Роман - Сорокин Владимир Георгиевич
Руки их встретились сами собой. Кругом после выпитого шампанского все шумно переговаривались, а Роман и Татьяна застыли, взявшись за руки и глядя в глаза друг другу.
– Так, так! – громко произнёс Красновский, запихивая себе за ворот край салфетки и склоняясь над тарелкой, в которую заботливые руки Надежды Георгиевны уже успели положить самых разнообразных закусок.
– Так, так! – продолжил он, разглядывая содержимое тарелки. – А что же это у вас, душенька Лидия Константиновна, всё горькое?
Соседи по столу, уже с аппетитом приступившие к закуске, удивлённо подняли головы.
– В каком смысле, Пётр Игнатьевич? – непонимающе спросила тётушка.
– Дав том смысле, что есть ничего нельзя! Сёмга, икра, ветчина – всё такое горькое, что и в рот не лезет!
Его нарочито громкий голос заставил всех сидящих за столом недоумевающе притихнуть.
– Как это? – бледнея, спросила тётушка. – Позвольте… почему?
– Да потому что… – Красновский укоризненно покачал своей круглой плешивой головой и вдруг закричал изо всех сил, затрясшись и мгновенно побагровев лицом: – Гор-р-рька-а-а-а!!!
Все застыли и на террасе, и на лугу, а через мгновение десятки голосов закричали на разные лады:
– Горько! Горько!
С каждым криком к ним присоединялись всё новые и новые голоса, и вскоре вся масса собравшихся людей кричала в такт это короткое ёмкое слово, без которого не обходится ни одна русская свадьба.
– Горько-о-о-о! Горько-о-о-о! Горько-о-о-о! – кричали гости на террасе, глядя на молодых, продолжавших стоять, взявшись за руки.
– Гор-р-рька-а-а!! Гор-р-рька-а-а!! Гор-р-рька-а-а!! – кричали крестьяне на лугу, привстав со своих мест.
Почувствовав, что все смотрят на них, Роман отвёл глаза от жены и оглянулся.
“Они хотят, чтобы мы поцеловались. Неужели они все хотят, чтобы мы поцеловались?!”
Он посмотрел на Татьяну.
“Что же делать? – спрашивали её глаза. – Неужели надо непременно целоваться?”
Щёки её заалели, она опустила ресницы.
– Горька-а-а!! Гор-рька-а-а!! Го-о-о-орька-а-а-а! – гремело вокруг.
Роман сжал руку Татьяны. Подняв ресницы, она посмотрела ему в глаза. Взгляд её был робким и умоляющим.
“Неужели целоваться? – говорили её зелёные глаза. – Это так страшно, когда все смотрят!”
“Они хотят, чтобы мы поцеловались!” – ответили глаза Романа.
“Сейчас? Нет! Это так страшно!”
Но Роман уже стал приближать к ней своё лицо.
“Ах, нет, нет!” – умоляли её глаза.
Он коснулся губами её губ. Они были прохладными.
Он почувствовал, как вздрогнула она, всем существом своим доверчиво отдаваясь ему Он же не целовал её, а лишь прижался своими губами к её губам и стоял так под ещё усилившимся криком гостей, словно защищая её от этого крика. Прошло долгое мгновение, показавшееся Роману вечностью, и он так же медленно отстранился от лица любимой.
Теперь это лицо было совсем другим: в чертах его не было и тени испуга и робости, и оно всё светилось, как в церкви, светом благости. “Господи, что за чудо она!” – восхитился в душе Роман, не выпуская её руки.
Крики стали стихать.
– Я люблю тебя! – прошептал Роман, чувствуя в сердце знакомую волну любви и умиления.
– Я жива тобой! – прошептала она.
Слёзы выступили на глазах Романа.
“Господи, так совсем невозможно! – с беспокойством подумал он. – Здесь все смотрят, а я всё время реву, как мальчишка!”
Кругом все оживлённо переговаривались, скрипели стулья, звенели приборы.
“Надо чем-то отвлечься, – думал Роман, садясь и пряча свои глаза. – Совсем потерял контроль над собой. Это не по-мужски…”
– Эх, друзья мои! – заговорил Антон Петрович. – Ежели вы не воздадите должное сиим прелестям чревоугодия, я сочту себя смертельно оскорблённым!
Но гости и не собирались наносить дядюшке оскорбления, разговоры смолкли, все с аппетитом ели.
“Надо поесть, – подумал Роман. – Это поможет успокоиться”.
Сморгнув слёзы, он обвёл взглядом тесно уставленный стол.
