгороженного от дороги живой изгородью из молодых елочек. Собственно, это был не сад, а часть луга с редко растущими деревьями, твердые корни которых извивались по земле, с ямками, вырытыми в песке курами, с множеством валявшихся в траве шишек и камешков. Все это было деревней, потому что над елочками виднелись покрытые темным лесом горы, а над ними — огромное небо и с дороги доносился запах конского навоза. Он любил деревню. В деревне много места и много животных, и все веселое и интересное. Вот и сейчас кто-то едет по дороге. Он подбежал к изгороди. Сквозь кривые ветви он увидел двух вспотевших, запыхавшихся лошаденок, тянущих в гору длинное-предлинное бревно с всаженным в толстый конец топором. Задние колеса под бревном так далеко находились от передних, что он не смог бы их нарисовать на одном листе бумаги. Ободья стучали по камням, спицы скрипели, а конец бревна забавно подпрыгивал. Рядом с лошадьми шел настоящий гураль [1] в выцветших суконных штанах, грязной рубахе и черной шляпе, украшенной красным ремешком с ракушками. В зубах у него была медная трубочка, а в руках длинный кнут, которым он только взмахивал, потому что настоящие гурали любят лошадей и никогда их не бьют. На мальчика пахнуло крепким конским потом и сырым, ободранным от коры деревом. Гураль подпер шкворень плечом и грубым, гортанным голосом закричал:
— Ло, гайт, гайт, — чисто по-гуральски.
Подпрыгивая, он вернулся в свой угол, где под черностволой сосной стал строить загон из палочек. В середине он поместил коров и овец. Коровы — это большие коричневые шишки, блестящие, как будто их кто-то почистил пастой. Волы — покороче и тверже, сероватые, с ощетинившимися жесткими чешуйками. Больше всего ему нравились овечки — маленькие, мягкие, влажные от смолы, со слипшимися зелеными лепестками, розовыми по краям. Он нежно гладил их кончиками пальцев и блеял: бэээ-ээ, бэээ-ээ. Вдруг он решил все изменить. Коровы будут простыми лошадьми, а те, колючие, — скакунами. Мягкие же зеленые шишечки — жеребятами. Жеребята останутся в загоне, потому что они еще маленькие и могут потеряться. А скакуны… Скакуны пусть себе скачут по лугу. Он взял одного и швырнул. Копавшаяся неподалеку курица с громким кудахтаньем шарахнулась в сторону. Это было так смешно, что он швырнул ей вслед вторую шишку. Скакун понесся как бешеный, тряся гривой, а курицы и след простыл. Исчезла за домом, и только издалека доносились ее крикливые жалобы.
Простые лошади будут возить бревна. Он положил на траву палку, а перед ней две коричневые шишки. Н-но, гнедые! Ло, гайт, гайт!
Тяжело лошадям тащиться в гору. Здесь пригодился бы кнут, чтобы щелканьем подбодрить их. Он огляделся вокруг в поисках прутика. И тут ему на лоб упала большая теплая капля. Откуда эта капля, если светит солнце? Но вот еще одна шлепнулась на руку чуть ниже локтя, и еще одна на колено. Дождь!
Он запрокинул голову. Раскаленное добела солнце по-прежнему полыхало вверху, слепя и обжигая зыбким сиянием, и от этого небо казалось темным, не голубым, а серым, и это серое небо поблескивало и даже слегка переливалось, как оцинкованное железо.
Капли косого дождя падали и падали ему на лицо, и он слышал, как они уже шелестят в кроне сосны. Если смотреть вверх, они совсем не видны, но стоит опустить голову — и они вспыхивают возле самых глаз, ярко сверкая на фоне деревьев и далеких гор, редкие и вовсе неторопливые. Стало как-то по-особенному приятно. Воздух пах свежестью воды и травы, все засверкало вокруг, стало чистым и отчетливым.
Он с беспокойством оглянулся в сторону дома. Конечно, бабушка прикажет ему, чтобы он сейчас же вернулся. Миха-ась! Миха-ась! Ему почти казалось, что он слышит этот зов, этот крик, смешно ломающийся в середине, начинающийся гулко из глубины груди и кончающийся пронзительным писком.
Нет, никто его не зовет. Из-за дикого винограда, оплетающего крыльцо, маячит светлое пятно. Белая летняя юбка в черный горошек прикрывает большой живот и бедра и неподвижно покоится на шезлонге. Он представил себе, как прекрасно спится бабушке под тихий шум дождя, шуршащего в листьях дикого винограда. У нее широко раскрыт рот, из-под несомкнутых век поблескивают белки, живот слегка поднимается и опускается, а из ноздрей вырывается равномерное нежное похрапывание. Ему совсем не нужно подходить близко, чтобы все это видеть.
