Рики Дюкорне - Дознание... Роман о маркизе де Саде
– Уродливые, как их местные лысые псы! – подхватывает Мелькор».
* * *– Верно, туземцы Нового Света уродливы, я своими глазами видел мумию, выставленную на летней ярмарке в садах королевского дворца, и она была омерзительна!
– <Веерщица пропускает его слова мимо ушей, продолжает:>
«– Такие книги находили у алтарей, забрызганных кровью. – Ланда подносит карту к носу, хмурится. – Так я и думал, – говорит он. – Воняет копалом.
Со все возрастающим возбуждением Мелькор теребит бороду, наматывает пряди на палец.
– Дьяволова мерзость, – говорит он. – Красная кайма, наверно, отравлена. Видишь, кругом нарисованы черти! – Указывая на изображения, ему неведомые и потому непостижимые, он убежденно добавляет: – Вот печати и знаки Люцифера и Астарота – подумать только! – и Вельзевула тоже!
– Господи всемогущий! – восклицает Ланда. – Мне онихорошо известны, теперь я и сам их вижу! Вот богомерзкий знак клешни, так похожий на мужской орган, посредством колдовства лишенный силы или огнем завязанный в узел! А вот клеймо Муиссина – смотри, ни дать ни взять лярвин зад! Все – в точности таковы, как представлены в GrimoriumVerum.
Левое веко у него подергивается, как бывает всегда, когда он крайне раздражен.
– Ты только погляди! – шепчет Мелькор, ибо опасно произносить вслух имена демонов, к тому же собственный страх его изнурил. – Вот печать Шакса, который является в обличье голубки и, как Кукум, говорит хрипло. А вот смотри – эмблема Зепара, который изменяет облик женщин, заставляя их мужей совокупляться с обитательницами морских пучин, лугов, лесов и воздуха! И тут! Видишь этих тварей? – Грязным пальцем Мелькор тычет в прелестных зверушек – оленей, индеек и зайцев, которыми Кукум любовно населил свою карту.
– Истинно, – тяжко вздыхает Ланда. – Все эмблемы известны. Мы находили их вырезанными на внутренней стороне сатанинских колец и гностических гемм, или они проявлялись как красные пятна во время пытки у ведьмы возле сосцов, на ягодицах и под коленями.
– Еще такие встречаются на магических жезлах, – подхватывает Мелькор, – а однажды их видели даже на животе у курицы, умеющей отыскивать золото.
– И что, курица правда нашла золото? – спрашивает Ланда. – Я всегда думал, такие куры – вымысел крестьян.
– Одна в Саламанке нашла, – заверяет его Мелькор. – Это золото было чистым, но очень горячим. Когда его положили в горшок с водой, она закипела. Это… это не карта, – с отвращением говорит Мелькор, – а еще одна напасть, вроде муравьев, пауков, змей, ветра, ливней, лихорадок, некромантов и блудниц, ежечасно преследующих нас в этой нечестивой стране.
– Если наши солдаты осеменяют ведьм… – задумчиво начинает Ланда. – Куда катится мир? – Он раздражен. Всякий раз, когда перед ним предстает язычник, только и жди беды: серной вони, бессонных ночей и убежденности, что предстоящий труд безмерно велик и никогда не будет завершен.
– Это как пытаться вырывать зубы акуле, – говорит Мелькор, словно прочитав его мысли. – Всякий раз на месте старых вырастают новые, еще более острые.
Ланда глядит из окна во двор, где повешены за шею двенадцать индейцев. Несмотря на палящее солнце, день – хмурый. Жар и свет только усугубляют дурное расположение духа. Дорога в Мани, как и все дороги в провинции, усеяна человеческими костями; даже после тщательной стирки к сутане льнет зловоние смерти. «Это смрад моей собственной кончины, – думает он, – сотворенный ради моего смирения». Простившись с Мелькором, Ланда надевает широкополую шляпу и выходит на улицу.
И вот что странно, унизительно и ужасно: всякий раз, когда инквизитор идет по улицам Мани, вокруг него, словно соткавшись из воздуха, возникает множество безголосых короткошерстых собачонок. «И что их в нем привлекает?»
– Это вопрос к Comite?
– Нет! Его задает себе сам Ланда.
– <Из зала:> Он же францисканец! Завонялся совсем!
* * *<Веерщица оборачивается. Крикун встает на скамью и запевает:>
Поскольку он монахом был,
Кое-что ниже пояса он не мыл.
Что душа его чиста – это ложь.
Как и то, что под рясою то ж.[34]
– Довольно. Продолжим дознание, граждане! Читай.
