Владимир Сорокин - Норма. Тридцатая любовь Марины. Голубое сало. День опричника. Сахарный Кремль
– Когда я ем – я глух и нем… Марин Иванна… ешь, ешь…
Марина послушно принялась за еду.
Доели молча.
Отломив кусок хлеба, Сергей Николаич насадил его на вилку, вытер тарелку и, запихнув в рот, щелкнул пальцами:
– А теперь чайковского!
Марина разлила заварку, добавила кипятку.
– Был братишка, – проговорил он, громко и быстро размешивая сахар, – на три года моложе меня. В пятьдесят втором от склероза легких умер.
– Как так?
– Да вот так. Было воспаление. А фельдшер районный пенициллин пожалел. Выходили кое-как, а после осложнения да осложнения… Ему шестнадцать только тогда исполнилось…
– А вы где жили?
– Под Архангельском.
– В деревне?
– Да…
Он соорудил себе увесистый бутерброд, решительно откусил и, быстро жуя, тут же прихлебнул чай:
– Я вообще-то… ммм… по утрам очень… суп уважаю… знаешь, как щами или борщом со свининкой заправишься… день можно на всю катушку пахать… в супе только и сила… а бутербродики да кофейки… это не по-рабочему…
– Кофе не любишь?
– Ненавижу. Горечь одна, а сытости никакой. Лучше молочка с мякишем… ммм… кружечку засадишь – и порядок… знаешь, навитаминишься как…
Марина не торопясь пила чай, наблюдая, как неимоверно быстро расправлялся Сергей Николаич с бутербродом.
– Ммм… или еще сардельку утром… нормально так… ммм… питательно… а чего ты без хлеба ешь?
– Я не хочу…
– Хлеб надо есть! От него вся сила, – дожевывая, он сжал кулак. – Он – всему голова. Крепость дает, основу…
Покачав чашкой и выплеснув остатки в рот, он встал, хлопнул в ладоши, потер:
– Нормально. Спасибо, Марин…
Марина встала с чашкой в руке:
– Может, еще чего-нибудь?
– Нет, спасибо.
Он прошел в коридор и стал одеваться, что-то напевая.
Поставив недопитую чашку, Марина вышла следом и стала, прислонившись к косяку.
Сергей Николаич обмотал шарф вокруг шеи, придерживая его подбородком, снял с вешалки пальто, стремительно и шумно ворвался руками в просторные рукава, так что мелочь громко звякнула в больших накладных карманах:
– Оп-ля…
Улыбаясь, Марина смотрела на него:
– Ты знаешь… я тебе так завидую…
– Почему? – быстро спросил он, застегиваясь.
Марина пожала плечами и вздохнула.
Достав из кармана перчатки, он снял с полки шапку:
– Так почему завидуешь?
Марина молча смотрела на этого человека, не подозревавшего, ЧТО он открыл ей в прошедшую ночь.
Она вздохнула и опустила голову.
Сергей Николаич внимательно посмотрел на нее, потом на часы и вдруг по-чапаевски разрубил ладонью сумрачный воздух коридора:
– А ну – одевайся! Вместе поедем!
Марина вздрогнула, мурашки пробежали по ее спине:
– Как…
– Вот так! Хватит прозябать, Марина Ивановна. Жить надо, а не прозябать! Жить!
Нахлобучив шапку, он взялся за замок:
– Пять минут на сборы даю! Паспорт возьми с собой. И оденься нормально, без щегольства. На завод поедем…
Он открыл дверь и вышел.
Марина метнулась в комнату, распахнула платяной шкаф.
Кожаная рокерская куртка, вельветовый комбинезон, яркий свитер… не то, не то…
Она выхватила из этой груды простые, давно уже неношенные брюки, серую водолазку, белый лифчик и шерстяные трусики.
– Сейчас, Сереж, сейчас…
Лифчик непривычно стянул грудь, трусики полезли вверх по ногам:
– Сейчас, сейчас…
Быстро одевшись, она подбежала к столу:
– Так… паспорт…
Паспорт лежал в тумбе, в верхнем ящике.
Диплом… бабушкины облигации… письма, письма, письма… паспорт.
Быстро вытащила его из-под груды писем, улыбнулась, пряча в карман, и только сейчас почувствовала, что кто-то мешает ее радости.
Марина подняла глаза и столкнулась с колючим недобрым взглядом. Выражение треугольного лица на фотографии так поразило ее, что она оцепенела.
За ночь лицо приобрело черты злобы, недовольства и мстительности. Угрюмые глазки сверлили ее. Упавшие на лоб пряди злобно тряслись.
– Сссука… – шипели тонкие губы.
Розоватые блики играли на фотографии.
Марина выглянула в окно.
Там внизу, в рассветном бледном воздухе прямо напротив черного входа в магазин пылал костер из гнилых ящиков.
Внезапное решение поразило ее своей простотой. Она улыбнулась, а ОН, словно поняв, зашипел, затрясся сильнее:
– Сссука… сссука…
Протянув руку, она сорвала его со стены – только булавки посыпались на стол. Торчащий в большом ящике ключ напомнил о содержимом.
