Роман - Сорокин Владимир Георгиевич
– Да и сметаночкой сдобрить можно, – советовала попадья.
– Всё, всё можно! – поднял свою рюмку с водкой Антон Петрович. – Но сперва – выпить! Выпить непременно!
– За здоровье жениха и невесты, – подсказал знакомый усталый голос.
Все повернулись и увидели Клюгина, стоящего в проёме двери, ведущей в прихожую. На нём был старый чёрный фрак с длиннющими фалдами, в руках он держал букет георгинов и продолговатую коробку, перевязанную бечёвкой. Появление его было столь неожиданно, что сидящие за столом замолчали и в полной тишине смотрели на фельдшера.
Только на лугу у крестьян было по-прежнему шумно и весело.]
Не смутившись замешательством гостей, Клюгин подошёл к Татьяне и, протянув ей букет, произнёс:
– Поздравляю.
Роману он положил на руку коробку, произнеся то же самое.
– Прошу простить меня за опоздание, – обратился он ко всем, и в его голосе, помимо усталости, слышалась грусть.
– А вот и не простим! – первым опомнился Антон Петрович, берясь за горлышко графина и приподнимаясь с места. – Без штрафу не простим, Herr Doktor! Ну-ка, бокал, бокал сюда!
Кудрявый парень в кумачовой рубахе подошёл с бокалом, стоящим на подносе.
Воспенников быстро наполнил его водкой:
– Вот этак-с… Извольте, Негг Doktor! Пришла пора платить по векселям!
Дядюшка кивнул головой, парень отошёл и поднёс бокал Клюгину.
Все смотрели на фельдшера. Он молча взял бокал, приблизил к губам, выпил, словно воду, и, ничуть не поморщась, поставил на поднос.
– Браво!! – тряхнул головой Антон Петрович. – Вот это по-русски! Просим к столу!
Все оживились и заговорили.
Клюгин прошёл мимо сидящих и сел в самом конце стола рядом с Валентином Евграфычем.
– Отлично, отлично! – повторял Антон Петрович, потирая руки и оглядывая стол. – Кворум есть, а посему надо непременно выпить под поросёнка!
– Прекрасная идея! – воскликнул Красновский. – Только ты, Антон Петрович, сперва скажи что-нибудь. Считай, что я тебе передал рог тамады!
– Ну, брат, спасибо! – усмехнулся дядюшка под общее оживление. – Но только я по заказу говорить не умею. А посему скажу тогда, когда время придёт! Теперь же тост мой будет краток: за здравие…
– …Антона Петровича Воспенникова! – громко произнёс Роман, вставая с рюмкой в руке.
Дядюшка стал было укоризненно качать головой, но этого тоста явно все ждали, поэтому тут же раздались одобрительные голоса:
– За Антона Петровича!
– Правильно! Давно уж пора!
– Здравие Антона Петровича!
– Пьем за твоё здоровье, Антоша!
– Во здравье дорогого и желанного Антона Петровича!
– Будь здоров, Антон! Будь здоров!
Хор голосов заставил дядюшку смириться, и со счастливой улыбкой, со свойственным ему достоинством он принялся чокаться со всеми, каждый раз склоняя свою красивую голову и громко говоря:
– Благодарю! Сердечно благодарю!
Крестьяне, заметив, что на террасе приветствуют Воспенникова, стали подниматься с наполненными стаканами в руках, голоса одобрения слышались среди них.
Вдруг какая-то баба, обходя крестьянские столы, стала пробираться к террасе, осторожно неся свой стакан с водкой. Роман сразу узнал в этой бабе Ротатиху. Приблизившись к террасе, она подождала, пока её заметят, и когда Антон Петрович повернулся к ней, заговорила своим высоким резким голосом, сильно волнуясь:
– Я вот тутова хочу вам сказать, благодетель ты наш Антон Петрович… что спасибочко вам за то, что позаботилися о погорельцах бедных, что и поспособствовали нам, храни тебя Господь, родной ты наш! Сама Бога за тебя молить буду и дитям своим прикажу, чтоб молилися по гроб жизни! Спаси тебя Христос!
Она быстро поставила стакан на землю и тут же поклонилась в ноги Антону Петровичу.
– Спаси Христос! Дай Бог здоровья! – послышались голоса крестьян.
Антон Петрович подошёл к краю террасы и, подняв рюмку, во весь голос произнёс:
– Спасибо, честные труженики! Храни вас Бог!