Успокоившись, он вернулся к игре и стал выводить из загона жеребят одного за другим, весело бормоча:
Солнце светит, дождь идет,
Ведьма в ступе масло бьет.
Хоть бы было плохо сбито,
Чтоб пошло свинье в корыто! [2]
На травку, жеребятки, на травку. Не беда, что она мокрая. Хотите пить? Смотрите, какие прекрасные капельки!
А это что такое? Он отдернул руку и отпрянул назад. Ему показалось, будто сухой листок ожил и, став вертикально, медленно пополз по руке, щекоча ее. Только когда листок на минуту раскрылся и блеснули черно-коричневые крапинки на пушистом бархате, он увидел, что это мотылек. И вовсе он не прилетел, а пешком вышел из травы. Может быть, он болен? А может быть, у него где-то здесь домик и он только выглянул на минутку?
— Здравствуй! Где ты живешь, дорогой мотылек? Покажи, какие у тебя крылышки. Ну, покажи, покажи…
Он попробовал пальцем раскрыть его сухие сомкнутые крылышки. Мотылек присел на волосатых ножках, ухватился за руку, словно маленькими коготками.
— Ну покажи, не бойся. — И вдруг крылышки на мгновение опять раскрылись, как книга, и он увидел черно-коричневые или, пожалуй, черно-оранжевые крапинки на коричневом, кое-где вытертом бархате, обрамленном причудливой черной каемкой.
Он посмотрел на свой палец. На нем осталось немного серебристого порошка, как после убитой моли. Это была пыльца. Когда-то он слышал от кого-то, что она мотыльку очень нужна. А мотылек тем временем продолжал сидеть на запястье, и его плотно сомкнутые в прожилках крылышки слегка покачивались, точно парус над лодкой. Вдруг рядом с ним упала большая капля и разбилась на мелкие брызги.
— Намокнешь, — сказал он. — Не ходи под дождем. Простудишься, дорогой мотылек, и умрешь. Где твой домик?
Он внимательно осмотрелся вокруг, прикрыв мотылька от дождя, как навесом, другой рукой. Но долго держать так руку не смог. Она начала дрожать. К счастью, он заметил в траве, возле загона с жеребятами, круглое отверстие. Он видел не раз, как из таких отверстий вылетают толстые мохнатые шмели. Наверно, и мотыльки живут в таких же норках. Конечно, это и есть его квартира.
Все так же сидя на корточках, он придвинулся ближе к загородке и, согнув кисть, оперся ею о землю.
— Видишь, это твой домик. Иди спрячься. Как только дождь перестанет, ты выйдешь опять.
Но мотылек и не думал двигаться с места. Он сидел как приклеенный. Не помог даже легкий толчок пальцем.
— Какой же ты глупый. Ну, иди, иди, мотылек. Знаешь что? Я помогу тебе.
Он осторожно, двумя пальцами взял крылья у самого основания. Коснувшись этой беззащитной хрупкости, он почувствовал дрожь, похожую на отвращение. Мотылек отчаянно хватался ножками за его руку, нужно было немного дернуть, чтобы его оторвать.
— Отпусти, слышишь? Посмотри, глупышка: вот дверь в твой домик. Влезай! Нельзя ходить под дождем.
Отверстие было маленьким. Головка мотылька входила в него без труда, но крылышки не пролезали. Они качались из стороны в сторону, а ножки беспомощно перебирали воздух.
— Подожди.
Он обернулся и свободной рукой взял «бревно», которое тащили гнедые. Вот оно и пригодилось. Гнедые для того его и везли. Он стал палкой расковыривать дырку и очень был доволен собой. Если б не он, кто бы позаботился о бедном мотыльке? Довольный, он напевал:
Глянь на нас, Костюшко, с неба,
Трам-та-там-там, трам-та-там-там…
Еще немного, и все будет хорошо. Сейчас, сейчас, мотылек. Крылышки у него немного помялись, но он уже почти весь влезал внутрь. Мотылек, видимо, понял, в чем дело, и перестал перебирать ножками. Иногда одна из них слегка вздрагивала, но вообще он проявлял большое терпение.
— Ну вот и все, дорогой мотылек. Видишь, как хорошо?
Среди мокрых стеблей, на которых капли дрожали, как маленькие, полные солнца лампочки, из земли торчал кусочек перепончатой тонкой пленки в прожилках.
— Вползи чуть поглубже, — попросил мальчик, — там сухо. Знаешь что? Я тебе помогу.
Он осторожно подтолкнул мотылька палочкой. Когда он подтолкнул его во второй раз, словно ток прошел у него по руке — он уткнулся во что-то мягкое. Он отбросил палку, конец которой был выпачкан чем-то белым. У него, наверно, насморк, и это такой густой плевок, объяснил он себе. Но краешек крыла все еще высовывался из норки. Он взял плоский камень и прикрыл ее. Теперь на него не будет капать. Когда дождь пройдет, я его открою.
