Рики Дюкорне - Дознание... Роман о маркизе де Саде
Важно, крайне важно, – да что там, от этого зависят все его труды, – всегда держать под замком святые дары и елей, иначе ведьмы окрестят фигурки идолов (в этом они всегда спешили признаться под пыткой), дабы они, как кобылы в Португалии, забеременели от ветра. Тем не менее даже сейчас, пытаясь заснуть, он знает, что где-то женщины приносят тайком черных кур на закопченные алтари. Под алтарями сидят мальчики (по одному на каждый угол) и квакают по-лягушачьи. Это кваканье пробуждает их богов, демонов Чака, Эк-Чуаха, Икс-Челя, Ит-цамна. Но главное – Итцамна, которого они называют «Дом Ящерицы» и прославляют как изобретателя письменности. Ему они покланяются более всех. И всякий раз, когда Ланда велит свалить в кучу и поджечь их адские книги, язычники вопят, точно их рвут на части раскаленными щипцами.
Иногда под воздействием жара какая-нибудь книга открывается веером, и тогда в огне прыгают черти; они роятся на костре, словно муравьи на трупе. Их книги, красные и черные, так прекрасны, что, не знай Ланда истину, он пожелал бы их сохранить, собирал бы их, как драгоценности. Как ярко они сияют! Правду сказать, их великолепие, их чары внушают ему благоговейный страх.
Ланда знает, что творит конец мира. Он сжигает прошлое, настоящее и будущее. Народ Юкатана забудет имена своих предков, забудет, как варить вино из меда и древесной коры, как различать полезные свойства цветов и дыма, лак мостить дороги и находить воду, как определять, где растут целебные травы, как отличить благоприятный час от дурного, как унять боль. Демоны будут изгнаны из Нового Света именно здесь, в Мани. Слово «Мани» означает «конец», и, верно, сам Господь предначертал ему стать местом конца. Ибо истинно Яхве – Бог Конца, а Смерть есть Власть. Разве это не так?»
– Это вопрос к Comite?
– Нет, гражданин. Это – размышления Ланды.
– Так я и думал.
– <Продолжает:>
«Утомленный, Ланда выпускает из руки веер. Крайности его веры изнурили его. Ему следовало бы испытывать облегчение. Костры, горящие по его приказу, должны были бы его ободрить. А он раздавлен тяжестью собственного тела, заключен во плоть, в скверну. Что ему сделать, чтобы очиститься? Он словно должен понести наказание перед своим Богом, за что? За примерное тщание, с каким он выполняет возложенное на него?
Разве самый воздух не прогорк от дыма? Разве дорогу из Изамаля в Мани не указывают паломнику черные от мух тела? Разве стены монастырей не содрогаются откриков бичующих и бичуемых? И разве не видна повсюду на лицах проклятых каинова печать? Ибо болезни уносят их тысячами, точно лесной пожар – деревья, чиня лихорадки, открытые язвы и невообразимые муки. Нерожденные дети выпадают из чрева до срока; младенцы хиреют у материнской груди; мужчины и девы в расцвете лет падают без чувств на пороге своих домов и более не встают.
Разве на то не воля Господня? Разве этого мало? Разве он еще не раздвинул пределы возможного? И если он сможет поджечь целый мир, очистит ли это его от греха? Погружаясь в сон, Ланда молится: да будет ему дано (прежде чем он канет в небытие) подтолкнуть мир чуть ближе к совершенству, вывести его на новую орбиту, которая приблизит его к Богу.
Ему снится случившееся за день, а он-то ждал совершенно иного. Быть может, черную воду, утыканные булавками комья волос, клубок угрей. Или взрыв в воздухе, звук, похожий на гром или смех в четырех стенах. Но нет. Единственный звук – тот, с которым нож лекаря вскрывает тело писца Кукума. Тягучий звук, мягкий и любовный. С таким звуком волны лижут берег. Один за другим извлекаются из тела органы, выкладываются на низкий столик, чтобы их осмотрел Ланда. Старший инквизитор знает: Дьяволу не подвластно то, что не подвластно Природе, и все же он растерян и недоволен, ведь, говорят, изо рта умирающей ведьмы вылетают демоны в обличье ос или языков пламени. Не так давно, в Саламанке, ведьма срыгнула наперстки и перья; в желудке у нее нашли железныйнож. А мадридская ведьма, девочка двенадцати лет от роду, испустила не менее двенадцати тысяч мошек.
– Превосходный образчик, – говорит о Кукуме лекарь. И правда: каждый орган совершенен в своем устройстве, лекарь не нашел ни одного отклонения. Ланда берет в руки мозг, так похожий на губку, какие льнут иногда к рыбацким сетям; сердце, точно спелый плод, кишки, чем-то знакомые. Веки писца – само совершенство. С ловкостью ловца жемчуга лекарь извлекает и кладет на ладонь Ланды слезный мешок.