– <Как только зал умолкает, она возобновляет чтение:>
«На землю с влажным эротичным чавканьем падает спелый плод. «Город Мани, точно блудница в первом расцвете юности, – думает Ланда, – кажется чистым, но таит погибель». Этот город подобен стальному зеркалу, в котором видно размытое отражение старой карги, – а та, искусно накрасившись, стоит поодаль и, пришурясь, воображает себя юной девицей. Этот город – точно обольстительная трапеза, вкусно пахнущая, но отравленная. Он – как молитва Иисусу, произносимая евреем, который просит пощады, когда молоток инквизитора ломает ему ноги. Этот город – словно лагуна, отражающая звезды, но приютившая злокозненного змея; он – будто сон, в котором спящего прельщает прекрасное тело, что кажется настоящим и восхищает все чувства, но по пробуждении оборачивается химерой, творением Дьявола, и сам спящий разоблаченкак орудие Сатаны! Мани! Одно название повергает в смятение. Ведь это имя самого прельстительного из всех еретика, сладкоречивого вавилонянина, утверждавшего, будто Живой Параклет говорил с ним и сказал, что глаза Адама открылись, а не закрылись, когда он отведал поднесенного Евой плода. И словно в насмешку, с дерева падает еще один плод, алым соком забрызгивая сандалии.
В Испании дьявольские козни чинятся скрытно: ночью в темном лесу, на колокольнях под светом звезд, в коровниках, пока скотина спит, в подвалах и на кладбищах. Здесь на Юкатане рука Сатаны чувствуется во всем: его творения ослепляют, множатся… Люди не похожи на своих псов, а, наоборот, хорошо сложены, миловидны, и надушены, и глаза у них – как огонь. Рынки изобилуют мерцающими диковинами, бередящими воображение и алчность. Храмы, умело возведенные, но ломящиеся от идолов из дерева и камня, усеяли эту землю, как сыпь. Даже здешняя музыка смущает дух, побуждая к лености и печали, к сковывающему сожалению. Стыдно сказать, его умиляют маленькие девочки, одетые только в длинные рубашки и несравненно прелестные. Ему кажется, что все на Юкатане меняет облик и смысл. Ничто не прочно. Ни его собственное настроение, ни его суждения. Само небо здесь переменчиво, не в пример небу Испании. Пышущую зноем тишину полудня внезапно раскалывает гром, и, разверзшись, небеса обрушивают на землю потоки дождя и даже градин размером с кулак – грозы здесь столь же поразительные, как и те, что вписаниях святого Исидора насылают ведьмы. Однажды налетевший вдруг ветер взметнул сутану Ланды, и шестеро мальчиков пришли в смятение, увидев густые волосы в местах, не предназначенных для чужих взоров. А в другой раз смерч подхватил его и несколько шагов пронес над землей. Часто ветра приносят из леса пыльцу – в таких количествах, что она неделями устилает улицы, от чего у Ланды слезятся глаза. Плоды, похожие на гениталии и языки, падают на крышу миссии, мешая спать своим стуком. Среди бела дня по улицам точно расхаживают пауки, похожие на волосатые руки, и монахам случалось находить крупных змей, укрывшихся от зноя в чашах со святой водой.
Иногда при виде веревки колокола Ланде чудится, будто он сам висит на ней. Потом он вспоминает, какими мерзкими искушениями умеют терзать демоны воображение, этот самый опасный из даров. Разыгравшееся воображение способно творить более всего разрушений, напоминает он себе тогда. И гонит от себя докучные виденья. Как человек, идущий по узкому мосту над стремниной, может упасть в воду и утонуть из страха перед водой, так же и он может поддаться чарам смерти и небытия.
«Нельзя забывать, что я был послан в Новый Свет сражаться с Сатаной и уничтожить потерянные колена Израилевы, – вслух бранит он себя. – Я должен быть сильным, как был Кортес, когда разрушил Теночитлан, самый прекрасный город на свете».
* * *– Все, что мы сейчас слышали, – нелепый вымысел, преступление против Истины. Будь в Новом Свете города, Comite было бы о них известно.
– Кортес говорил: «Это – город столь удивительный, что в него трудно поверить». Если он не мог поверить своим глазам, гражданин, то почему ты веришь своим ушам?
– А ты? Ты, узнав о преступлениях Сада, поверила своим ушам?
– Сад заверил меня, что это «преувеличения», домыслы его соперника Рестифа де ла Бретона, «который, как пес, пометил весь Париж подписью и мочой, что, по сути, одно», и ложь его тещи, «ведьмы, которая больше всего на свете любит копаться в грязном белье». Уже тогда за ним охотился инспектор Марэ, о котором Сад говорил: «Все возмутительные вещи, какие я творю, я делаю лишь бы поразить Марэ!»
