Анатолий Баяндин - Отчаянная
Обзор книги Анатолий Баяндин - Отчаянная
Анатолий Баяндин
ОТЧАЯННАЯ
1
Снаряд выхватил часть бруствера и с грохотом швырнул в траншею кучу раскаленного суглинка. Запахло взрывчаткой и горячей землей.
Пашка высвободил голову из норки, выкопанной в стенке траншеи, поднялся и… удивился. Из лощины поднималась незнакомая девушка. Она глядела себе под ноги, словно собирала цветы.
— Эге-ге-ей! — крикнул он.
Девушка вздрогнула, остановилась.
— Ты что, под снаряд захотела? — рассердился солдат.
Та медленно подняла голову, незлобиво оглядела Пашку, улыбнулась.
— Ладно, в следующий раз остерегусь. А теперь скажи, где тут батальонный блиндаж?
Пашка хлопал глазами, не мог взять в толк: как это девка — и вдруг не боится? И вроде бы необстрелянная. Не понимает, что ли, а может, просто не обвыклась еще?
— А для чего тебе батальонный блиндаж?
— А для того, товарищ гвардеец, что я направлена в ваш батальон. Теперь понятно?
С солдатской бесцеремонностью Пашка разглядывал девушку, пока та, прищурив зеленые глаза, не ответила ему каким-то колючим и тяжелым взглядом.
— Может, хватит? — холодно спросила она.
Солдат смутился. Пашка Воробьев, связной командира второй роты, парень отчаянный и дерзкий, смутился. Виданное ли дело, чтобы он перед дивчиной растерялся, сдал позиции!
— Чего хватит?
Девушке, видимо, надоело препираться, и она, опять опустив голову, пошла вдоль траншеи.
— Да погоди ты, покажу, где КП, — спохватившись, быстро проговорил парень и бросился за ней. Но где-то там, в глубине вражеской обороны, уже нарастал стонущий посвист следующего снаряда.
Девушка сначала вроде бы прислушалась, но потом, когда страшный свист, казалось, повис уже над ее головой, двинулась дальше, глядя себе под ноги. Пашка рванулся к ней и, схватив за ноги, с силой дернул на себя. В ту же секунду грохнул взрыв, пыль и дым окутали траншею. Последнее, что увидел Пашка, — это кирзовые сапоги девушки и упругую гладь ее бедра под плотным обтянувшим ногу коричневым чулком. Сильный удар отбросил их на дно траншеи, поток раскаленного песка хлестнул по лицам — и все закружилось…
Первой пришла в себя девушка. Шумело в голове, в ушах, зыбкий туман застилал глаза. Саднили коленки и локти. Вытянула руку. Рука уперлась во что-то мягкое. В испуге отдернула ее обратно и разглядела покрытое пылью лицо своего спасителя. Глаза закрыты, но веки с черными ресницами вздрагивают. Значит, жив. Она осторожно коснулась его лба, сдвинула жесткие вихры, нащупала на виске пульс. Губы у парня красивые, нос прямой с чуть обозначившейся горбинкой. Пульс немного учащенный, но это не страшно.
А вдруг он ранен?
Девушка подобрала ноги, села. Пилотки на голове не было. Внимательно оглядела парня. Его ноги упирались в осыпавшуюся стенку траншеи. Под правым сапогом виднелся краешек пилотки. Она потянулась за пилоткой, грудью задела парня. И в то же мгновение сильные руки обхватили ее плечи и горячие губы скользнули по ее губам. Закружилась голова, опять зыбкий туман застлал глаза. Она не сопротивлялась. Было и смешно, и сладко, и романтично целоваться под взрывами снарядов, когда смерть сторожит каждое твое движение.
Рука парня протиснулась к ее груди. Это уже не романтика!
Девушка тут же освободилась из цепких объятий.
— Довольно! — как и в тот раз, холодно и ядовито, бросила она.
Пашка словно очнулся. На него глядели зеленые глаза. Плотно сжатые губы не улыбались. И показалось Пашке, что сейчас он получит увесистую оплеуху. Но девушка рывком встала, стряхнула с себя песок, подобрала пилотку, как бы невзначай обронила:
— Подлец! — И пошла.
Широко раскрытыми глазами смотрел Пашка на плотную спину девушки, на широкие бедра, на тяжелые гребни каштановых волос.
И вдруг ему захотелось заплакать. Обида, бессилие перед ее взглядом, желание и стыд — все это шершавым катышом подступало к горлу и спирало дыхание. И, чтобы сдержать близкие слезы, Пашка сплюнул сквозь зубы, выругался зло и грязно.
2
Командир второй роты лейтенант Костя Шкалябин намыливал щеки, когда ему доложили о девушке.
— Пусть зайдет! — взбивая на раздутой щеке желтоватую пену, сказал он.
Прошуршала плащ-палатка, заменявшая дверь, и, пригнув голову, вошла девушка.