Марина побежала на кухню, сняла с гвоздя большой целлофановый пакет, вернулась и, чувствуя пьянящую, нарастающую с каждым движением свободу, вытянула ящик из пазов. Тяжелый и громоздкий, он сразу потянул руки вниз, но там ждал мутный исцарапанный целлофан: Библия, Чуковская, ГУЛАГ, – все закувыркалось, распахиваясь, мелькая фотографиями и строчками.
Вытряхнув ящик, Марина вставила его на место, сунула в пакет фотографию, выбегая, оглянулась.
Со стены никто больше не смотрел.
Только проступал бледный, еле заметный квадрат.Сергей Николаич нервно курил у подъезда, когда она выбежала, обняв угловатый пакет.
– Это что еще? – нахмурился он.
Марина улыбнулась:
– Это так… надо сжечь… ненужное прошлое…
– Аааа… – равнодушно протянул он и кивнул: – Ну, пошли быстрей.
Костер был по пути. Он пылал ярко и громко.
Два заспанных грузчика в рваных ватниках обрушили на него новые ящики и скрылись в черном дверном проеме.
Запыхавшаяся Марина подошла к костру, заметив, как сильно растопил он подмерзший ледок, размахнулась и бросила набитый книгами пакет.
Пролетев сквозь порывистые желтые языки, он с хрустом провалился в рассыпчатый янтарный жар, и тут же целлофан пронзительно затрещал, свертываясь. Книги рассыпались, пламя охватило их.
Фотография скорчилась, треугольное лицо сверкнуло омерзительной гримасой и пропало навсегда. Тетрадь зашевелилась, горящие страницы свертывались черными рассыпающимися трубочками, замелькали фотографии.
Вика… Наташка… Нина…
Два грязных поломанных ящика с треском рухнули в костер, накрыв горящие книги.
– Вот и все… – прошептала Марина, чувствуя на лице теплоту пламени.
Она устало улыбнулась.
– А Стендаля-то зачем? – усмехнулся Сергей Николаич, бросая в костер окурок.
– Надо, – бодро тряхнула головой она и облегченно вздохнула. – Ну, пошли теперь…
На автобусной остановке толпился народ.
Рассвет набирал силу: грязный осевший снег побледнел, мутно-синие облака на востоке порозовели.
Отодвинув рукав, Сергей Николаич посмотрел на часы:
– Припаздываем. Плохи дела.
– Может, такси возьмем? – спросила зябко Марина.
– Ишь ты, таксошная какая! – усмехнулся он. – Привыкла деньгу проматывать! Нет, Марина. Такси – это баловство. Пролетариату общественный транспорт дан для передвижения. Так что давай как все.
Подошел автобус. Он был основательно переполнен и слегка осел на правый бок. Его быстро обступили. Разошлись двери, но никто не вышел, наоборот, – тесно стоящие пассажиры подались глубже.
– Вперед! – бодро взял Маринину руку Румянцев и, проталкиваясь, полез в автобус.
С трудом они втиснулись, поднялись по ступенькам, раздвигая и тесня стоящих.
– Чего толкаешься… – сонно повернулся к ним какой-то парень в синей нейлоновой куртке.
Ничего не ответив, Сергей Николаич обратился к Марине:
– У тебя проездной?
– Нет. Вот пятачок.
– Давай.
Его пальцы взяли пятак, рука потянулась над чужими плечами:
– Опустите, пожалста…
Автобус резко качнуло, сзади навалились, Марина вцепилась в вертикальный поручень, облепленный многими руками. Ей давно уже не приходилось ездить так рано – за мутными стеклами автобуса еще светились фонари и окна; то и дело вспыхивающий розовым восток мелькал за сероватыми коробками домов.
– Ну как, жива? – дохнул ей в затылок Сергей Николаич.
С трудом поворачиваясь к нему, она кивнула:
– Народу сколько…
– Ну и хорошо, – рассмеялся он. – В тесноте, да не в обиде.
Автобус стал поворачивать, их прижало к окну. Сергей Николаич поднял руку и украдкой погладил Марину по щеке:
– Выспалась?
– Выспалась… – улыбнулась она.
– А я вот так каждый день. Хоть мне и к девяти положено.
– Почему?
– Да не могу, и все тут. Как привык, так и встаю в шесть. По будильнику. Не могу валяться, когда другие работают.
– А машины персональной нет у тебя?
– Отказался. У нас заводик небольшой. Всего-то три «Волги» прикрепили. Директору, главному механику, ну и мне полагалась. Только я нашему главному инженеру уступил. Он в Красногорске живет. Человек пожилой. А ему-то к семи обязательно нужно, как штык. Вот я и уступил…
– Но тебе от нового дома совсем близко…
– Да. Близко. Зато в райком несподручно. На двух автобусах…
Автобус остановился, медленно расползлись половинки дверей, пассажиры стали выходить.
– А у тебя метро-то совсем рядом, – пробормотал Сергей Николаич, помогая ей сойти.