Слова эти вызвали настоящую бурю одобрения: каждый из крестьян захотел сказать что-то, и шум голосов заполнил всё вокруг:
– Спасай Христос, спасай Христос!
– Сто лет тебе жить и не умереть!
– Дай Бог здоровьица да достатку!
– Чтоб и долгие лета Антону-то Петровичу!
– Слава Отцу и Сыну и Духу Святу!
– Живи сто лет, Антон Петрович!
– Родной ты наш, живи не умирай!
Слушая этот неумолкающий хор, Антон Петрович расчувствовался и прослезился. Сняв пенсне и заморгав, он постоял с проникнувшимся лицом, а потом, повернувшись к крестьянам, поднял руку.
Все разом смолкли, поняв, что он будет говорить.
– Дорогие мои, – прочувствованно начал он после небольшой паузы. – Вижу, что любите меня, вижу, всё вижу. Один Бог знает, как доволен я, что пришли вы сегодня сюда, ко мне, в мой дом, чтобы разделить с нами огромную радость. Смотрю я на вас, и вот что мне хочется сказать вам, сказать от всего сердца… – Он помолчал и произнёс сильно и громко: – Спасибо вам!
Спасибо от меня и от всех сидящих на этой террасе! Спасибо за трудную крестьянскую долю, за ваш ежедневный честный труд, плодами которого мы все пользуемся! Вез вашего труда, без ваших добрых и верных крестьянских рук не может обойтись Россия! Не может обойтись она и без ваших сердец, преданных своей Родине! Как великие Атланты, держите вы на своих трудовых плечах огромную Россию-матушку и верно служите ей! За великий труд сей, за преданность Отечеству спасибо вам, люди русские!
Он склонил седую голову
– Ура, братцы! – выкрикнул Аким. – Ура Антону Петровичу!
– Ура! Ура-а-а!! Ура-а-а! – на все лады закричали крестьяне.
Антон Петрович поднял рюмку, широким движением руки обвёл кричащую крестьянскую толпу и эффектно опустошил рюмку. Крик как по команде стих, и крестьяне, запрокинув головы, стали пить. На террасе все тоже выпили и с аппетитом приступили к поросёнку.
– Ах, смерть моя! – пробормотал Красновский, отправляя в рот солидный кусок, сдобренный хреном. – Ммм… с ума сойти…
– Господи, как всё ладно и хорошо! – качал головой Антон Петрович, заправляя салфетку за ворот. – Все вместе, погода отличная, водочка из погреба… Эх! Кабы скинуть ещё годочков двадцать! – Он подмигнул Роману.
– Кабы тебе, Антон Петрович, скинуть годочков… даже не двадцать, а, скажем, – пять, – бормотал, жуя, Красновский, – то ты бы… мммм… сначала б всех нас смехом уморил, потом…
– …потом бы заставил мужиков петь “Хованщину”! – подсказала тётушка. – А потом…
– …вызвал бы Романа Алексеевича на дуэль! – со смехом подсказала Красновская.
– И застрелил бы, чтобы занять его место! – воскликнул Красновский.
Все засмеялись.
Антон Петрович, смеясь, покачал головой:
– Ну нет! Романа подстрелить мне б не удалось. Он сам кого хочешь подстрелит! А вот тебя, Пётр Игнатьевич, я бы точно подстрелил!
– И куда же ты меня, позволь спросить, подстрелил бы? – поднял голову Красновский. – В сердце, в голову?
Антон Петрович выжидающе помолчал и громко сказал:
– В хлупь!
Все расхохотались.
Роман смеялся, откинувшись назад, и даже Татьяна рассмеялась, спрятав лицо в ладонях.
Крестьяне тоже смеялись, хотя многие не поняли, о чём шла речь.
– За мной должок, мсье актёр! – грозил пальцем Красновский.
Посмеявшись, все принялись за поросёнка, и за каких-то десять минут от него осталась только голова, сжимающая в застывшей улыбке морковку. Роман заметил, что Татьяна совсем перестала стесняться и шаловливая детская улыбка то и дело озаряла её лицо. Она попробовала поросёнка, запила его клюквенным морсом и, взявшись за руку Романа, смотрела во все глаза на происходящее. Большие часы на террасе пробили шесть.
– Так, так! – встрепенулся Антон Петрович. – Всё идет по плану!
Он встал и, достав из кармана сиреневый шёлковый платок, торжественно махнул им.
Тотчас же трое парней в кумачовых рубахах поспешили скрыться, а вслед за ними поднялись со своих мест и тоже заспешили куда-то те самые двенадцать девушек в сарафанах.