— Старшина Киреева! — доложила она, приложив руку к виску. — Назначена санинструктором в вашу роту.
Лейтенант мельком взглянул на прибывшую, взял бритву-безопаску, сдунул с нее воображаемую пыль, сказал:
— Очень хорошо! Садитесь. Устраивайтесь. Жить будете здесь с нами; об отдельной землянке позаботимся позже. — И он со скрипом провел бритвой первую полосу по щеке. — А теперь извините, парикмахеров не имею.
Девушка опустилась на выступ земляного топчана, огляделась.
В землянке горела трофейная плошка, обливая стены обманчивым желто-красным светом. Черная ниточка копоти висела над рваным лоскутком пламени, изгибалась, свертывалась в спираль. У входа в углу стояли два автомата, походная коробка телефона с красным вьющимся кабелем; рядом валялись шинель, накидка и широкий офицерский ремень, продетый в ушки пистолетной кобуры.
Узкий проход упирался в наскоро сбитый дощатый стол, за которым сидел командир роты, жикая бритвой по намыленной щетине.
— Как зовут? — спросил он.
— Мать называла Анной…
— Давно на фронте?
— Как вам сказать… на передовой вот уже второй час.
— Что-о?!
— Второй час, говорю.
Шкалябин положил бритву, в упор посмотрел на девушку и вдруг громко захохотал, задорно, по-мальчишески.
— Второй час… вот здорово, второй час… — захлебывался он, роняя на дощатый стол жидкие мыльные сосульки. В его темных, глубоко посаженных глазах заплясали две искрящиеся точки.
Девушка, прищурив глаза, ждала. Шкалябин еще раз посмотрел на нее и вдруг замолчал. Лейтенанту стало не по себе.
— Извините, Аня, — называя девушку по имени, сказал он.
Она не ответила.
— Вы сердитесь?
— Когда вам станет так же весело, предупредите меня.
— Вы не любите смеха?
— Нет, не люблю, товарищ гвардии лейтенант. Тем более — насмешек! — Голос санинструктора звучал ровно, немного глухо. Шкалябину стало неловко. Когда и где он встречал подобные глаза? Может быть, на картинах старых мастеров? А может, просто во сне?
Добривался молча. Аня, притулившись к земляной стенке, казалось, дремала. По проходу стучали тяжелые сапоги. Мягкий говорок, пересыпанный веселыми прибаутками, висел над окопами переднего края роты. Плащ-палатку откидывали невидимые руки — и тогда поток дневного света разливался по проходу, ручейками бился о стену.
Командир роты украдкой, как нашкодивший мальчонка, взглянул на Аню, вытер полотенцем лицо, на минуту задумался, глядя на тусклое отражение в круглом зеркальце. Он думал о новом санинструкторе. Что-то необычное было в ней. Почему он так послушно замолчал, встретившись с ее взглядом? Ведь он не робкого десятка.
Впрочем, судить о ней еще рано. Что она такое — покажет первый же бой.
Вот она сидит, делает вид, что дремлет. И ничего-то особенного в ней нет. Обыкновенное русское лицо, немного круглое, немного веснушчатое. Полная шея очень белая с голубенькими прожилками вен, высокая грудь. Да, ничего особенного! Вот разве тяжелые локоны коротких темно-каштановых волос хочется самую малость поворошить, убедиться, что они в самом деле ее, не чужие, не поддельные. Правая половина высокого лба прикрыта двумя такими гребешками, изогнутыми внутрь. Перелом бровей резок, упрям, так же как линия плотно сжатых губ.
Веки девушки дрогнули, она открыла глаза. Шкалябин виновато улыбнулся, покраснел. Чтобы сгладить неловкость, предложил:
— Устраивайтесь вот сюда, — он показал на земляной выступ, прикрытый плащ-накидкой, — отдохнете, а потом познакомлю с ротой. — Взял ремень с кобурой, опоясался.
Аня сняла шинель, бросила на указанное место, легла на бок, подобрав ноги. Ничего не сказала.
«Странная девушка», — подумал лейтенант и вышел.
Пашка возвратился в роту усталый, злой. В ушах все еще гудело, ломило кости. Можно бы и в санчасть, но он, конечно, не пойдет. И контузия пустяшная, и разговоров потом не оберешься. К черту санчасть, где наверняка продержат порядком. «А девка молодец, правильно отшила! Интересно, куда ее направили?» — размышлял он.
На угоры с пролысинами суглинка, где проходил передний край батальона, ложилась синяя тень. Из лощины, полукружием опоясывающей всю оборону полка, выкарабкивалась седая волна тумана. Потянуло холодком и запахом влажной земли. Дробная россыпь пулемета вспорола задремавший воздух, затрепала его, как огромный кус полотна, разорвала на клочья. На секунду вздыбилось эхо, споткнулось, упало, замолкло. Кто-то застонал протяжно, тяжело: «Ы-ы-ых, ы-ы-эх».