– Янемог бы быть к нему ближе, – бормочет Ланда, – даже будь я его Создатель.
Вопреки всему, Ланда тронут. Выходит, майя – все же люди, а не раздувшиеся от дыма пузыри.
– Человеческое тело подобно лабиринту, – говорит лекарь и подает Ланде мелкие хрящики уха.
– Лабиринт без минотавра, – отвечает Ланда. – Я ожидал, ты найдешь мне минотавра.
Лекарь смеется.
– Ни лягушки, ни пламени, ни даже холодного ветра. И это самое странное.
Ланде снится, будто весь мир ограничен его кроватью. Он удивлен, что Господь сотворил мир таким малым и плоским. Во сне он слышит, как прямо под ним шумят, требуя к себе внимания, владыки подземного царства. Мембрана между мирами – тонкая и хрупкая, а он – в полном облачении, при митре и епископском кольце, в пурпурных перчатках, в пышной ризе, расшитой золотым кружевом и драгоценными камнями, – очень, очень тяжел. Он не способен пошевелиться, он весь во власти страха, а голос Папы нашептывает ему в ухо: «Достопочтенный брат! Прислушайся к демонам!» И верно: гомон под ним превратился в визг, и теперь он понимает, что кричат снизу демоны:
«Дни его будут ужасны. Платье его будет из бумаги. И сколько диспутов впереди! Губы его задрожат. Его чашка с шоколадом упадет на пол и разобьется. Ночи его будут еще страшнее. Ночь будет его преследовать. Дом его станет местом разорения, где принуждены будут испражняться скотина и люди».
Во сне Ланда слышит треск, чувствует, как в мембране под ним возникает прореха.
6
РЫБИНА
В ночь перед казнью Кукуму приснилось дерево, столь зеленое, столь глубоко пустившее в землю корни, что оно отпугивало саму Смерть. Смерть ночной бабочкой кружила вокруг, но приблизиться не могла. Дерево раскинуло ветки так широко, что Кукум, сидя под ними, верил: гибель ему не грозит.
Индейцы говорили о Кукуме: «Его речь подобна Древу Жизни. Она – драгоценный нефрит». Ланду, за нескончаемые проповеди, индейцы прозвали «Тот, кто поедает свою требуху дважды». Когда Кукум в последний раз попрощался с женой, она сказала: «Ты играешь с огнем, любимый».
Последними словами, какие Кукум сказал Ланде, были: «Лучше разбить голову о камень, чем пытаться тебя вразумить». Указав на стену камеры Кукума, Ланда улыбнулся: «Вот тебе целая стена из камней. Ее я оставляю тебе на прощание». Зная, что его будут пытать, Кукум, уже ослабевший от голода и потери крови и страшившийся раскрыть вверенные ему тайны, подошел к стене и с такой силой ударился о нее головой, что раскроил себе череп.
Ланда с горечью поглядел на тело писца.
– Еще один улизнул от покаяния, – сказал он. – Еще один грешник отправится в Ад.
И послал за лекарем.
Следующий день был днем чудес. Почти неделю до этого Ланду терзала перемежающаяся лихорадка. В полночь ему пришло на ум начертать тайное имя бога на двенадцати святых облатках. А после он каждый час клал себе одну на язык, говоря:
Час Первый: «Когда солнце проливает свой свет, я не взираю на него с восторгом».
Час Второй: «Не восторгаюсь я и луной, даже величаво полной».
Час Третий: «Сердце мое никогда, даже втайне, не восхваляло моря».
Час Четвертый: «И заката не восхваляло».
Час Пятый: «Я никогда не поклонялся звездам на манер язычников».
Час Шестой: «И не смотрел сладострастно ни на мой собственный член».
Час Седьмой: «Ни на оголенное тело другого, разве что это был труп».
Час Восьмой: «Я никогда не восхищался вкусами».
Час Девятый: «И благоуханиями не восхищался».
Час Десятый: «Не восхищался я лицами женщин, чистых или нечистых».
Час Одиннадцатый: «Я навеки прогнал от себя все развратные мысли».
Час Двенадцатый: «В моей любви к Богу я не поколебался ни разу».
Последние слова были произнесены незадолго перед тем, как зазвонили колокола. Лихорадка отпустила его и больше не возвращалась.
После мессы Ланда начертал в воздухе знак Единого Бога одним пальцем, знак Троицы – тремя, и знак пяти ран Христовых – всей дланью, дабы они вместе с воздухом вошли в его легкие, как проникает в душу через глаз священное писание. Едва он вернулся в свои покои, Мелькор, которого он не видел все утро, появился, как Мерлин, с чудесным тунцом со множеством печатей и знаков на боках, которые картограф счел каббалистическими.