Каких только закусок не было здесь!
Копчёная и заливная осетрина, чёрная икра, нежнейшая ветчина, сёмга, буженина, поросёнок с хреном, солёные грибы разных сортов, салаты, винегреты, горячие мясные и рыбные закуски и, конечно же, неизменные “староверские” мочёные яблоки.
Роман потянулся к своим любимым раковым шейкам в томатном соусе, но вдруг заметил, что Татьяна совсем не ест, а лишь смотрит на него, тихо улыбаясь.
– Любовь моя, тебе надо подкрепить свои силы, – обратился он к ней. – Ты не спала ночь и столько пережила сегодня. Съешь что-нибудь.
Улыбаясь, она покачала головой.
– Отчего же ты отказываешься? Смотри, какое изобилие, и это всё для нас с тобой.
Но она снова покачала головой, не смея ни к чему прикоснуться.
– Антоша, Пётр Игнатьевич! – обратилась к ним тётушка. – Поухаживайте за молодыми, мне кажется, они несколько растерялись.
– Растеряешься поневоле от такого крика! – усмехнулась Красновская.
– Нет, друзья, обычай – великая вещь! – заговорил Антон Петрович. – А коль мы празднуем с народом, так надобно всё делать по-народному!
– Ты, Антоша, совсем уж по-мужицки заговорил! – вставила тётушка, и все засмеялись.
– А я не стыжусь, душа моя!
– Иной мужик профессора за пояс заткнёт! – поддержал Красновский, хлопоча вокруг тарелки Татьяны.
– Не вас ли, Пётр Игнатьич, за пояс затыкать будут? – спросила тётушка, и новый приступ смеха овладел всеми.
– Дорогая Лидия Константиновна, меня с моей комплекцией трудненько заткнуть за пояс! – парировал под общий смех Красновский.
– Ну это уж от мужика будет зависеть, а не от вас! – ответила тётушка.
– Особенно если Надежда Георгиевна поделится опытом с этим мужиком, – осторожно вставил Рукавитинов, – опытом по затыканию за пояс профессоров.
Всеобщий хохот сотряс террасу.
– А-ха-ха-ха! – хохотал Антон Петрович. – Эка! Вот вам и gaudeamus igitur! А-ха-ха!
– Ничего, Николай Иванович, ещё сочтёмся! – пообещал Красновский.
За это время он успел нагрузить тарелки молодых различными закусками.
– Друзья мои, вам необходимо подкрепиться, – обратился он к ним. – Подумайте о своём бесценном здоровье и поймите, что не духом единым сыт человек. Татьяна Александровна, особенно это вас касается!
Он поцеловал её руку:
– Давайте, дорогие мои, не впадать в крайности. Вы же не индусские йоги, в конце концов!
– Танечка, вы непременно должны попробовать моего поэтического салата! – оживлённо говорила тётушка.
– Раковых шеек, Рома! – качал головой, жуя, Антон Петрович. – Это вершина кухмистерского мастерства!
– Поросёночка, поросёночка покушайте! – советовала попадья.
– Рекомендую заливное, – басил дьякон.
– Гребешочки, гребешочки петушиные во сметанке! – качал головой, зажмурясь, Фёдор Христофорович. – Сладость несказанная!
– Рыжичков попробуйте – во рту тают! – советовала Амалия Феоктистовна.
– Всё, всё они попробуют! – успокаивающе поднял руку Красновский. – Только не насилуйте! Демьянова уха нам некстати!
– Нам, брат, здесь любая уха кстати! Даже уха из петуха! – засмеялся Антон Петрович, и вместе с ним засмеялись все.
Роман взглянул на Татьяну, которая, всё так же улыбаясь и опустив глаза, смотрела в свою тарелку, нагруженную сердобольным Красновским.
“Что же это такое? – казалось, спрашивали её глаза. – Как это называется и что мне делать с этим?”
Роман хотел было опять посоветовать ей съесть что-нибудь, но молчал, поняв, что это всё равно что предлагать ангелу вкусить земной пищи.
Парни в кумачовых рубахах подошли с шампанским и стали наполнять бокалы. Едва вино вспенилось в бокале Красновского, он быстро встал и, подняв бокал, произнёс, поворачиваясь ко всем:
– Друзья! В далёкой и прекрасной Грузии есть замечательный обычай. Когда там играют свадьбу, то избранный старейшинами тамада, то бишь человек, председательствующий за столом и говорящий тосты, обязан сказать свой лучший тост не о женихе и невесте. А о ком бы вы думали?
